Ария Маргариты

А что делать, если человеческая мудрость разбросала свои семена по всему миру: и там, где орел терзает змею, восседая на кактусе, рождаются мысли, так похожие на хард-роковые песни. «Смерть — зеркало, в котором понапрасну кривляется жизнь», — сказал Октавио Пас, тот самый Мексиканец.

«В жизни самое главное дело — это смерть», — откликнулся Милорад Павич, и натовские снаряды принялись расчленять Белград. Город пытался концертами рок-н-ролла разогнать смертоносную тучу, но, увы, рок-н-ролл так же смертен, как и сами люди.

Юрии Шевчук рванул в Белград петь свои песни, оставив в Москве обиженных столь стремительным рывком ЧАЙФов и испортив праздник журналистам, которые жаждали устроить из отъезда русских рокеров на войну «яркое и ослепительное шоу». Сербы послушали песни Шевчука и, вздохнув, сказали:

— Песни, — это, конечно, хорошо…. Но лучше бы нам русские оружие прислали, ракеты…

«В смерти самое важное дело — это жизнь», – продолжает Милорад Павич, двигая мизинцем левой руки стеклянную улитку по отполированной хвостом русской борзой поверхности письменного стола. На свет появляется действующий и поныне припев к «Штилю»:

Что нас ждет? Море хранит молчанье, Жажда жить сушит сердца до дна, Только жизнь здесь ничего не значит, Жизнь других, но не твоя…

«Штиль» — о том, что кроме самого себя человек не видит никого, кроме собственной жизни, для него не существует ничего святого. Ради спасения своей шкуры он способен идти по телам и головам других, уже упавших и обессиленных. Он готов сожрать слабого… Не спорю, есть исключения, которые чаще всего проявляются в сугубо экстремальных ситуациях. Но посмотрите вокруг: как изменился человек, в нем все чаще проглядывает первобытно звериное, как меняемся все мы, становимся равнодушными и показательно хладнокровными. Вернее, холоднокровными. Общество квакающих лягушек. Да простят меня настоящие лягушки…

***

После трагедии, произошедшей в Баренцевом море с атомной подлодкой «Курск», некоторые изыскатели скрытого смысла в «арийских» текстах вдруг решили, что песня «Штиль» именно об этом, хотя никаких сюжетных привязок к столь печальной истории не существовало. Совпало лишь место действия – водные просторы. Кстати, когда люди впервые услышали «арийскую» «Улицу Роз», многим пришла в голову совершенно неоригинальная мысль – что в ней рассказывается о Жанне д'Арк. Наверное, надо совершенно не иметь ушей, чтобы придти к такому зубодробительному выводу и строить свои теории лишь на совпадении имен или событий.

На самом деле морская тема интересовав нас давно. Говоря «нас», я имею в виду музыкантов и лично себя. Еще в те далекие времена, когда была написана песня «1100», зародилась идея пройтись по всем родам войск, создавая словесно-музыкальные картины развернутых батальных сцен. Каким-то образом, «Дезертир» с альбома «Генератор Зла» (см. дальше) касался сухопутных войск — герой, судя по всему, был пехотинец. Вообще после баталий в небе хотелось, конечно, изобразить нечто брутально морское. Но о подводной лодке и речи идти не могло — сильнее Владимира Высоцкого вряд ли кто-нибудь напишет о погибающих от удушья в морских глубинах парнях.

«Битва на Курской дуге — вот мощь! Танки… Огонь! Горящая земля! И у англикосов с америкосами такого не было!» — вопила я, одушевленная успехом нашей отчаянной песни о летчиках. Может, конечно, какой-нибудь немецкий бритоголовый коллективчик и выдал поклонникам Третьего Рейха молотильную песню о танковом блицкриге Хайнца Вильгельма Гудериана (Guderian) в Польше, Эта песня вполне могла называться «Танки, вперед!», повторяя название мемуаров взятого в плен американцами бывшего командующего 2-й гитлеровской танковой армией.

«Арийцы» же, похоже, отказались от продолжения широкомасштабных песенных операций. Но мне удалось все-таки вклинить Курскую дугу в творение недолго просуществовавшей хард-роковой группы СС-20. Группе отчаянно не везло в раскрутке, хотя и музыканты были довольно сильными, и певица Ольга Дзусова наносила энергетические и вокальные удары с завидной мощью. В неудачах винили предубеждение против двух букв в названии — СС. То, что СС-20 — ракета определенного класса, никто не знал, а шаловливые ручонки так и тянулись изобразить «эс» в виде хорошо узнаваемых эсэсовских молний (вообще-то это не молния, а солярный знак).

Песня «эсэсников» называлась «Фрау Мюллер», исполнялась басистом с весьма распространенной фамилией Тарасов, который до этого ни разу в жизни сольно не пел, и вызвала резко отрицательную реакцию со стороны некоторых наиболее сознательных журналистов. Они увидели в тексте прямой призыв к очередному разжиганию вражды между немцами и русскими, покушение на примиренческие настроения не только перестроечных времен, но и всего цивилизованного мира.

В основе песни, между прочим, лежат подлинные события, случившиеся с одним из моих знакомых длинноволосых обалдуев, отправившихся автостопом в Европу. Пацифик на шее, рюкзачок на горбу, все дела… Дай вообще о «добром» отношении к русским в Германии, тогда еще народной Венгрии или в советской Литве я знала не понаслышке.

FLASHBACK

В Будапеште, помню, мы никак не могли купить билеты на оперу Дж. Верди «Бал-маскарад» с участием заезжей итальянской звезды баритона Пьетро Капучили. Просили у кассира на страшной смеси русских и венгерских слов: «Дайте, пожалуйста, кету билет, Капучили»… «Эть, кету, харум» – раз, два, три — таков был мой скромный набор мадьярской лексики, хотя прожила я в завораживающем обилием черных чугунных королей городе без малого 9 лет. Да еще «ке-сенем» – «спасибо» — и фраза из увиденного уже тогда мультфильма «101 долматинец», переведенного на венгерский: «Дере иде, кутья, дере иде» — «Иди сюда, щеночек, иди сюда!».

Ну, кассир закатывает глаза под потолок оперной кассы: дескать, достали, демоны, билетов на сеньора Капучили давно нет, а тут еще эти русские приперлись, оккупанты проклятые, баритона заезжего им подавай! «Нихт!» — по-немецки рявкнул вреднюга, вернув глаза из положения «закат» в положение «строго по горизонту». Тогда мы применили обходной маневр – выпустили вперед даму, говорившую по-французски. Через секунду четыре билета были у нас в кармане…

Давным-давно в мрачном неприветливом литовском городе Паневежисе (позднее прославившемся своим драматическим театром), где из кранов текла почему-то желтая ржавая вода, двое литовцев утопили нашего солдатика из авиационных частей в бурном весеннем ручье. Отловили его, спешившего в увольнение, у разрушенной школы, навалились сзади, долго держали голову под водой, пока не захлебнулся…

За двумя пятиэтажками, где жили семьи советских военных, стоял покосившийся дом многодетной семьи литовцев… Там, в огромной комнате с мрачными темно-серыми водяными разводами на потолке, с черной паутиной по углам, на грязной широкой кровати лежала умирающая от туберкулеза скелетообразная старуха. Над ее головой пробоиной, готовой принять харкающую кровью странницу в иные миры, чернел огромный католический крест. «Господи, когда же, наконец, придут американцы и выгонят этих русских свиней,» — шептала литовка, с ненавистью глядя на мою мать, которая шила у дочери умирающей красивое шелковое платье. Дочь была портнихой:, а по совместительству — агентессой местной националистической группировки. Она исправно передавала бойцам литовского невидимого фронта все разговоры болтливых жен советских офицеров. Хотя едва ли эти сплетни представляли какую-нибудь ценность…