Архив
Шрифт:
— Дайте ему сказать! — взвилась Тая.
Ее поддерживали сидящие рядом практиканты, скандируя: «Слово Колесникову! Слово Колесникову!»
Мирошук с горячностью стукнул кулаком по столу. Шелкопрядов испуганно зыркнул на директора и что-то пробормотал. Тренькнул стакан о графин.
— Не позволю! — Мирошук поднялся на ноги. — Вы вот что, Колесников… Не забывайтесь, вот! Ясно? Если у вас нелады в отделе, расхождения с руководством, так и скажите! А не топчитесь трусливо вокруг да около.
Колесников усмехнулся и сощурил глаза, словно решая — говорить, нет?
— Это
Но сказанное довольно точно рисовало нрав Софьи Кондратьевны Тимофеевой, и многие засмеялись.
Мирошук коленями едва не опрокинул стул. Сплюснутое с висков лицо, казалось, еще более стянулось, проявляя темные, разновеликие глаза. Он достал очки, руки заметно дрожали.
— Да, — проговорил он, сдерживаясь. — У меня есть некоторые расхождения с Софьей Кондратьевной, которую я уважаю за деловые качества… Да, да! Тише, дайте сказать! — поднял он руку. — Уважаю. И она это знает… Что касается характера Тимофеевой, что же делать, если он мне не нравится, — Мирошук примолк, обвел взглядом зал. — Не отрицаю, я имел с вами разговор… без свидетелей. Но речь шла о разумном использовании найденных вами документов. О целесообразности организации нового фонда. И в этом я обещал вам поддержку. Но без всяких условий…
Колесников криво ухмыльнулся, но промолчал.
— Да, без всяких условий! — отчеканил Мирошук. — Кстати, товарищ Шелкопрядов лично присутствовал, когда, еще в кабинете, я впервые заговорил с вами об этом.
Порученец кивнул, мол, верно, присутствовал.
— А вы, Евгений Федорович, — надо отдать вам должное, — хорошо потрудились, судя по письму. Небось подняли досье многих сотрудников… Кто, как, на что живет… Любопытно… Интересно, сами? Или кто вам помогал? — невзначай бросил Мирошук.
И надо ж так случиться, в этот момент Колесников смотрел на Анатолия Брусницына… Он даже и не врубился в вопрос директора, он увидел, как раскрылись в ужасе глаза Брусницына и поплыли к нему над выжидающим залом. Он видел, как Брусницын тихонько поводил головой из стороны в сторону.
— Если честно, Евгений Федорович? Кто? Так хорошо знать ситуацию в архиве! Не думаю, что вы лично так любопытны. Тем более там, в своих пещерах хранилища, — все дожимал Мирошук.
А глаза Брусницына, казалось, вот-вот лопнут, подобно воздушным шарам.
— Нет, я сам, — промямлил Колесников. Он посмотрел в сторону Чемодановой и уловил усмешку. Ей-то Колесников рассказал все, тогда, в комнате, перед расставанием. Он и затеял всю возню с письмом по настоянию Брусницына, действуй, мол, так и пропадешь в архиве со своей сотней рублей в месяц. Под лежачий камень вода не течет.
— Позвольте, Захар Савельевич, — Шелкопрядов поднялся, а мог бы и сидеть, так он казался выше. — Я в порядке замечания…
Доброй улыбкой он накрыл зал, словно теплым одеялом в сырую погоду. И голос его звучал проникновенно, хоть и пискляво.
— Друзья. Конечно, история не из приятных, но что делать,
друзья? К сожалению, сотрудники архива относятся к категории низкооплачиваемых. Понимаю, это унижает достоинство. А во всем виноват кто? — Шелкопрядов выдержал шутливую паузу. — Петр Первый! Это он в тысяча семьсот двадцатом году утвердил «Генеральный регламент», учредил систему архивных приказов и установил скудное денежное довольствие чинам архива.— И с тех пор ничего не изменилось, — бросили из зала.
Шелкопрядов понял, что его занесло не туда, шутка не удалась.
— Почему же? — развел он короткие руки. — Изменилось кое-что… Я к чему, товарищи? Конечно, мы делаем все, чтобы поднять престиж архивистов, улучшить как-то материальное положение. Но страна пока не располагает. Надо переждать. Готовится реформа, надеюсь, что-то изменится в архивной жизни, — он доверительно повысил и без того свой писклявый голос. — Видать, крепко замесил государь император Петр Алексеевич.
Люди молчали, не реагируя на шутку.
— Петр, Петр! — вдруг послышалось из середины зала. — Тогда не надо было делать революцию. Если все как при Петре.
— Че-во-оо? — переспросил Мирошук. — Кто это там? С таким пылом.
— Я! — Тая поднялась со своего места.
Чьи-то руки ее тянули назад, к сиденью стула. Она отбивалась.
— Кто такая? — вглядывался Мирошук. — Из какого отдела?
— Я студентка, на практике… Хочу сказать, что Колесников во многом прав. Конечно, у него характер, — Тая яростно обернулась к соседям. — Отстаньте вы от меня! Мое дело!
— Дайте сказать человеку! — зашикали со всех сторон.
— Именно! Дайте сказать человеку, — поддержала Тая сама себя и выпрямилась. — Я знаю, как многие относятся к Колесникову. А он не чокнутый, он ребенок, да, да. Большой ребенок и наивный, как… декабрист. Извините меня. И еще он хорошо знает свою работу. И надо его поддержать, — она умолкла, смутившись вдруг своего порыва.
— Все? — спросил Мирошук. — Тогда сядьте, без вас разберемся.
— Нет, не все, — продолжала стоять Тая. — Я хочу обратиться к Софье Кондратьевне Тимофеевой, — она обернулась, поискала взглядом Тимофееву. — Вы хороший человек, я без шуток, я вас понимаю. Вам трудно все досталось в архиве, но вы сумели сберечь хранилище и приумножить. Это ваша заслуга, что архив один из лучших в стране. Поэтому я могла понять вас, когда днем вы накричали на Евгения Федоровича, правда, извините, не по делу. И мне было стыдно за вас. Но у вас такой характер. Вас заносит, и вы потом жалеете. Вы и сами жалеете, что затеяли эту историю с документами из сундука, я знаю.
— Все?! — перебил Мирошук.
— Нет, не все! — отрезала Тая. — Я перед всеми хочу вас попросить… Чтобы нам, студентам, хотелось вернуться на работу в архив, а не слинять к технарям, потолкавшись здесь… Я прошу вас, миленькая Софья Кондратьевна, я прошу вас… когда вы решите уйти на пенсию, сделайте все, чтобы на вашу должность заступил Колесников. Он хорошо знает дело, он достоин лучшего, чем имеет, поверьте…
В зале поднялся шум. И не было слышно, о чем там еще говорит Тая, отбиваясь от рук своих сокурсников.