Арийский миф в современном мире

По сути, Петухов, по-видимому, пытался продолжить дело Хьюстона Чемберлена, когда-то взявшего на себя миссию создания обобщающего труда по истории Европы, где он воспевал «арийцев» как создателей всех основных мировых цивилизаций, начиная с глубочайшей древности. Однако если для Чемберлена «арийцы» ассоциировались с германцами, то Петухов доказывал, что они были «русами, славянами». Другим источником его вдохновения была нетленная идея А. де Гобино о том, что причиной упадка цивилизаций была утрата «арийцами» «чистоты крови» в результате их смешения с другими группами населения. Идеи этих двух столпов классического расизма и составили стержень псевдонаучных произведений Петухова, скромно умалчивавшего о такой генеалогии своей «альтернативной истории». Напротив, в своих книгах, посвященных происхождению индоевропейцев и русов, Петухов всячески открещивался от каких-либо расистских построений и настаивал на том, что славяне были смешанным народом и что теория «избранного народа» им была чужда. Однако он не забывал подчеркивать, что они служили «гигантской колыбелью народов» (Петухов 1990а: 22, 277, 282, 286; 1998б: 230–234; 2009б: 122). Еще одним немаловажным источником его глобальной исторической конструкции была теософия Блаватской, откуда он заимствовал идею о сменяющих друг друга «расовых эпохах». Вовсе не случайно он не уставал петь дифирамбы этой концепции и называл ее «гениальной» (Петухов 2009а: 31).

Мегаломания, свойственная псевдонаучным трудам Петухова по истории «русов», достигла своих высот в его работах, вышедших в последний период его жизни в 2000–2009 гг. Тогда он замыслил издать трехтомную «Историю русов», из которой успел выпустить лишь два первых тома в своем издательстве «Метагалактика» (т. 1, 2000; т. 2, 2002). Внешне открещиваясь от «романо-германской исторической школы», которая, по его словам, подчинила себе отечественную историческую мысль, сам он следовал худшим методам этой «школы», в полную силу проявившим себя в этнологических работах конца XIX – первой половины XX в. Речь шла о моноцентризме, миграционизме и расизме, упрощавших исторический процесс и обосновывавших колониализм и расовую дискриминацию. В соответствии с этой парадигмой Петухов полагал, что любые открытия и достижения делались только в одном конкретном месте одним конкретным народом и распространялись оттуда, благодаря миграционной активности этого народа, одаривавшего своими культурными достижениями отсталых соседей. Конвергенции Петухов не признавал, зато утверждал, что каждый народ имел свой строгий набор качеств, культурных особенностей и духовных представлений, неизменно сопровождавших его в течение тысячелетий. Это касалось прежде всего главного народа-культуртрегера; другие же могли обогащать свою культуру за его счет. Иными словами, в его работах рисовалась героическая подвижническая история народа-донора, контрастировавшая с «паразитическим» образом жизни «народов-дикарей» и «народов-прилипал», которые развивались за его счет и разлагали его, приводя в конечном итоге к упадку. Теперь Петухов соглашался с тем, что термин «славяно-русы» появился в истории относительно поздно. Зато народ-донор, который он отождествил с Homo sapiens sapiens и возвел к палеолиту, получил в его книгах название «русы», причем, по его словам, речь шла об исконном самоназвании (Петухов 2001: 246; 2009а: 79; 2009б: 450).

Петухов придавал огромное значение межэтническим контактам, считая их однозначно гибельными. Дело было вовсе не в войнах и не в военнопленных, чему он отводил второстепенную роль. Гораздо опаснее ему казалась медленная инфильтрация «периферийных групп», внедрявшихся в «цивилизованное общество», навязывавших ему свою систему ценностей и тем самым подрывавших его. Такие группы, к которым Петухов относил прежде всего кочевников, якобы ничего не создавали, а лишь безжалостно разбазаривали и разрушали созданное другими. Главную роль в этих гибельных для цивилизации процессах он отводил смешанным бракам. Примечателен также его жгучий интерес к физическим особенностям народов: описывая различные группы, он никогда не забывал охарактеризовать их «антропологический тип», считая его принципиально важным и дающим ключ к загадкам истории.

Отрицая какую-либо «классовую борьбу», он видел в истории «борьбу суперэтноса творцов с предэтносами, неспособными к созиданию, но алчущими присвоить чужое». История представлялась ему борьбой разных этносов, обладавших диаметрально противоположными менталитетом и психологией (Петухов 2009а: 127; 2009б: 213). Он писал: «На наш взгляд, главное в Истории – не история государств, династий, т. е. не придворная хроника, а история этносов – их зарождение, становление, перерождение, гибель, иногда возрождение» (Петухов 2009б: 275). Соответственно, разные этносы и оценивались им по-разному – одни творили и созидали, другие – только разрушали, а потому «утверждать, что все этносы равны, что все они несут в себе равносозидающие и равноразрушающие начала, было бы антинаучно, лженаучно и просто ложно» (Петухов 2009б: 275). Мало того, из одной из важнейших книг Петухова читатель узнавал, что суть исторического процесса в Европе, начиная с эпохи Средневековья, составляла «большая расовая война», которую якобы вела «средиземноморская раса» против «русов-славян», являвшихся «истинными арийцами» (Петухов 2009б: 399) 217 . А в самом конце книги автор прямо заявлял, что описываемые им «русы» являлись «расой» (Петухов 2009б: 448–449).

217

Эту идею Петухов сформулировал еще в начале 2000-х гг. Тогда он писал, что «история Европы, история Средиземноморья – это история вытеснения брахикефальных европеоидов кроманьоно-бореального типа долихокефальными метисами европеоидно-негроидного типа» (Петухов 2001: 411–412).

Иными словами, Петухов возрождал классическую схему, выработанную когда-то расистами Гобино (о «вреде смешанных браков») и Гумпловичем (о «расовых войнах»), и пытался обосновать ее, используя концепцию этногенеза Л. Гумилева. Именно из последней он заимствовал такие понятия, как «суперэтнос» и «пассионарность», а также представление о том, что вековые события истории якобы объясняются местью «обиженных» своим «обидчикам». Кроме того, по примеру Гумилева он объявлял себя «этнологом» и доказывал, что именно история этносов и взаимоотношения между ними составляют суть истории. Правда, в заключительное десятилетие своей жизни Петухов подчеркнуто старался опираться на достижения современной науки, и в его последних работах уже не найти ссылок на «Влесову книгу». Теперь свои книги он подавал как «научно-популярные» и даже «научные» издания.

Взаимоотношения Петухова с наукой требуют особого обсуждения. Хотя в своей автобиографии он упоминает, что в 1980-х гг. якобы пошел на «полный разрыв с Отделением истории АН СССР» 218 , однако, не будучи историком, он никогда не имел никакого отношения ни к Отделению истории, ни к какой-либо организации профессиональных историков. Так что этого «разрыва» никто не заметил, кроме него самого. Однако отсутствие признания в кругах профессионалов, очевидно, было для него болезненным, и в своих «альтернативных историях» он никогда не упускал случая с яростью набрасываться на ученых, обвиняя их во всевозможных прегрешениях: недооценке «славянского прошлого», слепом следовании установкам «романо-германской школы», искажении истории в угоду неким политическим силам, сокрытии «исторической истины» от народа и пр. В частности, он укорял ученых в игнорировании разработок представителей патриотической «славянской школы» XIX в., вызывавших критику даже у своих современников, а затем и вовсе отброшенных за отсутствием научного подтверждения. Иными словами, Петухов всячески пытался представить ученых «фальсификаторами» – якобы их главной целью было утаивание исторической истины, чего от них требовали некие заинтересованные политические силы.

218

Себя же Петухов выставлял бескорыстным борцом за «истинное знание» и постоянно подчеркивал свой «профессионализм». На словах он всячески дистанцировался от «народной этимологии» и заявлял, что его работам она не свойственна (Петухов 2008: 274; 2009б: 30). Между тем подавляющее большинство его собственных экскурсов в лингвистику основывались именно на ней. Укоряя ученых в «искажении фактов» в угоду привходящим политическим соображениям, сам он именно этим и занимался. Например, обрушиваясь на «норманизм» за его обслуживание политических интересов 219 , сам он стоял на позициях дремучего «антинорманизма», пытаясь возродить аргументы 200-летней давности, диктовавшиеся именно «патриотической», а не научной позицией (Петухов 2009б: 347–441). Иными словами, он постоянно обвинял ученых в тех прегрешениях, которыми сам в значительной степени и страдал.

219

Но такого «норманизма» в современной науке практически не осталось (Клейн 2009).

Правда, Петухов старался следить за научными достижениями и со временем мог радикально менять свои взгляды. Так, совершив поездку по странам Ближнего Востока, к началу 2000-х гг. он кое в чем существенно пересмотрел свои более ранние воззрения. Если поначалу он с симпатией относился к «гиперборейской идее» (Петухов 1998а: 330–334), то затем, в отличие от многих других национал-патриотов, перестал искать «арийскую прародину» на далеком Севере (Петухов 2009а: 70, 83–84) 220 . Не признавал он и участия инопланетян в развитии человеческой цивилизации. Чтобы придать своим новым книгам «научный облик», он тщательно изучал обобщающие труды, написанные археологами и историками, и кусками заимствовал из них научные данные, включая их в свое повествование. Поэтому в отличие от многих своих единомышленников он, как правило, давал верные описания археологических культур и их датировки. Он даже иной раз ссылался на работы ученых, хотя и не любил это делать, считая это «порочным и недопустимым в подлинной науке [методом]» (Петухов 2009б: прим. на с. 246–247). Он предпочитал ссылаться на сочинения фантаста В. И. Щербакова, имя которого в его книгах встречается много чаще.

220

Впрочем, он сохранил Северу почетное место «хранилища генотипа», якобы свойственного «суперэтносу» (Петухов 2009а: 247).

Однако, не будучи специалистом, Петухов был не способен оценить надежность тех или иных гипотез. Так, он принимал на веру сомнительную идею археолога Г. Матюшина о связи праиндоевропейцев с геометрическими микролитами; специалисты эту гипотезу не разделяют. Кроме того, отказавшись от «гиперборейской идеи» (Петухов 2001: 342–343; 2009а: 82–87), он сохранил доверие к фантастическим рассуждениям украинского археолога Шилова о государстве Аратта, якобы возникшем еще в неолите на территории Украины; верил он и сомнительным «находкам» древней письменности в гротах Каменной Могилы близ Мелитополя (Петухов 2001: 407–409). У него также не вызывали сомнения утверждения некоторых националистически настроенных современных индийских ученых о том, что древнеиндийская (хараппская) цивилизация была создана «арийцами» и там господствовал санскрит (Петухов 2008: 397–410). На удивление, заботясь о «научности» своих произведений, он не ставил под сомнение дилетантские дешифровки Гриневича и фантастические построения Вашкевича. Зато он подчеркнуто игнорировал Аркаим, очевидно связывая его с идеей Северной прародины.

Он также делал весьма показательные ошибки в изложении научных данных (например, утверждая, что «арийцы» открыли земледелие, он в то же время этимологизировал термин «арийцы» как «орачи», то есть «пахари», не понимая, что раннее земледелие не знало никакой пахоты, а было палочно-мотыжным). В своих оценках прочитанного он руководствовался прежде всего патриотическими соображениями. Он, во-первых, тщательно отбирал лишь те факты и идеи, которые могли подкреплять его концепцию (в том числе, иногда извлекал из старых изданий гипотезы, давно отброшенные наукой), а во-вторых, давал им чудовищные интерпретации, с которыми не мог бы согласиться ни один специалист. Кроме того, Петухов активно пользовался художественным приемом повтора: чтобы убедить читателя в своей правоте, он делал ставку не на научные аргументы, а на бесконечные воспроизведения тех положений, которые казались ему принципиально важными. И не случайно свои выводы он иной раз называл не «аргументами», а «постулатами». Поэтому его «этнологические тексты» нередко напоминают шаманское действо, где автор движется по замкнутому кругу, постоянно возвращаясь к одним и тем же утверждениям.

В таких построениях Петухов видел свой патриотический долг. Происходящее в современной России он воспринимал в трагических тонах как расчленение и разграбление великой страны, которой грозили утрата независимости, вырождение и гибель. Это и заставляло его писать «подлинную историю» (Петухов 2009б: 134–135), иначе говоря, выстраивать настолько же величественный, насколько далекий от реальности миф, призванный вдохнуть в русских уверенность в себе, опирающуюся на деяния «великих предков» и представление о своей уникальной «миссии», якобы заложенной в них «Высшим Разумом Мироздания».