Аркадия

– Вот такой я коп!

– Плохой коп!

– Очень плохой!

В этот момент я увидела хороших копов. Автомобиль, припарковавшийся у выхода, несомненно принадлежал нашим родителям. Я чуть не засмеялась, подумав вот будет умора, если родители приедут сказать нам что-то о работорговцах из другого мира или что там обсуждали их непрезентабельные знакомые. Я толкнула Адриана за дверь, обратно в шум и темноту.

– Предки здесь!

– И что?
– спросил он.

– Это мой второй шанс продемонстрировать свои полицейские таланты!

– Скорее уж преступные, - сказал Адриан. Его явно занимали мои игры, но он относился к ним с легкой иронией. А ведь это я была старшей близняшкой и должна была скептически на него смотреть. Я потянула Адриана в туалет, где начищенные до блеска зеркала отражали пьяных куриц и их не менее пьяных петухов. Какая-то парочка в углу ерзала по кафелю в страстных объятиях друг друга.

– О, Астрид, чего ты хочешь?

– с притворным удивлением спросил Адриан.

– Не хочу смотреть на твою пошлую рожу, - прошептала я и кивнула на окно.

– Еще скажи лезть через вентиляционную шахту, дорогая. Это предложение такое киношное, что сейчас я услышу "стоп-снято".

Я засмеялась и поцеловала его в губы, зашептала:

– Но ведь будет весело.

– О, определенно. Всем этим людям.

В этот момент я услышала недалеко громкий, требовательный голос отца.

– Астрид! Адриан! Вы нужны мне! Сейчас же!

Когда папа говорил так, у меня оставалось одно желание - бежать. Мой папа был, вероятно, человеком с самым невыносимым, дурным и мерзким характером в мире. Его могла выдерживать только моя мама, которую все тоже ненавидели. Папа был заядлым алкоголиком, чье профессиональное выгорание перешло все видимые и невидимые пределы, достигнув своей конечной точки в оре, который папа исторгал из себя ежечасно. Папе, наверное, ничто в мире не нравилось, он считал всех тупыми бездарными ублюдками и, если сильно оцензурить его версию, слабаками и тряпками. Папа, в принципе, пришел в полицию помогать людям, это еще можно было увидеть по тому, с каким увлечением он работал. Впрочем, возможно, ему просто нравилось убивать. Даже скорее всего. В принципе, папа говорил, что у него множество друзей, с которыми он проводит время, но почему-то на дни его рожденья никто не приходил. Я бы и сама не приходила, уж больно папа любит напиться и начать доказывать мне, что я - девчонка, поэтому я должна быть скромнее, добрее и, желательно, отстреливать яйца мальчикам еще на расстоянии одного метра до меня. Он два месяца называл меня шлюхой и грозился убить моего парня, когда я на спор с Адрианом солгала ему, что встречаюсь с одноклассником.

Не только я не хотела встретиться с папой лицом к лицу. Адриан тут же, оставив свой скепсис, открыл окно. И если бы все эти несчастные люди знали, что за чудовище ждет за дверью, они выстроились бы в очередь, чтобы покинуть помещение.

Я вылезла первой, снова окунувшись во влажный осенний воздух после душного, пахнущего потом и алкогольными парами клуба. Музыка била по заболевшим от коктейлей вискам. Правильно Адриан говорил, коктейли это не экологично. Нужно было пить виски чистоганом. В конце концов, теперь мы могли себе это позволить. Я отряхнула колени, испачканные побелкой, в изобилии присутствовавшей на подоконнике, и в этот момент услышала голос мамы.

– Довольно предсказуемый ход, Астрид. Неужели тебя не хватило на большее?

Мама стояла передо мной. Ее строгий костюм, делавший ее еще более тощей, похожей на античную статуэтку, был абсолютно белым, и даже на штанинах в такую слякотную погоду не было ни единого темного пятнышка. Мама всегда была идеальна, все, что меньше и тусклее, нежели совершенство, вызывало у нее отвращение. Например мы, далекие от идеала. У мамы было красивое лицо, несколько андрогинное, как на картинах эпохи Возрождения. Если бы я не знала, что она полицейская, предположила бы в ней художницу, такими одухотворенными были всегда ее теплые, темные миндалевидные глаза с тяжелыми, как у южан, веками. В детстве я хотела быть похожей на маму, а потом узнала ее поближе и больше уже никогда ничего от нее не хотела. Так, в принципе, с мамой было у всех. Дома испокон веков существовала легенда о том, что маму лишили греческого гражданства за ее дурной характер. Мама ее не подтверждала, но и не опровергала.

– С днем рождения, - сказала мама.
– Хотя, безусловно, меня не очень волнуют ваши ничего не значащие праздники.

– Мама, на самом деле можно не оправдываться, если ты пришла без подарка.

В этот момент за моей спиной я услышала:

– Иди сюда, дочь гребаная! Я тебя звал или нет?!

А я даже не заметила, что папа вылез вслед за нами. Стало неуютно, папа стоял позади нас, а мама впереди, как будто окружали.

– Что вам нужно?!
– рявкнула я, как разозленная приближением чужих собака. Адриан добавил намного дипломатичнее.

– Держу пари, родители, вы здесь не ради того, чтобы поздравить нас. Вы ведь не устаете напоминать нам, что мы вас не интересуем.

Мама задумалась, потом сказала:

– Это полуправда.

А папа сказал:

– Если ваших куриных мозгов не хватает, чтобы понять, как мы о вас заботимся, лучше вам хотя бы заткнуть свои рты!

Папа всегда был образцом дружелюбия.

– Нам нужно серьезно поговорить, - добавил он почти примирительно.

– Я не пойду в армию, папа.

– Во-первых пойдешь, Адриан, а во-вторых рот свой заткни! В машину, быстро. Мы должны серьезно поговорить.

И тогда я ляпнула первое, что пришло мне в голову.

– А вас там какие-то поляки упоминали в разговоре.

Я видела только мамино лицо, и мама замерла, не от удивления, а скорее от узнавания. Кажется, она вполне точно знала о каких поляках шла речь.

– Что говорили?
– резко спросил папа. Его голос был взволнованным, взвинченным. Я повела плечами.

– Там молодая пара была. Спрашивали друг у друга, в Дании ли вы. Еще там с кем-то связаться хотели.

– Молодая, - хмыкнул папа, будто я сказала забавную, и в то же время плосковатую шутку. Мама смотрела на меня задумчиво, будто видела впервые или после очень-очень долгой разлуки. В ней не было показного безразличия, теперь ее обычное спокойствие было окрашено как-то по-иному. Оно было грустным. Я поджала губы, меня переполняла обида. Я толком не понимала, что именно меня так разозлило, может, мамино выражение лица, под ее обычным льдом была неспокойная вода, но она все равно оставалась чужой, недоступной. Я смотрела на нее, такую непохожую на меня, а потом вдруг резко дала деру. Я бежала в сторону парка, между деревьями, там, где они не могли проехать на машине. Я знала, что Адриан побежит за мной. Это не нужно было обсуждать, Адриан, я была уверена, почувствовал, что я сделаю задолго до того, как я сдвинулась с места. Мы бежали, я впереди, а он чуть позади меня, петляя между деревьями, иногда разделяясь. Вслед мне несся папин крик, а мама, судя по всему, полагала достойным сохранять молчание. Я толком не знала, зачем я побежала. Я разозлилась на что-то, родители были неискренны и не откровенны. Я вдруг поняла, почувствовала, какую бездну всего я не знаю о них. Как будто я увидела вершину айсберга, а потом поняла, на сколько километров вниз уходит ледяной массив их лжи. У меня толком не было причин так думать, но какое-то чутье подсказывало мне, что родители лгали нам и собирались продолжать лгать. Я поступила импульсивно, может быть стоило выслушать их, но я ощущала стену между нами, ощущала, что правды скорее можно добиться от тех поляков, что обсуждали родителей. Самое забавное, что я даже не понимала, какой правды я ищу, что хочу узнать. И был еще один вопрос, центральный: хочу ли я знать что-либо об их жизни на самом деле? Принесет ли мне это знание что-нибудь хорошее?

В школе я безупречно сдавала все кроссы, я бегаю по часу каждое утро, и сейчас мне было легко, холодный ночной воздух затапливал легкие, сердце дрожало в груди, но ноги были быстрыми и не уставали. Я знала, что способна выбраться из парка, не сбавляя темп. Я бегала здесь уже три месяца, я парк знала. А вот мама и папа, если за кем и бегали, так это за преступниками, лишенными эстетического чувства достаточного, чтобы бегать по прекрасному парку, достоянию Швеции. Адриан все время был чуть позади, он доверял мне искать дорогу. Сначала я знала, что родители бегут за нами. Я совершала поворот за поворотом, стараясь запутать их, как зверек. Родители не окликали нас, они знали, что лучше не тратить воздух. Мама и папа были молодцы, но мы с Адрианом были молоды, и в этом заключалось преимущество, которое родителям было не преодолеть. Я почувствовала, когда они отстали, но не обернулась. Прошло минут десять, прежде чем я сбавила темп. Остаток пути мы с Адрианом шли. Молча, потому что оба пытались отдышаться. Наши щеки горели, и я чувствовала, как жар давит мне на глаза. Я прижала холодную руку к щеке Адриана, и он закрыл глаза.

– Не сюда, - сказал он.
– Обойдем. Они, наверняка, предполагают, к какому выходу мы выйдем.

Я свернула, снова углубляясь в парк. Адриан сказал:

– Какая муха тебя укусила?

Я молчала, чувствуя, как ветер смывает с меня жар. Ответа, который не было стыдно произнести вслух у меня не было. Некоторое время я смотрела на небо, на котором замерли звезды.

– Накатило, - сказала я неохотно.

– А это почему?

Адриан никогда не позволял мне просто отмахнуться от него. У нас с ним не было секретов друг от друга, и я всегда могла объяснить ему все, но сейчас я будто бы потеряла все слова, они рассыпались, как звезды по небу, и были от меня необычайно далеко.

– Я глупо поступила, да?

– Своеобразно, сестричка. Я не хочу тебя осуждать, в определенной степени это было весело. Но родители, на мой взгляд, вели себя не хуже обычного.

– Я разозлилась, потому что они лгали нам все это время.

– О другом мире?
– засмеялся Адриан.

– Да нет же, - сказала я, а потом распробовала свои ощущения. Я была уверена, что родители врали о чем-то важном, было ли это связано со странным разговором, я не предполагала. Но эта мысль не вызывала у меня бурного протеста.