Аркадиана

Первое мгновение мне кажется, что он шутит. Потом доходит, что это далеко не комик. Быть может, он в жизни не сказал ни слова, рассчитанного на встречный смех.

– - Не знаю, - говорю я обомлело и мысленно тестирую себя на степень алкогольного опьянения и правильность восприятия чужих слов.
– Не может быть такого.

Сердце начинает колотиться. Неужели мама? Или Ленка? Если врет - убью гада. И суд меня оправдает. Нельзя шутить подобными вещами.

Вот посмотрите-ка, - заявляет этот затейник и, обняв Веру за плечи (заботливый муж покажет нечто забавное дорогой супруге), незаметно наводит палец на стойку вызова такси, где, мученически привалясь к стенке, мается белесый парнишка, покорно сжимая бумажку с моим именем. И фамилией. Его выражение годится для сквашивания молока, но иногда по лицу проходит некая конвульсия - репетиция приветливой улыбки. В рисунке томной позы читается крупными буквами, что встреча женщины с обозначенными именем и фамилией для него тяжкий крест. Почти как камни ворочать. Он очень юн, кожа у него белая, прозрачная, реснички бесцветные, за спиной сиротский рюкзачок, и мне от души жалко натруженного беднягу, хотя я не понимаю смысла этой дурацкой мистификации.

– - Могу поспорить, Нина, что Вы его не знаете, - говорит проницательный наблюдатель.

– - Считайте, уже выиграли, - отвечаю я светским тоном.

– - Потому что он Вас не знает, - продолжает Верин муж.
– А вон еще один... подойдите сюда.

Он увлекает нас ближе к поручню. У самого выхода (как я его не заметила?) беспокойно, как выловленная рыбка, бьется молодой человек в дешевом пиджачке. Он потряхивает в воздухе пластиковым файлом, и глаза его тревожно бегают по кругу, как локаторный луч. На бумажке, одетой в пластик - мое имя. И, опять же таки, фамилия. Молодой человек чуть не выпрыгивает из гнедого пиджачка, он мечется, искательно глядя в глаза каждой даме. Меня он пропустил из-за бурной Вериной встречи... а я его - потому что в голову не приходило, что меня встречают, да еще незнакомые люди.

– - Похоже, Вера, этого Вы тоже не знаете, - произносит наш исследователь человеческих душ с явным удовольствием.

– - Угадали, - говорю я оторопело.
– Вы на редкость проницательны.

Уж не Вера ли подстроила? Захотелось с супругом развлечься...Плакатики почти одинаковые. На одном написано "Коновалова Нина", а на другом - "Нина Коновалова". Погрешностью можно пренебречь. Не все в курсе, что я ношу фамилию мужа - во-первых, от лени переменять, а во-вторых из вредности, потому что это единственное данное мне, что он теперь не может отобрать - хоть тресни, никакими судами. Пустячок, а приятно.

– - Обалдеть!
– восклицает Вера.
– Нинка! Ты пользуешься успехом, любовь моя!

Легким задумчивым движением вперед я ухожу от Вериного поцелуя - мне неприятно не физически, а морально. Под телескопическим наблюдением усатого всезнайки я чувствую себя неловко... Меня еще не оставляет мысль, что я не окончательно протрезвела. Нет, ребята, пора бросать пить... это директива на будущее, а сейчас что делать?

– - Кого Вы выберете, Нина?
– иронически спрашивает Верин законный инквизитор.
– Подожди, подожди, - останавливает он свою жену.
– Пусть Нина выберет.

Я кривлю физиономию. Дело серьезное. Можно исходить из критериев личной симпатии, но необъективный подход только портит дело. Ясно, что оба меня не знают. Еще ясно, что оба не видят и друг друга - один по причине полной индиферентности, а другой из-за узкоцелевой сосредоточенности внимания.

– Хотя это полный бред, - говорю я во всеуслышанье.
– И хотя у меня еще ром не развеялся...
– я с демонстративной робостью хлопаю по рыжеволосой руке.
– Но я выберу наиболее заинтересованное лицо. Труд должен вознаграждаться... так, нет?

– - Вы правы, - произносит Верин супруг серьезно.

Недоверчиво и несколько боком, я приближаюсь к молодому человеку в пиджачке. Нерешительность проявлять не стоит, и наиболее рьяных ожидающих приходится расталкивать в стороны с риском быть побитой табличками.

– - Эээ...
– произношу я, слегка касаясь его рукава, но этого оказывается более чем достаточно - разом обернувшись, он словно взрывается.

– - Нина Сергеевна!
– в глазах его такое отчаяние, что я пугаюсь.
– Слава богу! Вы? Я уже просто не знал, куда деваться!... Знаете... просто ужас! Мы так пытались с Вами связаться... У вас вещи, Нина Сергеевна? Давайте мне... у меня машина...

Его испуганные глаза бегом от вопросов ныряют в поисках моих вещей.

– - Ааа... собственно...
– блею я невнятно.

Вера с мужем делают мне знаки в стороне. Я недоуменно пожимаю плечами. Я еще ничего не понимаю.

– - Мы так пытались до вас дозвониться...
– бормочет он.
– У вас телефон не отвечал... Мы вашей маме позвонили... Георгий Александрович, он категорически велел... Нина Сергеевна...
– держась за ручку сумки, он ищет невидимые чемоданы.
– Это все?

Услышав про Георгия Александровича, я устанавливаю пославшего и делаю Вере соответствующий жест. Они сию минуту исчезают в толпе, и под эстакадой я некоторое время вижу их обнявшиеся спины. Я остаюсь один на один с неведомыми проблемами. Звонили маме... значит, с мамой все в порядке. С Ленкой, надо полагать, тоже.

– - Все. Она легкая, - говорю я о сумке. К чему ей быть тяжелой? Почти все на мне... Успокоившись, я смотрю пристально и нагло на посланника. Думаю, могу позволить себе бесцеремонный вопрос.
– А вы кто?

Краем глаза я наблюдаю за юным альбиносом. Он по-прежнему не являет признаков заботы. Ему же хуже. Поручения надо выполнять трепетно, есть глазами начальство... Пусть остается здесь без сожаления... Кажется, уже задышал в спину парный анталийский рейс, а следом и гонконгский... пусть мучается.

– - Я... говорит он, не поднимая глаз и сует изрядно мокрую руку, не могу уж судить, отчего мокрую.
– Меня зовут Евгений.

– - Очень приятно, - говорю я равнодушно, принимая его ладонь. Евгений, ну и что? А дама из нас кто?

– - Вы понимаете, Нина Сергеевна, - суетится он.
– Давайте на воздух выйдем... Не надо нам такси! Уйди!
– это он отмахивается приветственным плакатиком от черных и серых диспетчеров разной степени цветонасыщения.
– Вы понимаете... Георгий Александрович... Он категорически велел вас встретить... Мы не могли дозвониться, Нина Сергеевна. Ваша мама не знала, какой у вас отель... и турфирму вы ей тоже не сказали... Мы бы вас нашли... Мы бы даже телеграмму отправили... только не знали, куда...

Я начинаю пугаться наэлектризованного голоса. Зреют неприятности. Мне уже досадно за Веру - сбежать и оставить подругу все мастера... Что такое стряслось? Может, у меня дом взорвали? Или утопили в процессе непланового наводнения?

– - Евгений, вы это...
– бормочу я.
– Вы скажите, что случилось... Что за спешка, собственно...

– - Ох... Нина Сергеевна...
– выдавливает страдалец поручения.
– Давайте остановимся, Нина Сергеевна.

Я послушно останавливаюсь. По носку проезжает сумка на колесах, волокомая не пожелавшей синхронно со мной остановиться теткой сзади. Меня передергивает. Мне холодно. Я не пойму, отчего - от температуры, от мерзкого московского неба, или от непонятных присказок неизвестного Евгения.

– - Вы... Нина Сергеевна...
– бормочет он.
– Я даже не знаю, как сказать... Георгий Александрович велел сказать... ох... в общем... уже похороны были...

Меня сжимает ледяной холод, схватывает все тело: виски, горло, грудь... кажется, темнеет в глазах, и куда-то исчезают и Новотель, и эстакада аэропорта, и переваливающаяся через лежачего полицейского серая Киа. Внутри безумно колотится: это за отдых, не стоило ехать, не надо, не надо... Кажется, у меня падает сумка, потому что Евгений испуганно ловит что-то под локтем.