Армагеддон №3

— Да присматривайся ты, к кому хочешь, — сказал Григорий, потушив сигарету. — Мне, сам понимаешь, надо расставить кое-какие точки над "i".

— Ты ее любишь? — тихо спросил Петрович.

— Чо, совсем дурак? — в недоумении ответил вопросом Ямшиков.

— Тогда зачем ты это делаешь? — все так же тихо спросил проводник. — Знаешь, явись сейчас ко мне моя бывшая, я бы спокойно ее в восьмое купе отправил и ничего ломать в моей теперешней жизни не позволил. Хотя, спасибо ей большое, особо и ломать у меня нечего, но все равно бы не стал переживать эту лабуду заново. Было — и прошло!

— Только села к нам в вагон не твоя бывшая, а моя! — окончательно решив для себя что-то, отрезал Ямщиков. — Это — судьба, Петрович, а от судьбы прятаться глупо. Давно сделал для себя вывод, что мужики делятся на цуциков, вроде тебя, и собственников, вроде меня. Объяснять разницу долго, да и ни к чему. Но только это — моя баба. Со всеми вытекающими.

Почти сразу за Ямщиковым, вернувшимся из тамбура, в купе влез Петрович, грязной тряпкой вытирая руки от угольной пыли. Он бесцеремонно уселся рядом с Наталией, вдумчиво проверил билет, а за постель попросил дать без сдачи, терпеливо ожидая, пока она найдет сорок четыре рубля мелочью в объемистом ридикюле.

— Здесь вам с двумя дамами шибко жирно будет, — сказал он, не глядя на вспыхнувшего Григория. — В восьмом купе бабушка едет, божий одуванчик… Ведь сразу сказал вам идти в восьмое купе. Предупредил, что люди спят. Потом вас вылавливай во всех купе… Шустрая вы дамочка, оказывается.

— Восьмое, так восьмое, — гордо сказала Наталия Семеновна, жестом останавливая Ямщикова, попытавшегося вставить за нее словечко.

Петрович вышел, и Наталия Семеновна, обиженно поджав полные губы, принялась медленно собирать уже разложенные вещи. Собственник Ямщиков, сидя на одной полке с мрачно глядевшей в окно Мариной, только попискивал, как цуцик:

— Наташ, да ты что? Что ты его слушаешь-то? Оставайся! Никто ведь не возражает!

Наталия с глубокими грудными вздохами еще более замедлила сборы. Она возилась бы до вечера, если бы неожиданно не вмешался Седой. Приподнявшись на локте, он тихо, но твердо сказал прямо в лицо стоявшей посреди купе Наталии Семеновне:

— А ну-ка, пошла отсюда, шалава наглая! Тюти-мути тут еще разводит! Ей проводник сказал в восьмое купе отправляться, так она сюда лезет! Здесь и без тебя дышать нечем!

Ямщиков и Марина с удивлением уставились на Седого, о котором решительно забыли в процессе мучительных душевных переживаний, вызванных появлением новой попутчицы.

— А зачем хамить? — попыталась быть гордой Наталия Семеновна.

— Ну ты уж вообще, Седой! Как-то нехорошо получается, — растерялся Григорий.

— Ты, Ямщиков, немедленно заткнешься и попытаешься работать головой! А ты — пошла вон отсюда! — безапелляционно приказал Седой, подкрепив слова довольно грубыми жестами.

Наталия вышла, резко дернув дверь, Ямщиков посмотрел ей вслед каким-то скучным, собачьим взглядом. От происходящего вокруг Марине было не по себе. Хуже всего, что она снова начала жалеть, что теперь уже только женщина. Что-то не соглашалось внутри с этим взглядом Григория, из-за которого ей было до слез обидно чувствовать себя глупой и беспомощной.

Седой спустился с верхней полки, будто невзначай болезненно пнув Ямщикова в лодыжку. С шумом принюхиваясь своим костистым носом, он произнес странную вещь, от которой Марине стало еще больше не по себе:

— Это сама Ложь к нам пожаловала… Сладеньким пахнет! Тлением! И такой белесой пудрой, как на чумных мертвецах… И от тебя, Ямщиков, уже идет слабенький запашок… Похоже, наш Факельщик прав, я теперь даже их чую!

— Да что ты врешь, Седой? На публику работаешь? — зло сказал Григорий, которого уже вовсю понесло. — Так скажи прямо, будто и от Наташки так пахнет! А потом попытайся пояснить свое собственное заявление о том, как ты нюх потерял. Чего ты Флику честно не скажешь, что ни хера не чуешь с момента посадки? Решил из этой вот матрешки — Факельщика воспитывать? Развивать педагогически в бабе всякие иллюзии и фантазии? Только мне не надо больше шаньги мазать, лады? Для начала сам разберись, когда ты врешь, а мне без надобности.

— А вот тут ты здорово ошибаешься, дорогой! — саркастически заметил Седой. — Я отрицать не стану, что с нюхом у меня были большие проблемы… Отчего бы Флику заодно не сообщить, из-за чего у меня такие проблемы возникли. Чего замолчал? Расскажи, как под руководством двух полковников кровью крестился! Ты этой ночью дрых без задних ног. А между тем в нашем купе среди ночи что-то полыхнуло. Свет был какой-то… Что даже я видеть немного начал. Неважно. В этот момент всю защиту купе пробило — посмотри на обрывки ниток! Факельщика я не виню! Уверен, что мы все вечером сделали правильно. Это было нечто странное… Будто источник света оказался прямо в купе. Здесь еще надо головой над таким фактом поработать, крепко поразмыслить. Марина свалилась без памяти, а я в этот момент почувствовал, как ко мне нюх возвращается. А это такое… Откуда тебе знать, что это такое?.. Сам себе удивляюсь, как такой кошмар пережил. Скорее всего, мне так нюх возвратили. Для работы, конечно. Уверен, другого способа, после твоих выходок в спецназе, не было. Значит, ценят наши общие усилия! А ты со всякой мухабелью лезешь, уже весь в какой-то дряни вывозился…

— Да полно мифы и легенды рассказывать, Седой! — с нескрываемым недоверием прервал его Ямщиков. — Да-да! Тут же выясняется, что ему как раз накануне застарелый гайморит подлечили с фейерверками, салютами, танцами живота и стриптизом. Заодно удалили без наркоза и чуму XXI века — геморрой, кариес и аденому простаты. Ну, и гад же ты, Седой! Вот как мне сейчас к Наташке подкатывать? И перед Фликом заложил… Чувствую, вам обоим не терпится испакостить мне последние деньки на свободе. Вы-то накануне посадки появились, ни жизни за вами, ни памяти… А какие сволочи оказались на проверку? Маринка решила деньги стянуть, чтобы я одну растворимую лапшу жрал перед смертью, а ты — чтобы я тут с вами окончательно сдвинулся… Отвечу тебе, дорогой, твоим же любимым девизом: "Не дождетесь!"

— Какую-то дрянь она здесь бросила, — не обращая на него внимая, пробормотал Седой, поводя своим ожившим румпелем. — И от тебя явно пахнет! Ты, Ямщиков, либо сидишь с нами, либо… не знаю, что я с тобой сделаю!

— А ни хера ты со мной не сделаешь! — ответил Ямщиков, хлопнув дверью.

* * *

…И к чему всю дорогу Седой долдонил им о дисциплине и субординации? Никакой дисциплины сразу не стало после заселения Наталии Семеновны в восьмое купе. Да и конспирация ихняя сразу стала ни к черту. Отмахиваясь от увещеваний Седого, Ямщиков целыми днями начал пропадать в восьмом купе. Несмотря на настойчивые намеки Григория, Серафима Ивановна явно не желала оставлять его наедине с Наталией Семеновной, поясняя, что ей надо успеть довязать носки с длинной цветной резинкой. Так они и сидели сладкой парочкой рядом, прижимаясь друг к другу, слушая бесконечные рассказы Серафимы Ивановны о детях и внуках, разгадывании снов и грядущем Конце Света.

Проходя мимо предусмотрительно распахнутой Серафимой Ивановной дверью предпоследнего купе, Марина видела, как Ямщиков смотрел на Наталию Семеновну. Никого он уже вокруг себя не замечал, ничего не помнил. А Наталия Семеновна громко, на весь вагон заливисто хохотала. И почему-то Марине надо было обязательно пройти мимо, стараясь встретить этот взгляд Ямщикова, пусть и предназначавшийся уже совсем другой женщине…

В вагоне появился новый противный мужик. На вид он был очень даже ничего, но весь какой-то… озабоченный. Он, как и Марина, тоже неприкаянно бродил по коридору, стараясь заглянуть во все купе, не только в восьмое. И очень часто звонил кому-то по мобильному, без конца приставая к Петровичу с просьбой зарядить мобилу.

В купе к Серафиме Ивановне идти теперь было нельзя, а при новом пассажире Марина оказалась лишенной даже коротких прогулок в ближний тамбур. Она бы с удовольствием посмотрела, как загружает титан сочувственно вздыхающий Петрович. Теперь он разрешал ей глядеть на желтые языки пламени, специально раздвинув металлическую ширму перед топкой. Новый пассажир выходил в тамбур сразу же, как только она устраивалась перед огнем в нарушении пожарной безопасности. И от его пристального взгляда Марина чувствовала себя мухой, по несчастью попавшуюся в вязкую, прочную паутину.