Армада
Шрифт:
– И это прекрасно, молодой человек! – воскликнул новый Рожественский. – Разумеется, нас накроют с какой-нибудь недобитой базы, но зато какой жирный след мы оставим в истории. Мы прихлопнем их, как клопов, – от Техаса до Аляски! Вы были в Техасе? Я был – в составе делегации на празднике Братания Народов. Какое там пиво! Я участвовал в родео. Славные были денечки… Ну что? Разобрались с этими засранцами?
Первый флаг-капитан доложил, что замаравшихся и дрожащих «партизан» наконец-то доверили судовым баням.
– Вот-вот, и не жалеть мыла, – распорядился Адмирал и хлопнул ладонью по карте, накрыв ею район от Вермонта до Калифорнии. – Черт подери, я буду не я, если они у нас не поскачут, как блохи!
И захохотал так, как может хохотать только человек с чистой совестью.
Все шло по плану. «Партизан» окатывали из шлангов грязной забортной водой и выдавали им такое тряпье, которое постыдились бы надевать
Адмирал был горд их видом.
– Эти все в клочья разнесут, – резюмировал он, наблюдая за погрузкой. – Пехотинцам – усиленный рацион и в день, обязательно, по живой крысе. Ребятам нужна свежая кровь. Распорядитесь насчет пустых бутылок! Никуда не выпускать их! Злить, злить и злить. Морпех должен быть свиреп, словно хряк перед случкой!
С такой же отеческой любовью озирал Адмирал и носовые башни главного калибра своего флагмана, громоздящиеся одна на другую. Стволы орудий, растопыренные, словно пальцы Гулливера, навевали ему воспоминания о его собственном артиллерийском прошлом. Начинал он службу вторым мичманом резервного расчета и частенько вспоминал о тех славных временах. До сих пор Адмирал обожал снаряды, высотой с трехэтажный дом, которые элеваторы неторопливо доставляли к столь милым его сердцу затворам, и не мог надышаться пороховым угаром. Громы выстрелов, суета прислуги в башнях, крики дальномерщиков, потрескивание в наушниках – все это и по сей день доставляло ему неописуемое наслаждение. Особенно приятно было следить за тем, как, кувыркаясь, тысячетонные чушки уносятся за горизонт и превращают мишени в сплошное месиво.
И вообще «Убийца Неверных» потрясал воображение. Три миллиона тонн водоизмещения, двенадцать тридцатичетырехдюймовых стволов в четырех башнях, восемьсот ракетных установок в контейнерах по бортам, двадцать тысяч человек экипажа – линкор был настоящим чудовищем, рядом с которым японо-императорский «Ямато» казался ничтожной соринкой! На двадцать пять этажей вздымались его мачты, четырнадцать атомных реакторов насыщали его невиданной энергией. Это был настоящий город, уходящий под ватерлинию еще на шестьдесят метров, с просмотровыми и спортивными залами, саунами, госпиталями, камбузами, прачечными, двух и трехкомнатными каютами для высших офицеров. Его электростанции способны были питать целые государства. В его пекарнях ежедневно выпекалось сто пятьдесят тысяч буханок хлеба. Когда исполин выходил в море, на сотни миль по побережью разносилось штормовое предупреждение. Развивая скорость до пятидесяти узлов, «Убийца Неверных» вызывал в океане волны, подобные цунами. Более двенадцати тысяч тонн взрывчатых веществ выбрасывал этот левиафан при одном лишь залпе главного калибра. Он изрыгал огонь своих пяти тысяч шестиствольных пушек, ставя непреодолимую завесу для вражеской авиации. Он мог всадить одновременно восемьсот ракет во все стороны света и накрыть ими целые материки, его подводные торпедные аппараты доставали вражеские субмарины в радиусе до тысячи миль. Двести тысяч компьютеров были подчинены головному мозгу – гордости и величайшей тайне «оборонки» – Центральному Посту, электронная начинка которого совершала до четырехсот триллионов операций в секунду. Когда «Убийца Неверных», заполненный всем необходимым, битком набитый людьми, боеприпасами, крысами, размножающимися в его трюмах с невероятной быстротой, готовился к выходу, сотни океанских буксиров сновали взад-вперед возле его отливающего металлом гигантского брюха.
Авианосцы «Чудо» и «Юдо» не уступали главному любимцу Адмиралтейства. Ко всему прочему, помимо пяти тысяч истребителей, располагавшихся на взлетных палубах и в ангарах, на их борт за час до отплытия сели давно ожидаемые «стратеги», способные за несколько часов облететь земной шар. Серые, плоские, словно блины, висели они над городом, прежде чем совершить посадку. От рева их турбин вылетели все стекла в округе, дрожали дома, лаяли и выли собаки и метались кошки – это было зрелище,
достойное Апокалипсиса.Эсминцы типа «Отвратительный» лишь по капризу разработчиков считались эсминцами. Их создатели так же безнадежно болели гигантоманией. Восемнадцатидюймовые стволы превращали в крошево любую броню. Разумеется, на каждом стояло по новейшей атомной установке, способной разгонять корабли до восьмидесяти узлов. Эсминцы преспокойно выдерживали семибальный шторм – при этом не требовалось даже включать стабилизаторы килевой и бортовой качки.
Что касается корабельной иерархии – в нижних палубах линкора, авианосцев и эсминцев обитали трюмные – существа, подобные мерлокам Герберта Уэллса. То были настоящие парии, каста неприкасаемых, узники, на веки вечные отправленные на самое дно. Обычно, после военного суда (если обвиняемого не расстреливали на юте), открывались вентиляционные люки и очередного приговоренного сбрасывали в геенну корабельную. Обитатели верхних палуб, исключая механиков, не видели эту чернь годами. Механики же утверждали, что от постоянной копоти и сырости трюмные обрастают неприятной редкой шерстью и их глаза, привыкшие к постоянной тьме, обретают особую фосфоресцичность. По праздникам подвыпившие мичмана бросали в люки и шахты бутылки с виски. Время от времени они слышали внизу приглушенный расстоянием одобрительный вой, означавший, что очередная бутылка не разбилась и попала в руки отверженных. От подобного воя у особо впечатлительных офицеров начинали бегать по коже мурашки.
В кают-компаниях рассказывали всякие ужасы о том, что творится среди человекоподобных. Говорили – трюмные сбиваются в дикие стада, выбирая себе вожаков. Среди них распространены мужеложство и каннибализм. Отверженным в своей среде они наголо обривают головы остро отточенными ножами и осколками зеркал. Перекликаются они между собой короткими нечленораздельными криками, лупят себя в грудь, подобно гориллам, и повинуются только плетям. Время от времени у них происходят войны за лидерство – побежденных сжирают живьем вместе с костями и кожей.
Матросы верхних палуб составляли самое многочисленное племя с подразделениями внутри него – от щеголяющих своим барским положением боцманматов, вестовых и официантов до презираемых всеми салаг. Среди последних наиболее часто случались помешательства и самоубийства. Подобно трюмным, первогодков не считали за людей. Им не полагалось иметь собственные рундуки, и спали они, где придется. Но даже ночью безжалостные старшины и боцмана вытаскивали этих несчастных из баталерок, выковыривали из дальномерных постов, отдирали от сидений зенитных комплексов и постоянно строили, гоняли и занимали бесполезной работой. Разумеется, молодых посылали в самые опасные места. Все это мучительство продолжалось не менее года, после чего оставшиеся в живых могли свободно вздохнуть и перебраться в кубрики, где к их услугам уже были койки, где ежедневно кормили борщом и макаронами по-флотски, наливали компот и даже выдавали по кубику масла.
Вольнонаемные механики иногда даже поднимались в званиях до капитан-лейтенантов. Эта низшая каста офицерства являлась своеобразной прослойкой между матросскими кубриками и роскошными кают-компаниями первого и второго классов. Постоянно озабоченные, в засаленных тужурках и пилотках, завсегдатаи турбинных отсеков не вызывали особой радости у представителей командования, но офицерская молодежь часто приглашала «черные воротнички» на свои пирушки. Правда, капитаны третьего ранга уже не подавали «технарям» руки. Господа капитаны третьего ранга предпочитали иное общество и расхаживали начищенные и сверкающие, словно камбузные чайники.
Элита – капитаны первого и второго рангов, летчики палубной авиации, начальники артиллерийских башен и ракетных дивизионов, флаг-капитаны, врачи, электронщики, радиоразведчики, «особисты» были истинными небожителями, обитающими на многочисленных ярусах фок и грот мачт. Именно для элиты создавались роскошные бары линкора и авианосцев, интерьер которых мог поспорить с интерьером самых дорогих ресторанов и борделей. Подобных баров только на «Убийце» насчитывалось пятнадцать. Разумеется, обедать и ужинать в них было по карману разве что старшим интендантам, контр-адмиралам и флаг-офицерам из адмиральского штаба. Подобные господа имели в своем распоряжении и специальные автокары для объезда верхней палубы во время приборок и инспекций.
Кроме того, по штату Армаде полагалось иметь целое отделение служителей Господних. На коробках несли службу десять православных священников, два ксендза, мулла, раввин и бурят-лама, в отличие от многословных отцов ограничивающий свое учение притчами.
Адмирал, откровенный атеист и циник, часто зазывал служителей к себе в каюту: ему нравилось стравливать конфессии, навязывая им бесконечные споры. Он с удовольствием подливал масла в огонь и не уставал поддерживать между православием и католицизмом столь знакомый костерок недоверия.