Арктический экзамен

Только сейчас он разглядел, что кто-то недвижный, нахлобучив воротник шубы, постаивал возле рубки. Подошел, узнал:

— Вы, Бузенков! Не спится? Наверное, обиделись?.. Ничего, бывает…

— Да я уж сам все понял, Павел Сергеевич. Проливом Дмитрия Лаптева идем, — откликнулся Гена.

— Первый раз в плавании?

— Ясное дело — впервые!

— Понимаю, понимаю… Вы б шли, отдохнули перед вахтой…

К утру, как и предполагал Глебов, встретили льды. Обширное поле с левого борта, горбатясь торосами, простиралось далеко — куда-то в предполюсные пределы. Ледокол, взяв станцию на короткий буксир, сбавил ход, шел еще чистой водой, огибая кромку припая. Глебов сдал вахту старшему из боцманов, решил отдохнуть. Проснулся от методичных ударов по корпусу станции, наскоро пообедал, опять поднялся в рубку. Нестерпимо блистало солнце, сахарно сияли торосы, что окружили станцию уже со всех сторон. С ледокола передали, что у него всего четыре метра под килем. На отдельных участках глубина вовсе падала, и Глебов примечал, как винты «Буслаева» вспучивают из-под кормы густую, кофейного цвета илистую воду.

Лед — направо, налево, позади. Кажется, нет ни одной сколько-нибудь просторной прогалинки, куда мог бы просунуться своим скошенным носом «Буслаев», но он чудом находил разводья, подтянув станцию к своей корме так, что, изловчась, можно было перепрыгнуть с одной палубы на другую. На исходе третьего часа натужных усилий пробиться на чистую воду из восьмибалльного льда «Буслаев» вошел в длинную полынью, спугнув прикорнувшего на льдине тюленя. Зверь лениво соскользнул в воду и кинулся почему-то в сторону ледокола, норовя проплыть через узкий просвет между кормой буксировщика и форштевнем станции. На юте «Буслаева» схватились за багор, отпугнули зверя, спасли, может быть, от гибели под винтами. Зверь нырнул в противоположную сторону. В рубке некоторое время шумно обсуждали это событие, а вскоре Глебов услышал, как «Решительный» вызывает на связь капитана ледокола:

— Нахожусь в тяжелых льдах, самостоятельно не пробиться.

«Вот оно началось!» — подумал Глебов, слушая переговоры ледокола и спасателя.

Снова ночь. Кажется, ни капитан Глебов, никто другой на электростанции не заметил, как погасло солнце и глухая темень обволокла затерянный в мироздании, а теперь уже и расчлененный на части караван. Шарит прожектором неподвижный вдали спасатель. Включили прожектора на ледоколе и на «Северянке». Пошел снег с дождем. А может, дождь со снегом? В прожекторных лучах, прокалывающих тугой мрак снежно — дождевые струи мечутся, как мириады бабочек, ослепленных светом, которые разбиваются о палубы, стекают по стеклам рубки, заслоняя и без того слабый обзор. Ледокол, «дрейфуя», все же находит лазейки, лавируя, меж льдин, которые нет — нет да клюют электростанцию. Глебов посылает в форпик и подвахтенного матроса. Теперь там двое — в этой грохочущей «цистерне», катящейся как по булыжнику. Каково им там?

Прожектор, кажется, уже достает своим лучом спасателя? В самом деле, вот они, будто вылепленные из воска, борта, надстройка, мачты… Сказочное видение? Как сказать!.. Глебов протер запотевшее стекло. В нескольких милях справа — множество неподвижных огней. Устье Индигирки! Караван судов на рейде. Там, ближе к берегу, наверное, чистое море, да куда сунешься? Мелко.

В шпигатах журчит вода. Под козырьком рубки, куда не бьют в упор тяжеловесные струи, искрятся кристаллинки изморози. Матросы поочередно заходят обсушиться, торопливо курят и опять исчезают в ночи. Наступит ли наконец утро?

Его принес вызванный на подмогу ледокол «Семен Челюскин». Он сразу же поманил в такую кашу, что спасатель, крейсирующий впереди, не выдержал:

— Мне кажется, «Челюскин» повел нас туда, где Макар телят не пас. У меня благоприятная обстановка, разводья, три метра под килем. Думаю, следует идти на меня.

— Я тоже так думаю, — ответили с «Буслаева». — Сейчас переговорю с «Челюскиным». — Глебов слушал переговоры, ожидая, когда спросят и его мнение. Вахтенный начальник «Челюскина» заартачился:

— Раз пошли, надо идти. Нас послали для проводки, а не для дискуссий. Следуйте моим курсом!

Глебов взглянул на часы, связался с ледоколом, спросил координаты. Записывая в вахтенный журнал, вздохнул:

— Да, немного же мы отмахали за сутки…

— Отдохните, Павел Сергеевич, — откликнулся вахтенный матрос.

8

Часов восемь «Семен Челюскин» помогал экспедиции, пока не выбрались на чистую воду. Затем гуднул на прощание и — поминай как звали. То ли приглянулось ему упорное гидрографическое суденышко, что держало курс на Тикси, то ли решил, что теперь ему делать нечего, управятся и без него.

— Жаль, жаль! — произнес вслух Пятница, наблюдая эту картину в иллюминатор. Он понимал, за льдами дело еще не станет, где-нибудь укараулят они караван, все ж — Восточно — Сибирское море!

Да, Иван всерьез и окончательно решил остаться на зимовку. Из Тикси отправил домой письмо, сообщил свое решение, писал, что после первой зарплаты пошлет жене деньги на билет, звал к себе. «Если у тебя не хватит решимости собраться, — писал Иван, — то жди меня не раньше, как будущим летом, но все же, надеюсь, приедешь…»

Да, пора настраиваться на то, что уже через два — три дня экспедиция придет на место стоянки станции. Палубная команда уже на чемоданах, упорхнут и остальные, а жаль. Привык он к братве! Хорошо ли, плохо ли — свой народ. Глушаков сказал, что задержится немного, пока поставят станцию к берегу. А Бузенков уже листает конспекты, грезит Москвой, экзаменами в техникуме. Мещеряков, Вова Крант… Вова, дай бог, хорошо б сам, без подсказки уехал! А вот если Миша Заплаткин уедет, жаль! Надежный парень. Недавно встретил Мишу на корме: опять занимается гимнастикой. Засмущался, как водится за Мишей.

– Домой уже накачиваешь бицепсы? — подивился Иван.

— Не — е, какое домой! — неопределенно ответил Миша. Большего Пятница от него не добился, хоть и имел тайную надежду.

«Так, значит, — размышлял он, обдумывая предстоящий приход на место. — Разлетятся — разъедутся, пришлют нового начальника, он навербует команду из местных… Хорошо б, Миша остался! Он сам, Вася Милован, Миша… больше, кажется, некого приплюсовать? Витя Сапунов — этот намыкался в своем камбузе, рад, наверное, побросать поскорей ложки — поварешки… Значит, так — месяца полтора — два будут прицепляться к береговым коммуникациям, это ж не меньше, ясное дело — месяца два, а то, считай, на все три затянется пуск станции!..» Но вот сегодня утром толковал он с Борисовым, тот даже и слушать не захотел:

— Какие, понимаешь, три месяца, да там уже все на мази, ЛЭП прямо к берегу подведена, прокинем кабеля, запустим турбины, и мы — в дамках!

Подключился к разговору Глушаков и тоже — с обидой:

— Иван Антонович, меня удивляют твои пораженческие настроения. Я вот, лично я, ударными темпами возводил «Северянку» к поставленному сроку…

Воспрянул Глушаков, ах воспрянул, почуял конец плавания!

— Не говори гоп, Валентин Григорьевич! Что же ты в Салехарде нам лазаря пел: уеду, покину, «броневичок» меня дожидается?..

— То было в Салехарде, а сейчас уже вон и Медвежьи позади!

Караван чистой водой прошел мимо Медвежьих островов. Накануне пообешал Иван любопытствующему Сапунову, что белые медведи будут ходить стаями.

— Багор или поварешку подлиннее припаси, Витя, чтоб отбиваться — в гости повалят.

Но острова проходили ночью и, как ни крутили окуляры бинокля, ничего толкового не углядели.

— Спят мишки, — пытался отшутиться Иван.

— А ведь мы возле Крестовского острова идем! Давай уж, Пятница, просвещу тебя, — вздыхал кок, листая книгу. — «Крестовский остров самый западный, в девяноста милях от Четырехстолбового… На этих островах найдены следы пребывания людей… Точно, Ваня Пятница в прошлом плавании побывал… «Полусгнившие лыжи, кусок выделанной оленьей шкуры, следы юрт». О, братцы мои, чукотские миллионерши тоже следы оставили… «Первая карта Медвежьих островов была составлена сержантом геодезии Степаном Андреевым. Он совершил сюда путешествие в 1763 году…» Да — а, это пишет Старокадомский, братва. А что мне придется написать, мне — Виктору Сапунову? Поверят ли, что после пребывания в недавнем прошлом на Медвежьих Ивана Пятницы ни одного медведя не осталось?