Архив
Шрифт:
Аркадий остановился. Нашарил карман, уложил туда свои бумажки, покачал головой.
— Браво, Илья Борисович! Не вы ли автор «Протоколов сионских мудрецов»? А?! — Он нехотя выпускал слова. — Всемирный жидомасонский заговор… Весь шарик оплели своими кознями. Слыхал уже!.. Да! Оплели весь мир! Только своей трагедией. И смертями! Вот чем оплели они весь мир, — голос Аркадия нарастал. Сильное здоровое сердце толчками отдавало в горло. — Послушай, историк… Я тебе одно скажу. На протяжении веков изгнания народа со своей земли ни одна страна не проигрывала от еврейской диаспоры, от присутствия евреев
— Ничуть не больше, чем у других народов, — вставил Гальперин, ему тоже не хотелось разлада с сыном.
— О! Молодец! — Аркадий с ироническим одобрением тронул ладонью отцовское плечо. — Когда государства шли на поводу у провокаторов и изгоняли евреев из страны, чем это нередко кончалось? Самоедством. И еще… поисками евреев, чтобы иметь, куда направить недовольство своих народов. Евреи нужны, а то, не дай бог, люди разберутся, что к чему, и накостыляют своим провокаторам… Ладно, командор, надоела мне эта вековая свистопляска. Хочу быть среди своих. Пусть меня ждут синяки и шишки, но никто не посмотрит на меня косо только из-за того, что у меня другой изгиб носа.
— У тебя отличный рисунок носа, Аркаша. Классический римский стиль, — вставил Гальперин. — Даже не знаю, в кого ты пошел. У мамы твоей был…
— Хочу быть среди своих, — не слушал Аркадий. — Преступление?! Когда русский рвется из какой-нибудь Маньчжурии или Франции домой, в Россию, это называется патриотизм. А как еврей — предательство и сионизм. Живот надорвешь от такой логики. Как у дедушки Крылова, вот кто был великий человек, недаром о нем у нас как-то помалкивают. «Виноват лишь в том, что хочется мне кушать?!»
— Ладно, ладно… Беги! — закричал Гальперин, он был бессилен перед доводами сына и злился.
— Сионизм, сионизм… А что такое сионизм? Если разгрести весь вздор, что навалили на это понятие всякие антисемиты или просто невежды, — желание народа вернуться на землю, с которой его согнали два с половиной тысячелетия назад, жить одной страной, как живут все те, кто валит этот вздор.
— Что-то не очень-то они туда и рвутся, — буркнул Гальперин. — Все по дороге сворачивают… Что-то не очень хотят жить среди своих.
Но Аркадий не слушал, он задыхался от распирающих нервных токов.
— «Национальная черта!» — пишут они в своих гнусных статьях… Болтовня какая! Национальной бывает кухня, одежда, песня, язык. Но не черта характера! Бред и провокация. На каждого доброго есть злой у любого народа, на каждого алкаша — трезвенник, на каждого простодушного — хитрец, на талант — бездарь… Когда мне хотят польстить, говорят: «Ты, Аркадий, вовсе не похож на еврея!..» Искренне говорят, желая мне добра. О, этот простодушный антисемитизм… Ненавижу! И бегу от него, сжимая кулаки.
— Ладно, ладно, — бормотал Гальперин. — Беги и добеги. А то застрянешь ненароком в Америке. Или в Австралии. Будешь разводить сумчатых евреев.
Аркадий откинул голову, словно с лету ткнулся о преграду, положил вилку, бросил
косой взгляд на дверь прихожей.— Мы с тобой редко виделись, отец. Увы! Ты плохо знаешь своего сына. Или просто тебе хочется сделать мне больно? Это запрещенный удар, командор… Очень жаль.
Гальперин завалился спиной в теплую груду одежды, что свисала с многорогой вешалки, и смотрел, как Аркадий натягивает плащ.
Просторная прихожая была ему тесна, и Аркадий старался изловчиться, чтобы не смахнуть на пол коробку, в которой хранились расчески и всякая дребедень. Правый рукав упрямился, и Аркадий слепо тыкал кулаком в пятнистую подкладку. Гальперин шагнул к сыну, намереваясь помочь. Аркадий замер в неловкой позе: склонив голову, он к чему-то прислушивался… Теперь и Гальперин расслышал скворчание ключа в замочной скважине. Ксения! И угораздило ее вернуться…
Дверь дрогнула и с липким шорохом отворилась.
Лицо Аркадия вытянулось в изумлении. Что касалось Гальперина, то тот от смущения онемел и лишь глупо улыбался. Лишь Ксения сохраняла самообладание, хотя, видит бог, она не думала застать Аркадия у отца, на часах начало первого.
Поздоровавшись, Ксения поставила на полку зонтик и сумку, из которой торчал батон.
— Познакомься, Аркаша… это аспирантка, — промямлил Гальперин.
Аркадий оставил упрямый рукав и протянул ладонь. Несмотря на внешнюю самоуверенность, Аркадий был весьма застенчивый человек, тем более в подобной обстановке…
Представившись, он криво улыбнулся и шагнул к двери. С плащом, висящим на одним плече.
Ксения скрылась в комнате.
— Ну, отец, ты даешь, — прошептал Аркадий. — Теперь все ясно, старик. Я восхищаюсь тобой, такая женщина. Слушай, а не устроить ли нам с тобой мальчишник, а? Хата есть, даже две.
Аркадия душил смех. Он прижал к губам вытянутые пальцы и бросился на площадку.
Гальперин запер дверь, погасил в прихожей свет и вернулся в комнату.
Ксения стояла у зеркала и расчесывала волосы. Губы ее были сжаты, чтобы не рассмеяться.
— Смейся, смейся, — буркнул Гальперин. — Чего доброго, еще удар хватит.
Ксения бросила расческу и повалилась с хохотом на диван.
— Илюша… Ас-пи-рантка, — рыдала от смеха Ксения. — Ну и чудак ты, Илюша… Смолчал хотя бы. Такой остроумный человек, и потерялся… И я растерялась, слова сказать не могла человеческого.
— Позвонить не догадалась? — шипел Гальперин. — По автомату, спросить. Нет, явилась, принцесса.
— Илюша! Ты что, меня стесняешься? — Ксения села, закинув длинные руки за голову. — Ведь ты в его глазах сейчас герой.
— Герой. Отцу шестьдесят два года, — Гальперин шаркал шлепанцами, кружась вокруг стола. Потом сел, исподлобья зыркая на Ксению.
— Ну? Как тебе он?
— Видный парень. Я бы такого усыновила.
— Что?! — воскликнул Гальперин. — Да он… До первой же койки.
— Фу… Илюша…
— Извини, — угрюмо вздохнул Гальперин.
Ксения поднялась с дивана и ушла на кухню. Гальперин слышал, как гремит вода, падая в чайник. Он подошел к дверям и привалился плечом к косяку.
— Я вот о чем думаю, Ксюша… Тогда помешал Брусницын… Почему же ты одобряешь намерения Аркадия? Ты меня слышишь?