Архив

Чемоданова дописала, подошла к Шереметьевой, положила бумагу на стол.

«Ты специально так, специально… Не в каталог, не в отдел информации, а именно к Тимофеевой, чтобы швырнуть в меня грязью, да?» — выкрикнула Шереметьева. «Да, специально!» — ответила Чемоданова. «Ты меня ненавидишь. За что?!» — домогалась Шереметьева в бессильной ярости и оттого еще более напористо и зло. «Я скажу тебе, скажу! — Чемоданова не сводила глаз с пылающего лица Шереметьевой. — Ненавижу, да — ненавижу. Ты хочешь соединить мораль с аморальностью, всех перехитрить. Я ненавижу тебя за глупость, за чванство! За то, что ты и тебе подобные возомнили себя хозяевами жизни, безгрешниками, имеющими право судить и рядить. Вы жалки в этом самомнении! Ясно тебе?! Ханжа!»

Все это Чемоданова вспоминала, сидя в безлюдной, усталой кухне своей коммунальной квартиры, потеряв сон после ночного звонка Янссона. Сигарета то и дело гасла и, получив новую порцию огня, рассыпала сивые хлопья перегоревшего табака…

И сейчас, подходя к присмиревшему на выходные дни зданию главпочты, Чемоданова с досадой упрекала себя за упрямство — надо было пригласить Янссона к себе домой.

Янссон привлек ее внимание сразу, в своем длинном пальто и причудливом кепи, отороченном светлым мехом. В руке он держал объемистый портфель, из дорогих и надежных. Заметив Чемоданову, Янссон приподнял колено, поставил на него портфель и, откинув крышку, извлек сверток, в котором угадывались цветы. «Заранее не достал, расчетливый капиталист», — отметила про себя Чемоданова и помахала рукой в знак того, что видит Янссона и сейчас подойдет. Цветы были дивные — пунцовые розы с кофейной подпалиной у стебелька, с изумрудными остренькими листочками. Они тихо звенели, радуясь свободе, и радостно улыбались Чемодановой, не в пример своему солидному хозяину.

— О… какая прелесть. — Чемоданова поднесла розы к лицу, охваченная нежностью, которую могут вызвать только розы. — О, какая прелесть… Здравствуйте, Николай Павлович… Вы так меня растрогали этой прелестью. — Чемоданова протянула руку Янссону.

Тот взял ее вздрагивающую ладошку и, улыбнувшись, поднес к губам, чопорно поцеловал, не сводя светлых глаз со смущенного лица молодой женщины.

— Рад вас видеть, Нина Васильевна, — проговорил Янссон. — Надеюсь, в полном здравии?

— В здравии… но не в полном.

— А что такое? — встревожился Янссон.

— Нет, нет… Это так… Куда же мы пойдем? Надо просмотреть мои записи.

— Ну… если, к примеру, ко мне, в гостиницу?

— Я откажусь. Не хочется под крышу. Такой славный сегодня день. Давайте посидим на воздухе, в скверике. А?

— Идет! — готовность Янссона кольнула Чемоданову. И, точно угадав, Янссон добавил не без ехидства: — Дело прежде всего!

Прорывается в декабре вдруг такая погода. Тонкая голубизна неба, лучи солнца, отсекающие контуры домов, неподвижный воздух, наполненный запахом свежести и чистоты… Аллеи сквера, что начинался недалеко от главпочты, были малолюдны, а дальше, в глубине, вообще никого. Чемоданова то и дело зарывалась подбородком в букет, вдыхая нежный аромат цветов. Роз было десять, и, дабы не омрачать встречу, надо одну розу отделить.

— В Швеции преподносят четное количество, — серьезно пояснил Янссон. — Как знак совершенства, знак парности всего живого. Нечетное число скорее говорит об одиночестве и печали. Я вез эти цветы из Стокгольма. Впрочем… — Янссон ловким движением выпростал из букета один цветок.

Чемоданова и сообразить не успела, лишь почувствовала, как по ладони колко протянулся шершавый стебелек.

— Ну что вы, — слабо воспротивилась Чемоданова, глядя, как детское личико цветка сиротливо возлегло на стоящую рядом скамейку. — Какой же вы право, Николай Павлович… Суровый человек, ничего не скажешь.

Они сделали несколько шагов. Чемоданова обернулась. Роза укоризненно мерцала прощальным алым светом в венке из собственных листьев.

— Знаете… пусть, как в Швеции. — Чемоданова воротилась и подхватила со скамьи цветок.

Янссон смотрел ей вслед, чему-то улыбаясь. «О, со мной вам будет не так-то просто, милейший!» — строптиво подумала Чемоданова, уловив его улыбку. Янссон, вероятно, учуял ее мысли, лицо его обрело озабоченное выражение.

— Нам как-то не остановиться, — деловито проговорил Янссон. — Не мучайте, Нина Васильевна, покажите бумаги. Я перелистаю на ходу.

Чемоданова достала из сумки несколько листочков.

— Я сделала выписки. Возможно, не очень удачные. Но какую-то ясность на ваш запрос они пролить могут.

Янссон принял листы. Или он не очень свободно читал по-русски, или волновался. И портфель ему мешал, оттягивал руку.

— Да, что я так? — Он опустил портфель на толченую кирпичную крошку аллеи и принялся читать, смешно шевеля губами.

— У меня такой почерк. — Чемоданова потянулась к записям.

— Нет, нет… Я сам, я разберусь… «Лечение расстройств мозгового и прочих обращений крови алколоидом из произрастающих в отечестве растений «барвинка — малого». Кое имел честь дознать магистр фармацеи Зотов П. А., служащий Аптеки на Васильевском острове», — волнуясь прочел Янссон. — Это что? Неопубликованная статья?

— Думаю, что опубликованная. В деле есть черновик письма с благодарностью за публикацию… То ли за подготовку к публикации, я не поняла.

— Ах, если бы все это было напечатано, — волновался Янссон. — Ведь речь идет о приоритете. Такая была бы удача. — Он сдвинул на затылок свою роскошную кепку, отороченную светлым мехом.

— В деле много выкладок. Много цифрового материала, формул… Вы сами все увидите. Я не хотела заказывать ксерокопию, пока не проконсультируюсь с вами… Чтобы не делать лишнего.

Чего лишнего? — не понял Янссон. — Лишней ксерокопии? Это что, такая сложность?

— Нет, сложность в другом. Часть дел Медицинского совета были переданы в фонды Министерства внутренних дел и попали в спецхран, — пояснила Чемоданова. — Куда доступ весьма ограничен.

— То есть? — напрягся Янссон.

Он знал — если на его бывшей родине что-то запрещалось, то никакие силы пробить этого не смогут. Но втайне надеялся, что подобные документы не представляют особого секрета, и вот, пожалуйста…

— То есть? — повторил Янссон, искоса поглядывая на свою спутницу. — Вы хотите сказать, что нашли не все документы?

— Да, не все. Ту часть архива вашего деда, что находится в спецхране, мы не видели… То есть — я и один наш сотрудник. Он-то и раскопал ваш материал.

— Кто это?

— Есть у нас один молодой человек, — Чемоданова испытывала неловкость. — Колесников. Евгений Федорович Колесников. Эта фамилия вам о чем-нибудь говорит?

— Колесников? — в недоумении переспросил Янссон. — Нет, не знаю. Впервые слышу.

Они перешли улицу и остановились у хмурого многоэтажного дома.

— Пришли? — Янссон поставил портфель на жестяной подоконник первого этажа.

На скрежет жести занавеска за стеклом отодвинулась и в зарешеченном окне показалось лицо девчушки лет восьми с косичками, торчащими наподобие оленьих пантов. Янссон растянул узкие губы до ушей и согнал к переносице круглые зрачки. Он вообще был мастер строить рожицы. Девчушка беззвучно засмеялась за двойными рамами окна и что-то крикнула в сторону. Тотчас рядом с ней вынырнула головка белобрысого мальчугана, заранее готового повеселиться.