Арлекин

Арлекин замычал и сел.

Ему не забыть страшной минуты, мучительного и окончательного возврата к действительности и ощущения себя в ней - совершенно одинокого в этой вонючей тьме, пропахшей бензиновым чадом и гарью, одинокого в этом остатке мира, в этом осколке вселенной, которая стискивает его удушьем и болью.

И вдруг... Рядом шевельнулся Сэр Тоби. Взвизгнул, ткнулся носом, влажно лизнул обожженную руку. Горло стиснула спазма, но даже и слез нет, не облегчиться - усохли. Арлекин свалился на бок и вытянул руку. Сэр Тоби коротко и мучительно взлаял и дотянулся языком до воспаленного лица: "Уцелел... И ты уцелел! Ну, так лижи, лижи, лижи, милая псина!

Хотелось пить, хотелось... Не было такого слова, которое могло бы определить его жажду! И все упорнее преследовала мысль, что нужно что-то предпринимать, действовать немедленно: ему не протянуть долго в угарном чаду каптерки. Сколько продолжалось беспамятство? Э, сколько бы ни продолжалось, уж теперь-то все покатится под гору гораздо быстрее.

Арлекин пересилил тошноту и снова сел. Кружилась голова - с этим приходится мириться: поможет только свежий воздух, что ожидает за дверью. Но где же дверь? Где переборки, где подволок, где верх-низ? Пошарил руками вокруг хаос, бедлам: цепи, скобы, блоки. Все, что обрушилось с полок, которые, как подсказали руки, встали дыбом. Дыбом? Поменяли горизонтали на вертикаль?

–  Это что же получается? - Он встал на колени, потрогал стояки, снова ощупал полки, пытаясь припомнить конфигурацию кладовки; пересек, падая, тыкаясь, проваливаясь в щели между какими-то ящиками и тюками, непроницаемый мрак небольшого замкнутого пространства и ткнулся лбом в характерную шероховатость пробковой крошки, которая покрывает подволоки всевозможных кладовок и подсобок. - Тьфу, совсем ум отшибло! - радостное чувство понимания добавило сил. Нащупав проволочную решетку плафона, Арлекин поднялся на ноги и, путаясь в каком-то тряпье, вернулся к палубе, ставшей, как и полки, на дыбы, передохнул, прижавшись лбом к прохладному металлу, и принялся ворочать тяжелые ящики с мылом, громоздить их друг на друга, чтобы по этой лестнице подняться к двери, которая заняла сейчас непривычное место над головой.

Эта работа надолго лишила его сил, но, отдышавшись, он сразу же сделал попытку выбраться наружу. На слабых ногах, подгоняемый прерывистым скулежом пса и сознанием, что уходят остатки сил, он почти добрался до двери и даже коснулся пальцами соединительных штанг, но сорвался и долго лежал, превозмогая отчаянную боль, теряя сознание, возвращаясь из мрака в тьму, плача без слез и собирая силы для новой попытки, которая должна получиться. Так приказал он себе. Должна! Ведь угодил же, падая, на мягкие брезенты, а если б на чугунные канифасы? О-о, наверное, он все-таки везунчик!.. И если не расшибся, обязан выползти из этой ловушки.

Пора...

–  Ну-ка, посторонись, Сэр... - Арлекин встал - шатает. От духоты, бензиновых паров, угарной тяжести в голове. И снова подступает рвота. Пес... я тебя понимаю... воздух, да...

Снова ящики. Их одолел, нашарил подошвой стойку, выше - рукой - другую, вскарабкался, тужась, до самого верха и, нащупав задрайки, правой рукой уцепился в них, левой - в штанги. Чтобы проделать все манипуляции, требовалась надежная опора для ног. У рук она была - вцепился крепко, не оторвешь... "Если недолго", - подумал, предупреждая себя об осторожности, и потому старательно мостился, пробуя каблуком крепость того, что оказывалось под ногами.

Наконец Арлекин решился и рванул задрайку. Самую неудобную вроде бы справа от затылка, которая однако же имела в этой позиции хорошее "плечо", и рычаг сработал! Штанги, он понял это раньше, были погнуты, а дверь помята, что наполнило его, уже ослабевшего, испугом, но, слава богу, рукояти повернулись легко - сравнительно легко, но с жутким скрипом-скрежетом, осыпав задранное лицо колючей окалиной. Но хватит ли сил поднять дверь?

Внизу скулил, скулил, скулил невидимый пес...

–  Крепись, Сэр Тоби, крепись... Сейчас, собака, сейчас... - Расставил ноги - удалось переступить повыше и стать гораздо удобнее прежнего; переломив поясницу, Арлекин всей спиной уперся, нажал и медленно, сантиметр за сантиметром, начал приподымать дверь. Свежий воздух ворвался в щели и добавил сил. Теперь он толкал дверь одной рукой. Второй приходилось держаться и одновременно перехватываться за что ни попадя, чтобы иметь возможность громоздиться выше и выше. Когда он сел на ребро и ощутил под ногами пустоту, дверь с грохотом опрокинулась на палубу, а сам Арлекин опрокинулся на спину и некоторое время лежал, упершись взглядом в черное небо.

Только через полчаса он "уговорил" себя подняться на ноги.

В полумиле чадили какие-то головешки. Не хотелось ни думать ни гадать, что бы это могло быть такое. Спустился в кладовку, застропил пса куском пенькового фала и выволок наверх. Сэр Тоби оживал медленно, даже и не скулил уже, тихо лежал, положив морду на лапы. Капитан огляделся: взрыв оторвал полубак по носовому коффердаму{1} и завалил на фортштевень; вода, значит, через клюза проникла в канатный ящик и обеспечила некоторую остойчивость этому огузку...

Блестки рассвета уже пятнали изуродованный металл и море. На уровне груди, за измочаленными остатками палубного настила, поблескивала черная лужа, обрамленная огрызками бортовых и днищевых стрингеров, смятых в гармошку рамных шпангоутов и бимсов, какими-то зазубринами, листовым железным рваньем. Из лужи, точно гигантский плавник, торчал кусок отбойного листа - единственное напоминание о носовом танке. В шаге от каптерки, над дверями малярки и фонарной кладовой, высилось бредовое нагромождение закопченного, исковерканного металла. С большим трудом можно было признать в этой груде остатки переходного мостика, колюче опутанные клубком магистральных трубопроводов. Что за силы взрастили этот чудовищный кактус?! Его макушку, скрученную в спираль стальную ленту палубы, венчал нелепый цветок: кончик спирали, расщепленный на рваные лепестки, был собран в ржавый бутон, из которого, точно пестик, торчал совершенно целехонький грузовой клинкет...

Сэр Тоби поднялся, пошатываясь, добрался до "кактуса" и приподнял заднюю ногу у его основания. Ожила псина... Арлекин невольно взглянул на себя: "Боже!.." Свитер и штаны обгорели спереди и рассыпались прахом. Оставшееся прикрывало спину и зад, лоскутья держались на ремне и вороте свитера. Нижнее белье хотя и уцелело, но стало грязным, рыжим и ломким. Похрустывало бельишко, но, к счастью, держалось.

Была надежда что-нибудь отыскать в здешних запасах, но вспомнилась канистра с водой, банки с тушенкой - снова вспыхнула, иначе не назовешь, дикая жажда. Арлекин спрыгнул в каптерку и принялся рыться в мешанине брезентов, тряпья и железа. К утру отыскал все: воду и "второй фронт" американскую свинину, два полушубка, которые решил превратить в непритязательную, но теплую одежду, годную для бодрствования и для сна, на все случаи жизни... Жизни? Ну да... И вероятной смерти...

Банки отложил. Есть не хотелось, но вода... Вода преобразила его. Арлекин принялся мороковать над полушубками.

–  Маскарад продолжается, милая Красотуля... - шептал, поглядывая на океан. Он маслено поблескивал, серые тени стлались по воде: поверхность чиста и бескрайна. - Твой Арлекин меняет обличье и одевается в овечьи... в бараньи шкуры. Таковы прихоти этой войны.

Чтобы просунуть ноги в рукава полушубка и укрепить на себе "штаны", пришлось рукава надрезать, воротник подтянуть лямками к шее и туго перепоясаться. Второй полушубок, надетый "по-человечески", сидел совершеннейшим колом.

"Никакой я не Арлекин, нет, - Топтыгин. Мне бы на ярмарку - людей тешить, а я, дурак, пузыри пускаю! - Он похлопал себя по толстым бокам. Зато в этих шкурах радикулит не страшен... - Подумал-то будто с усмешкой, но вспомнил радикулит погибшего капитана, и потянулась невеселая цепочка аж из Хваль-фиорда, когда "мухомор" чехвостил помощника за "отвлекающий момент" и калил поясницу утюгом. - Теперь вот, да... Осколком доконали, стервятники, а я, ученик верный, приготовил огненное погребение, как какому-нибудь гунну или скифу!.. - Уж и не помнил Арлекин, чьих же это вождей сжигали на кострах с конем и рабами, и не хотел сравнивать капитана с печенегом, но в приступе самобичевания снова и снова казнился, вспоминая подробности минувшей ночи. Команда... - бормотал, прилаживая веревочки к полушубку. - Не рабы, нет... Хорошие мужики подобрались в экипаже, а я их... С погибшим погибли, да... Смерть приняли, остались с ним до конца, а я... я улизнул..."