Аркадиана
Шрифт:
– - Что...
– выдавливаю я.
– Кого...
– - Александра Викторовича, - произносит Евгений убито и свободной рукой шарит по карманам - валидол у него там, что ли...
Меня как хватает, так и отпускает. Кто ж такой Александр Викторович... Или Евгений меня с кем-то спутал... или я не я... нет же. Вспомнила. Это Саша. Мой Саша. То есть не совсем мой. И совсем не мой. Но Саша.
– - Даааа?
– говорю я с искренним удивлением. Мне неприятно. Мне очень неприятно. Я почти сержусь, что меня встречают невеселыми новостями. Но отпускает облегченно, и ничего не поделаешь.
– - Сейчас... сейчас...
– Евгений, дергая внутренний карман, суетливо вынимает облатку.
– Вот... у меня, знаете... теща в аптеке...она советует.
Я тупо смотрю, что он мне сует. Действительно валидол.
– - Надо же, - говорю я задумчиво.
– Я не знала, что упаковку поменяли...
Евгений не скрывает опасения, не тронулась ли я умом от большого горя. С места не сходя... Я и сама, отправляя в рот таблетку, задаю себе такой вопрос. Нет. Новотель на месте, эстакада на месте, красный автобус, помнящий иностранных гостей двадцать шестого съезда КПСС, поехал, гудя, фыркая и кренясь на один бок. В теле тоже никакого стеснения.
– - Аааа...
– я открываю было рот, но, подумав, закрываю. Не тянет на расспросы. Неприятные подробности не уйдут... В мозгу свербит досада: почему, стоит на секунду отвернуться, обязательно гадость происходит? Почему Вера расслабляется, как угодно, получая в финале встречу с любящим супругом, а меня за каждым углом стерегут кирпичи на темечко... Перед глазами из картинок вероятного грядущего складывается мультфильм: все мне будут рассказывать, как я виновата, что отключила мобильник, что я не думаю о близких, что у меня нет чувства долга... Иронический голос параллельно комментирует: правильно сделала, что отключила. Слушала бы выраженные в категорической форме требования лететь, все бросив, на откидном кресле с телеграммой в зубах... и зачем?.. Евгений, огибая машины и людей, и помахивая пиджачными полами, на ходу достает телефон и зажимает плечом. Я слышу, как он докладывает:
– - Да, Георгий Александрович. Да-да, в порядке... сейчас к машине идем... понял... хорошо...
– он останавливается и сует мне трубку в ухо.
– - Здравствуйте, - говорю я вяло.
– - Ниночка, - повелительно говорит невидимый Георгий Александрович.
– Тебя сейчас Женя домой отвезет. Отдыхай. А я к тебе завтра приеду. Слышишь меня?
– - Ага, - говорю я.
Женя трепещет испуганными крылышками, выключает связь и убирает трубку. Наконец возникает его машина. Пока он откидывает багажник, я рассматриваю, что за мираж передо мной, и сколько он тянет в иностранной валюте. Не оценив, не знаешь, как с человеком разговаривать... Значок какой-то на капоте... Колеса большие... Не разбираюсь я, мадам, в этих японских тачках...
Я сажусь на заднее сидение. Мне хочется держать дистанцию от спутника. Пока стоим у шлагбаума, в толчее автобусов и легковушек, мне приходит в голову: что за гадости у альбиноса в рюкзачке, и от кого он их доставил? Не сомневаюсь, там тоже не вестник радости стенку подпирает...
Провожая глазами промозглые поля под серым небом, я объясняю в меру штурманских способностей дорогу, но всезнающий водитель помощь отвергает. И бог с ним... Я замолкаю. Пытаюсь представить Сашино лицо, но вспоминаются нелюбимые им очки в тоненькой оправе, на крайний случай мелких буковок... общее впечатление от добродушного самодовольства советов по занудливым поводам... мешковатые движения фигуры, точно ватой набитой... Жалость-то какая... И что горевать некому, что вынужденно ловят полупостороннюю плакальщицу и целенаправленно везут убиваться - тоже жалость... Может, меня разыгрывают?.. Машина, не тормозя, врывается в пробку у кольцевой и, бесцеремонно лавируя между рядами, поднимается на мост, а я, глядя на журавлиные очертания портовых кранов, вспоминаю неотвратимо надвигающийся любимый дом. Сейчас цепные шавки в отставке, замученные суровой жизнью, обсудят, в какой машине я приехала и с кем, а в холле будет висеть объявление, грозящее тюрьмой за порчу воздуха в лифте, а на лестничной клетке особо бдительный выглянет посмотреть, что нарушаем... Меня передергивает. Здравствуй, родина, приехали... Изобрели бы способ попадать в квартиру - минуя подъезд. Через окно... на вертолете, к примеру. Услугу бы на части рвали, домов в Москве много... А входную дверь заложить кирпичами... Я откидываюсь и, забыв про долг упиваться несчастьем,
мечтаю. Что если снять квартиру месяца на два, а к себе пустить кавказцев. Немного. Человек десять. Или вьетнамцев... Моему бедному жилищу все равно хуже не сделают... Я так увлекаюсь свежими идеями, что Евгению приходится напоминать о приезде.– - А?
– говорю я, оглядываясь. Мы стоим у дома. Евгений моргает жалобными глазами, полными сочувствия. Думает, я с головой ушла в горе.
– - Да, - говорю я, спохватившись.
– Идем.
Внутри неприятно колотится. Необходимо выпрямить спину, сделать угрожающую стойку и идти с видом гордым и презрительным. Имитировать хозяина положения, а прочих уничтожать морально. Чтобы отдавали отчет, на нападение ответят ассиметрично, со значительным перевесом... Интересно, только у нас слабого рвут на части от безделья, или в других концах глобуса то же самое?..
У двери я мешкаю, ища ключи, но Евгений нажимает звонок. Я хочу потребовать объяснений, кого это запустили в квартиру, но дверь с виноватым видом открывает Ленка. Правильно. У мамы есть запасной комплект...
– - Ой, уже...
– тянет Ленка.
– Проходи...
Она тоже прячет глаза. Видно, что не знает, как разговаривать.
– - У тебя еды вообще нету...
– говорит она.
– Я не нашла... Я макароны сварила...
Я бросаю сумку на галошницу. Вот я и дома. Отвыкшему глазу квартира кажется страшней обычного. Боже, где я живу. Страсть. Пол ободран, грязен, щели в палец толщиной... мерзкого вида обои засалены... на маслянокрасочное покрытие дверей страшно глядеть... стены кривые... потолок кривой... карниз ужасен... радиатор батареи облуплен... бррр. И Ленка, присланная для усугубления беспорядка, внешним видом не контрастирует... От нее в плане уборки толку, как от Лютика. Макароны я умею сама варить... Хотя как ни мой, дворцовый паркет не намоешь...
– - Откуда у меня еда, - говорю я.
– Я не держу...
– - Устала?
– спрашивает Ленка. Что говорить, когда говорить нечего... Ленка, в отличие от блистательного мужа, не умеет толковать о пустом месте.
– - Конечно, устала, - говорю я.
Евгений откланивается и, окрыленный, с видимой радостью от окончания миссии, исчезает. Ленка смотрит с завистью на хлопнувшую дверь. Ей тоже хочется на все четыре стороны. Но в семье она вечный подневольный страдалец. Скомандовали: надо, у сестры несчастье, надо чуткость проявить... Проявлять чуткость ей сильно поперек, и она не знает, как - но раз сказали...
– - Ты похудела, - говорит она робко.
– - Странно, - отвечаю я.
– Я пирожные ела тарелками.
Ленка оживляется. Видно, что ей завидно. Она бы с удовольствием ела пирожные тарелками. Она не может себе такого позволить, имея двоих детей и духовно развитого мужа, но тема ей близка и интересна. Мне становится стыдно: хромого по ноге... Нашла чем хвастаться... Ленка открывает рот, чтобы спросить про пирожные, но вспоминает сестрино несчастье и молча тоскливо вздыхает.
– - Я в шкафу посмотрела, - говорит она.
– Хотела что-нибудь черное приготовить. Ничего не нашла...
– - Вот еще, зачем мне черное, - говорю я.
– - Ну траур, - говорит Ленка непонимающе.
С ума сошла, право слово. Я не носила траур даже по бабушке. По вырастившей меня бабушке! Заметим в скобках, нечего было... И не носят траур по работодателю, не принято.
– - Какой траур, - говорю я раздраженно.
– И не надо лазить в мой шкаф. Мало ли какие я скелеты прячу. Я, по-моему, в ничьи шкафы не лазаю.
Ленка смотрит покорными глазами и молчит. Не то, чтобы я угнетала ее в детстве, но она рефлекторно помнит, что я старше и умнее, и не возражает.
– - Ладно, - говорит она, пожав плечами.
Во избежание споров на тему, она удаляется в кухню. Разогревать макароны. Нашла работу... Пока я расстегиваю молнию, звонит телефон. Я вздрагиваю. Не могут оставить в покое... Сегодня объявлена погоня на меня... Будут говорить неприятности, или мама, или Георгий Александрович, или кто-нибудь сторонний... Не будь Ленки, не взяла бы трубку. Не желает разговаривать человек, охваченный горем... Ленка только лишний свидетель неохваченности... Брезгливо, как дохлую лягушку, я поднимаю трубку. Слава богу, это Вера. Я уже рада Вере. Я просто неожиданно счастлива, что она позвонила.