Ария Маргариты
Шрифт:
Ты возвращаешься туда, где кровь друзей, Ведешь на призраков охоту, Ты быстро стал одним из новых сверхлюдей,
И сделал смерть своей работой…
На бойне не бывает правды, У каждого она своя!
…………………
Ты и герой,
Ты и убийца,
И ты «груз 200» в страшном сне.
или
Чем больше вижу я — тем вера все слабее, Что мы разумные созданья, Мне хочется закрыть глаза… и побыстрее Покончить с глупостью всего одним касаньем.
Безумство породит безумство (насилье породит насилье), И это бесконечный путь.
Когда
Но старый мир в меня вонзился Летящей огненной стрелой (ага! Вот оно!).
Уймись, душа, Тебе какое дело?
Чужая жизнь — темней, чем зимний лес. Уймись, душа, Крест выставь в поле белом, И поклонись истерзанной Земле.
Привет группе DOORS, которую вряд ли слушают поклонники АРИИ…
Что люди сотворили с Землей?
Что они сделали с нашей прекрасной сестрой?
Опустошили и разграбили ее, избили и вспороли ее,
Вонзили ножи в тот ее край, из-за которого Солнце восходит, Связали ее тело оградами, унизили ее.,,
Отказ Дуба от всех предложенных мною вариантов довольно быстро приближал нас к «паровозной» развязке. Для меня железнодорожная тема новой не была. Оба моих деда имели непосредственное отношение к поездам, к московской Казанской железной дороге. Один, бывший крепкий середняк из деревни Суконники, все больше занимался партийной работой, другой – еще до революции –тайно возил на паровозе оружие для большевиков. Наверное, это его гены начинают бунтовать во мне, когда я вижу распоясавшихся толстожопиков с золотыми цепями на шеях, и мне хочется выковырять из мостовой булыжник — орудие пролетариата, чтобы засветить камушком в какой-нибудь «джип» хозяина новой жизни, писающего средь бела дня на Комсомольском проспекте столицы на куст шиповника. «Революционный» дед был голубоглаз, усат, отменно танцевал кадриль, по воскресеньям пел в церковном хоре, и не оставил это богоугодное занятие после победы тех, кому он собственноручно доставлял винтовки и патроны. Вооруженные им товарищи гневно осудили деда, указав ему на несовместимость Бога и революции, да и исключили Петра Степановича из своих рядов…
Несколько лет назад мной уже был сочинен скоростной опус на «паровозную» тему для благополучно развалившегося все того же хард-рокового проекта СС-20.
Безумный поезд Режет ночь Дыханьем Змея Горыныча, Безумный поезд Гонит прочь Трудяг в оранжевых куртках.
Глаза — их целых три! Распахнуты не на шутку, Стоп-кран давно сорвали, У машиниста в лице ни кровиночки.
Уголь кидай В жаркую топку, Уголь бросай В жадную глотку.
Эх, жива анархия —
Вольный рок на рельсах.
По небу — дымный след, Свободы очень хочется… Но в коммунах умер свет — Взорвали остановку…
Уголь кидай В жаркую топку, Уголь бросай В жадную глотку!
Близка и понятна цель, А кайф какой в движении!.. Безумный поезд уцелел В полдюжине крушений…
Уголь кидай В жаркую топку, Уголь бросай В жадную глотку!
Но рельсы разобрал какой-то оборванец, А до свободы — три версты, Ох, сколько будет грязи…
В этой песне меня интересовал отнюдь не сам паровоз с тремя глазами (один прожектор наверху, плюс два боковых), а та самая Свобода, до которой мы при каждой смене лидера в стране пытаемся докатиться. В какой-то степени этот «Поезд» можно считать вариациями на тему революционной песни «наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка». Только остановку уже… того… ликвидировали, то ли свои, то ли чужие.
– Дзинь! Тррр! – Дубинин на проводе. – А не взять ли нам Пелевина? «Желтую…….
– «Стрелу», – радостно подхватываю я, – и переделать к чертям собачьим. Почему у него герой так тихо сходит с поезда? Не по-нашему это!
Дуб провидчески и героически дает «добро», у меня в районе солнечного сплетения образуется благостная, святая пустота – верный, подтвержденный годами, признак того, что все будет «тип-топ», и нас ждет удача.
У Пелевина мне нравилось многое, и жаль было, что это многое придумала не я: и вагоны, уходящие на Восток и теряющиеся на Западе, и похороны, когда умерших с помощью проводника выпихивали в окно. Да не устраивал лишь финал – без резкого движения, без шараханья кулаком по столу и терзания на
груди тельняшки. По моему разумению, сбрендивший поезд так плавно, по-пацифистски не мог остановиться. Тот поезд, в который нас втолкнула жизнь без нашего на то согласия, иногда лишь замедляет скорость, рельсы проложены четко – в пустоту. Можно стать хиппи, панком, крутым альтернативщиком, металлистом, конторщиком — кем угодно, но бесповоротно соскочить с подножки жестокого транспортного средства с космическим числом вагонов тебе не удастся. Эта мораль – или отрыжка этой морали – и гасит тот самый огонь в твоих глазах, о котором любят писать поэты-романтики старой закалки, кого даже под дулом автомата не заставишь произнести слово из трех букв, начинающееся со священной буквы «х». Первый куплет «Стрелы» несколько раз менялся.Стрелой горящей поезд режет пустоту, Послушный неизвестным силам, Тебя втолкнули в этот поезд на ходу, И даже имя не спросили.
Не знаешь ты, что будет дальше, Каким ты станешь через миг…
или
Во тьму ночными часовыми
Уходят белые столбы.
Сложился и вариант 1-го запева, посвященный исключительно Владимиру Петровичу Холстинину, и выглядел этот вариант так:
Стрелой горящей поезд режет пустоту, Послушный неизвестным силам, Закат Европы проскочил он на ходу, Восход России пыль прикрыла.
Монументальный труд философа Шпенглера «Закат Европы» Холст мечтал каким-нибудь образом переложить на свою музыку, но отсутствие в нем героя типа Заратустры делало такую задачу практически невыполнимой, а придумать более хитроумный подход не хватало времени и сил – надо было пахать. «Работай, работай, негр, солнце еще высоко!» — гласит любимая «арийская» пословица.
В припеве уже чувствовалась готовность к прыжку – то ли с парашютом, то ли с «тарзанки», то ли с печки на лавку.
а) He спи, пора! Прощай, безумный поезд, Стрела летит туда, где рухнул мост, Пускай река (можно — Господь) Их души успокоит, А ты беги, И прыгай под откос,
б) Сорви стоп-кран, Он никому не нужен, Стрела летит туда, где рухнул мост, Разбей окно — И прыгай в снег и стужу, И прочь беги, Под литургию звезд.
в) Безумный мир — Безумный скорый поезд — Летит стрелой Туда, где рухнул мост.
Никто, поверь, стрелу не остановит, Разбей окно – И прыгай под откос!
г) (очень циничный вариант)
Не жди других — Они на все согласны. Стрела летит Туда, где рухнул мост, Там все найдут Любовь, покой и счастье… Разбей окно –
И прыгай под откос.
Серьезное стихоплетение, или укладывание слов в обязательную форму, иногда может довести до истерики. «Кровь, кровь, всюду кровь!» – хочется орать после появления на свет очередного «убийственного» опуса. Наступит тот момент, когда все созданные образы – зомби, Пилата, приговоренного к смерти узника, не сошедшие с ума потенциальные самоубийцы, оболганный церковью Паганини – соберутся в огромной зале со сводчатыми потолками и решат разорвать меня на тысячу мелких кусочков или на тысячи маленьких медвежат, как любит приговаривать моя дочь. Они просто разом, по команде сурового небесного цензора, внедрятся в мое тело. Сначала оно. скроенное по среднестатистической российской модели, начнет светиться зеленоватым светом, потом розоватым, потом желтоватым, потом оранжевым… Цвета хитро переплетутся и рванут вверх преждевременным новогодним фейерверком. В июле. Ощущения, которые я буду при этом испытывать, трудно отнести к разряду приятных.
Итак, сижу, обложившись бумажками, карандашами, разноцветными ручками, амулетами и картами Тара. Чувствую, наступает кризис — из-за газовой плиты выползает призрак сверчка. И тогда рождается посвящение господину Дубинину.
Идет такой Дуб по земле родного Внуково, идет вразвалочку, ветер со стороны взлетно-посадочной полосы играет дубининским хаером (вспоминаю, как в далеком 87-м году мы спасали дубининскую шевелюру с помощью лосьона «Бамфи», который отчаянно пах чесноком, но стабильно помогал от преждевременного облысения). Куртка на басисте — «Харли Дэвидсон», взгляд басиста — уверенный, на руке позвякивает браслет из белого металла в виде жизнерадостных свинячих голов.