Архив

Сколько лет Дарья Никитична не появлялась у племянника. А что в тюрьму упекли Будимира, узнала случайно, в очереди женщины болтали, она прислушалась и охнула про себя. Но отзываться не стала, обида была сильнее. От чего обида — Дарья Никитична и не помнила, столько лет прошло. Может, должок не возвращал Будимир, восемнадцать рублей? С тех пор как голоштанным ходил, перебивался… И вдруг звонят, приглашают в гости, обхождение внимательное, еду вкусную, вроде как довоенную, выставили. Разомлела она и спрашивает племянника, как бы невзначай: «Говорили, что тебя в тюрьму упекли, вот ведь злые языки». На что Будимир ответил, что не врут. Сидит он, только не в строгостях, а сегодня вот отпустили, с тетушкой повидаться. А потом Будимир и ввернул: «Слетай, тетка, в архив, возьми справку о родословной. Подтверди, где проживала. Помню, поговаривали, в твоем роду немцы были. Вот и скажи там, в архиве, что, мол, дела наследственные… Сам бы с тобой пошел, помог, но не могу, как-никак в тюрьме сижу. А жене некогда, с утра и до вечера в школе». На том и решили. Угощение с собой дали, консервы говяжьи, импортные. О долге ни гугу… Может, и вправду забыл Будимир? Что ему такие деньги? На полсвиста, не боле. И Дарья Никитична напоминать не стала, постеснялась. Вот архивную справку принесет и напомнит. Только зачем ему такая справка? Какое такое наследство? Сроду у них не было богатых людей. Один Будимир и прославился. Дарья Никитична вновь вспомнила его квартиру, заставленную вещами, которые Дарья Никитична только и видела по телевизору, когда о музеях рассказывали. Одних картин понавешано, стен не видно.

Камень лежал на душе Дарьи Никитичны. Ввяжет ее племянничек в историю, чуяло сердце, а отказать не могла, просьба-то никакая, архив в двух остановках от дома. Не сердить же Будимира из-за ерунды, смотришь, и вовсе долг не отдаст, да и нехорошо, как-никак племянник, хоть и не по крови, а через покойного мужа — сын его брата Леньки Варгасова, царство ему небесное…

Понемногу Дарья Никитична успокоилась, не ее ума это дело, Будимир хват, знает, что делает. А вот если пальто пропадет или кошелек с четырьмя рублями, она с Будимира не слезет, все он ей возместит как миленький. Дарья Никитична смотрела в окно и не заметила, как в комнату вернулась Чемоданова. То, что на Чемодановой не было лица, Дарья Никитична усекла сразу.

— Стряслось что, Нина Васильевна? — осторожно промолвила старуха и жалостливо подобрала губы.

Чемоданова листала бумаги, разыскивая анкету Варгасовой. Нашла и принялась молча разглядывать пункты. Взор темных глаз то и дело сползал с бумаги.

— Может, я пойду? — предложила сердобольная Дарья Никитична. — В другой раз может, а?

— Да, да, — невпопад ответила Чемоданова. — Извините, Дарья Никитична… Вы, говорите, православная? А не было у вас в роду людей других вероисповеданий?

— А как же! Матушка моя, Матильда Генриховна. Из немцев. Но куда больше русская, чем отец, — заторопилась Дарья Никитична. — Правда, я ее плохо помню. Померла, когда я совсем дитем была… Потом отец женился на другой. Ее я и называла матерью, хорошая была женщина, из татар. Хоть татары и редко выходили за русских, но та пошла. Под чужих детей, отца очень любила.

— Да, намешано у вас. Теперь и мусульманские записи надо ворошить, — слабо прервала Чемоданова. — А как фамилия вашей родной матушки, что из немцев?

— Ей-богу, сейчас не припомню. Мачехино помню, Гарибовы, а матушкину запамятовала, — застеснялась Дарья Никитична. — Столько лет оказии не было, понятное дело.

— А не сохранились ли у вас фотографии какие, бумаги, письма? Иной раз кажется, мелочь, а все определяет, — голос Чемодановой по-прежнему звучал блекло.

— Сохранилось кое-что, мачеха блюла память… Надо шурануть в антресолях, тыщу лет туда не заглядывала. У брата спрошу, он помнит, а восемьдесят второй годочек пошел.

— Вот-вот. Соберите все, а там поглядим… Извините, Дарья Никитична, что-то я сейчас плохо соображаю.

— Я и вижу, — вздохнула Дарья Никитична. — Ты начальство не особенно к сердцу принимай. Пошумят, да и забудут.

— Да, да, — кивнула Чемоданова. — Вроде мы с вами договорились.

— Ты проводи меня. Хоть до лесенки. Боюсь, заплутаю.

Дарья Никитична спешила за быстрой Чемодановой. Она видела, как елозят под свитерком девчоночьи лопатки в такт каждого шага, да прыгают кудельки, открывая нежный светлый затылок… Временами Чемоданова останавливалась, поджидая старуху, затем вновь устремлялась вперед.

У лестницы она остановилась, попрощалась и вернулась было к себе, но заметила в пролете второго этажа рыжеватые патлы Женьки Колесникова. Сверху они напоминали разворошенный подсолнух. Рядом стояла Тая, студентка-практикантка.

— Ну зачем вы так сказали? Зачем?! — громким шепотом вопрошала Тая. — Она руководит отделом. Наконец, она старше вас. И женщина.

Монастырские стены, казалось, способны донести дыхание, а не только приглушенный голос.

Чемодановой Тая не нравилась. Было в ней что-то от комсомольских хитрованов с рыбьими глазами. Челка, галстук, пиджак с прямыми плечами… Но сейчас в голосе Таи сквозила боль и нежность. «Она и впрямь влюблена в это чучело», — мелькнуло у Чемодановой с какой-то неясной досадой.

Колесников воротил в сторону лицо и молчал.

— Съедят они вас, дурака. Устроят аутодафе, посмотрите, — продолжала Тая. — Слушайте! Вы не ходите на собрание. Зачем собак дразнить, а? — И, помолчав, добавила: — Не хотите слушать меня, думаете — девчонка? А жаль… Хотя бы одно исполните — не возвращайтесь сейчас в отдел, переждите. Дайте им остыть, и Софье Кондратьевне, и этой скалке Портновой… И всем другим.

— Ладно. Иди, — произнес наконец Колесников. — Хочу побыть один.

Тая обидчиво умолкла, немного постояла, сделала несколько шагов, задержалась и бросила через плечо:

— Сигареты оставить?

— Я не курю! — раздраженно ответил Колесников. — Иди, иди, — он согнул пополам долговязую фигуру, привалился грудью к перилам.

Чемоданова выждала, когда стихнут Тайны шаги, и, наклонившись в пролет, окликнула:

— Э-эй, Женька… Поднимись-ка сюда.

Колесников вывернул голову, узнал Чемоданову… Последние несколько ступенек он одолевал медленно, справляясь с дыханием, поигрывая по перилам костяшками согнутых пальцев. По лицу блуждала скованная улыбка, пряча колючую настороженность и ожидание.

— Знаешь, я забыла передать этому Янссону твою просьбу, — без обиняков проговорила Чемоданова. — Так получилось, извини. Ты не подумай, я хотела спросить, но так получилось.

Колесников развел руками, ничего не поделаешь.

— К сожалению, он уехал, — продолжала Чемоданова, почему-то глядя в сторону. — Но он, возможно, вернется.

Колесников кивнул, продолжая молчать.

— Но если хочешь… Появились дополнительные данные, — Чемоданова удивлялась себе, чего это она так мямлит. И с кем? С Женькой Колесниковым, этим малахольным. — Всплыли новые сведения. Фамилии, имена… Могу тебе передать, поищи на досуге. Вдруг тебе повезет. Хочешь? — и, не дожидаясь согласия, повернулась и направилась к себе.

За спиной потянулись шаги Колесникова, легкие, чуть шаркающие.

— Что там с Гальпериным стряслось? — не останавливаясь, спросила Чемоданова.

— А что такое?! — с тревогой проговорил Колесников.

— Сама не знаю. Говорят, его на собрание выставили.

— Понятия не имею, — Колесников даже чуть поотстал. Ему припомнилась странная обстановка тогда, в кабинете директора, подавленность Гальперина…

Войдя к себе, Чемоданова пропустила Колесникова и заперла дверь на ключ. Стыд за свою осторожность укором кольнул сердце.