Армагеддон №3

Хильда, узнав, что отправляется в поместье самого капитана, всплеснула руками и с визгом закружилась возле мрачного Флика. Но как только она поняла, что Флик останется в полку, ее глаза немедленно наполнились горючими слезами. Хильда почти не имела в запасе времени на сборы в кричащем, перетрясающем какие-то перины, тряпки, котелки, зовущем детей женском лагере. Флик тоскливо глядел на плачущую девушку в чепчике. Потом он достал из-за пазухи шитый бисером дамский кошель, подобранный им у дороги на Оснабрюк. Страшно подумать, что там произошло. На обочине валялись раздавленные ободья колес, обрубки деревянной обшивки возка, женский чепчик, пеленки и детская распашонка. Неподалеку в кустах Флик нашел небольшой пустой кошелек, очевидно, выброшенный грабителями. До войны он никогда бы не взял чужую вещь, пускай и лежавшую в грязи у дороги, но, побывав в нескольких атаках, лишь аккуратно почистил бисерную вышивку и подумал только о том, как обрадуется милой вещице Хильда. Конечно, он хотел бы подарить сумочку в совершенно иных обстоятельствах. Но на войне не солдат выбирал обстоятельства, а они выбирали солдата.

Прижимая кошелек к груди, Хильда прошептала: "Я всегда буду тебя ждать! Всегда!" Прикоснувшись на минуту к нему щекой, она повернулась и быстро побежала в сторону женского лагеря, уже не сдерживаясь и рыдая во весь голос. Флик, пошатываясь, пошел помогать в погрузке повозок. Возле одной из них он увидел Винсента и Грега, поманившего его рукой.

— Итак, первым делом узнаешь через конюшего герцога де Брольи, у кого может быть третья бляха, — быстро давал указания Грег. — Постарайтесь добраться живыми сами, это очень важно сейчас. Проследи, чтобы хорошо устроили в Льеже раненого Бламона. Уходите немедленно, мы задержим конницу не более чем на трое суток. Больше форы вы не получите. При малейшей опасности бросайте груженые телеги, выпрягайте лошадей и спасайтесь только с людьми. Привал сделаете не раньше, чем через восемь часов малой рысью. Ты все понял?

Старик грустно кивал головой, а потом не выдержал и обнял капитана, явно устыдившись своего порыва и слез.

— Не переживай за нас Винсент! И не бойся направлять к нам каждого, кто спросит о нас, как бы он не выглядел, — сказал Грег. — Возможно, кого-то вы можете встретить уже в дороге… Но ни в какие разговоры никогда не вступайте с теми, кто будет спрашивать о нас вдвоем. Эти точно будут выходить к ночи… Ты запомнил, Винсент? Постарайтесь от них сбежать. Главное — не глядеть им в глаза! Поцелуй за меня матушку, пристрой сестру Флика… и иди! Уходи, Винсент!

Несколько часов Флик таскал, упаковывал и грузил на телеги и повозки кожаные солдатские ранцы с бирками, связки карабинов, обмундирование, полковые котлы… Рядом были разложены костры, и огонь с жадностью лизал амбарные книги полкового архива… Из походного лазарета понесли раненых. На костылях, опорках и под руки вышли ходячие. Флик, увидавший, как слабые люди в застиранных бинтах стараются одной рукой проверить драгоны, пристраивая рядом с собой на телегах саблю и карабин, страшно испугался за Хильду. Но тут его позвали на помощь, и он постарался отогнать от себя мрачные мысли, искренне надеясь, что Грег все сделает так, чтобы она осталась жива. А когда полковой поезд уехал, в душе возникла невыносимая пустота, усиливаемая носившимся в воздухе обрывкам обгоревших бумаг, еще тлеющими кострами, валявшимися повсюду тряпками и бинтами. Буквально мгновение назад закладывало уши от стона раненых, хриплых команд, ржания коней, скрипа колес, женского и детского плача… Но когда это все внезапно стихло, оставалось только умереть…

Избавившись от обозов, Грег оставил каждому лишь конское снаряжение, включавшее седло с получепраком, мундштук с трензелем и чемодан для фуража. Конным драгунам он разрешил везти верхами только сапоги, свернутый плащ, немного сена и коновязный кол. Повозки, оставленные им для пехоты и раненых, из полковой клади везли косы для заготовки фуража и походные котелки. Палатки полк бросил еще при отступлении из Гетингена.

Эскадроны соседних полков, испытав страшные, изматывающие бои с германской конницей, пытались в экстренном порядке перенять тактику Грега, но время для отработки маневрирования сомкнутым строем, которым мчалась теперь на них германская конница, было упущено. В беспорядочном отступлении войска оставили Ганновер и Гессен. Пеших драгун в полках Караман, Ла Ферроне и д'Апшон почти не осталось.

С началом военных действий драгунские полки были сняты из оцепления от Дюнкерка до Гавра в ожидании возможного десанта англичан. В изматывающем марше от побережья, пропахшего гниющей рыбой, вглубь германских государств они узнали, что были переданы маршалом Бель-Илем под командование маршала д'Эстрэ. С ним они участвовали во взятии Хастенбека и Дрездена. Со сменой командующего для драгун ничего не изменилось, никакой тактической связи между полками так и не возникло, кроме обмена ротами, трофеями и, конечно, противоречивыми слухами.

Запах гниющей с головы рыбы преследовал гибнущие войска всю долгую войну… Немыслимые рокировки высшего командного состава устраивались милыми придворными дамами в зависимости от покроя камзола кавалера, величины его парика, под горячий шепот в менуэте. Благоухающие духами назначения на руководство войсками последовательно вручались графу де Клэрмону, маршалу де Субизу, маркизу де Контаду… и снова маршалу де Субизу.

Поражения последовали сразу же за первыми победами. Через несколько месяцев после памятной победы под Росбахом войска вынуждены были оставить Ганновер и Гессен. В ходе двухдневной осады была сдана крепость Мюнстер. Драгуны отступали в беспорядке, с огромными людскими потерями. Полк Короля, давая возможность сгруппироваться и собрать силы девяти истекающим кровью полкам, участвовавшим в германском походе, пошел на отчаянный штурм Гоарсхаузена. Королевский драгунский полк совместно с полком Тианж прикрыли отступающие части с флангов под Клостеркампом и Хорном.

Войска, предоставленные самим себе, судорожно пытались перестроиться и собраться перед английским десантом, теснимые по всем направлениям конницей Фридриха.

Приехавший в ставку после очередного назначения маршал де Субиз обнаружил нескрываемую ненависть ко всему высшему руководству и повсеместное несоблюдение Ордонанса, объясненное им в донесении ко Двору "типическим армейским разложением". Большого труда не составило выяснить источник этого разложения, поскольку имя капитана Грегори де Оберньи, как и его тактические находки, были у всех на устах.

Вызванный для допроса в ставку маршала Грег явился с планшетами, доказывавшими преимущество атаки "en muraille", рысью в сомкнутом строю, над атакой "en fourrageurs", карьером в разомкнутом строю. Он решил подробно растолковать маршалу, насколько порочно навязывать армии обыкновенное построение в три шеренги. Но, войдя в кабинет маршала, Грег почувствовал всю неуместность подготовленных им планшетов.

Отчего-то днем на высоких стрельчатых окнах были опущены темные жалюзи, кабинет освещался двумя десятками свечей с колеблющимся пламенем, отражавшимся в витых бронзовых подсвечниках, будто уже наступила вечная ночь и дня больше не будет. После яркого ветреного дня глаза Грега с трудом привыкли к мягкому полумраку ставки маршала. Рассмотреть схемы, вычерченные тонким пером, при таком освещении на расстоянии восьми шагов, определяемых для доклада маршалу Ордонансом, не представлялось возможным. Между зашторенными оконными проемами неподвижно стояли караульные драгуны в форме всех восемнадцати полков. В полутьме фигуры в алых и синих жюстокорах, державшие на весу карабины с примкнутыми штыками, с белыми от пудры неподвижными лицами и яркими свекольными румянами — казались неживыми.

Маршал принял его в полном молчании. Не разворачивая планшеты, Грег четко начал доклад о необходимости увеличения подвижности конницы. Он предложил всей кавалерии, естественно, под руководством маршала, немедленно перейти к двухшереножному строю, поскольку для этого не требуется длительного обучения лошадей. Он старался не смотреть на мертвенно-белое от рисовой пудры лицо маршала с яркими карминовыми губами и бархатными мушками, прикрывавшими красную сыпь на левой щеке. В ставке удушливо пахло смесью пачулей, свечного нагара, пота и касторового масла, на котором замешивались помады и чернь для бровей. В раскрашенном лице де Субиза, при всей отталкивающей неуместности этой искусственной красоты, было что-то завораживающее и притягательное. Маршал, развалившись в удобном кресле, постукивал по столу золотым карандашиком рукой, одетой в белую лайковую перчатку, сбивая Грега с взятого в карьер ритма. Капитан несколько раз останавливался, вглядываясь в непроницаемую маску вежливо улыбавшегося де Субиза, окончательно теряя уверенность, что говорит именно те вещи, которые, как он надеялся всю ночь, рисуя планшеты, донельзя обрадуют маршала.

Почти без звука вошел лакей и подал герцогу крошечную чашку на подносе. Прихлебывая, де Субиз улыбался, глядя на капитана поверх расписной чашечки, медленным изящным жестом подносимой им к тщательно выписанным губам. Внезапно Грегу показалось, будто и лакей и все караульные улыбаются в точности так же, как улыбается маршал, приподняв губу над мелкими желтыми зубами. Не дожидаясь начала продвижения сзади, он повернулся вполоборота в выходу, резко закончив доклад предложением, которое считал наиболее важным. По всему фронту необходимо немедленно перейти к тактическим атакам во фланге, для чего требуется увеличить легкую конницу не менее чем в десять раз. Маршал, услышав, что Грег с тяжелой кавалерии уже мысленно перешел к командованию уланами и в десять раз увеличивает численность гусар, обаятельно сморщился в вежливом сухом смешке. Выкладывая так и не поднявшемуся с кресла маршалу все планшеты на край длинного дубового стола, Грег добавил, что коннице надо хотя бы постараться удерживать менее десяти дистанций, поскольку германцы, удерживая не более пяти дистанций, вклиниваются в чужую кавалерию, как горячий нож в масло. Он тут же отошел от планшетов на три шага назад, не давая перестроиться караулу и закрыть ему выход.