Армейские будни (сборник рассказов)

– Ну и что... Это вынужденная самооборона, применение оружия правомерно,- прокомментировал происшествие с юридической точки зрения подполковник.

– Так то оно так... Трибунал-то отца оправдал. А чеченцы? Он ведь двух молодых джигитов убил из многочисленного и влиятельного рода. Им плевать на наши законы, как и за что. Он убил чеченцев, а это значит обязательная кровная месть... Они братьями оказались, братьями Умхаевыми. Старших отец Володи убил, а младший убежал... Это Исраил был. Тогда его не судили, ему ещё восемнадцати не исполнилось. Понадеялись, раз мальчишку не привлекли за нападение, род успокоится. Как же, успокоились они. У них родственников тьма, по всей Чечне. Вот они и начали мстить, а мстят они не только убийце, но и всей его семье. Тогда отца Володи с семьёй надо было срочно отсюда убирать. А у нас, сами понимаете, волокита, да и на интернационализме все зашорены, даже сейчас, а тогда и подавно. Хоть бы на территории полка семью спрятали... Никто не догадался. У них ведь даже служебной квартиры не было, отец не успел получить, они в частном доме комнату снимали. Вот в тот дом и нагрянули они в одну из ночей, человек десять. На глазах отца зверски изнасиловали и убили его жену, дочь, ей тогда пятнадцать лет было, ей бутылку между ног забили, а горлышко отломили, чтобы мучилась и кровью изошла... Тут, наконец, милиция подоспела... Отца они всё же успели пристрелить, а Володя, ему десять лет тогда было, в суматохе в окно выпрыгнул... Суд был, но попались только пешки, родственники Умхаевых из горных аулов... Трёх человек расстреляли. Исраил тогда не попался, или откупили. Всё это на глазах Володи происходило... понимаете. А до этого его ещё в школе убить пытались. Исраил кодлу привёл. Они его в спортзал затащили, и хотели на шведской стенки повесить... Его учительница спасла, русская, крик подняла... Потом они её в отместку в тот же спортзал... и на теннисном столе, шесть человек... Исраил был среди них. Всё произошло без свидетелей, учительница ничего не доказала и уехала опозоренная...

– Так... Теперь мне ясно почему Умхаевы не хотят расследования,- задумчиво резюмировал подполковник.

– Это всё случилось давно, и вряд ли сейчас можно привлечь его... Даже если та учительница и жива. Она уже пожилая женщина и не станет давать показания о своём позоре,- с сомнением отозвался капитан.

– Да не в том дело. Конечно сейчас никто ничего не докажет, но какой шум может подняться, журналюги растиражируют подробности. Для Корнюхина этот суд может сыграть роль трибуны, с которой он так обольёт Умхаева и его клан. Их ведь и без того обвиняют в пособничестве боевикам. Он их втихаря по фальшивым документам устраивает на лечение в московских клиниках и за границей. Ему это сейчас совсем не нужно, такая огласка, многие его контракты могут полететь, миллионы долларов. А внуков у него и без этих полно уже. Знаете, как Черчилль сказал о Сталине? На Западе думают, что в Кремле сидит джентльмен, а там сидит кавказский бандит. Так и тут, западные партнёры считают Умхаева джентльменом, а тут выяснятся некоторые подробности его бурной молодости... Ладно, мы отвлеклись. А что дальше... после убийства семьи Корнюхина,- заинтригованный следователь побуждал капитана к продолжению рассказа.

– Дальше... Володю сначала в детдом отправили, подальше, в Горький. Родственников то ли не оказалось, то ли они его брать испугались. Из детдома потом он в суворовское училище перебрался, а потом в наше. Он специально поступал в училище МВД расположенное на Кавказе, поближе к Чечне. Знаете что такое Орджоникидзевское училище МВД?... Его ещё МОПовским называли. Пожалуй хуже во всём Союзе не сыскать. Абитуриентов туда по всей стране ездили собирали, из тех кто в другие училища не смог поступить. В общем, таких иной раз принимали... Преподователи не стесняясь называли нас отбросами, сборищем дубов. Но бандитов эти дубы, голыми руками потом брать могли, - капитан горделиво взглянул на свои широкие клещеобразные ладони. – И представьте среди нас Володя, на четыре и пять окончивший суворовское. Он ведь в самое лучшее училище пойти мог, в Москве, в Питере. Его у нас академиком звали. Он училище наше дубовое с красным дипломом окончил, так, шутя, без усилий. Я дружил с ним... Представляете, он ещё тогда не сомневался, что будет война с чеченцами, он к ней готовился, мстить готовился... Поверите, из-за этого он и семью не заводил, даже с девушками не встречался. В общем, насчёт невменяемости... есть у него что-то такое. Хотя внешне кажется вполне нормальный человек, а вся жизнь подчинена только одному, мести... В первую войну он родственников Умхаевых и расстрелял. Он их выслеживал и вычислял и здесь, и в Москве. И самое удивительное, здесь их достать оказалось значительно легче, чем в России. Он начальником штаба батальона был. В девяносто шестом тот расстрел случился. Могли и уголовную статью припаять, но ограничились разжалованием и посоветовали тут же рапорт написать, в связи с ранением. Ну, а как вторая война началась, он меня разыскал, я посодействовал, под свою ответственность взял. Знал, что плохо кончится, но не взять не мог.

– Мда... Зверства порождают ответные зверства. Замкнутый круг,- тяжело вздохнул следователь.

– Для того и существуют правители, чтобы находить выходы из таких вот замкнутых... дуралеев тут и у нас хватает... Как из этой войны выйти, если почти все чеченцы сейчас кровники... да и у нас вон?...- зло проговорил капитан.

– Ну, это уж не наше дело,- попытался уклониться от щекотливой темы подполковник.

– Это так... не наше... Но знаете у меня после того случая с чеченским стариком, старейшиной того села бурное объяснение было. Покричал он на меня... я на него, а потом он мне уходя и говорит: Знаешь, почему мы не хотим с вами в одной стране жить? Я ему, потому что вы бандитская нация, а у нас и Армия и органы правопорядка сильные, спуску вам не дают. А он: нет, говорит, как мальчишка рассуждаешь. Потому что вы можете позволить своим правителям последние рубахи с вас, с жён и детей ваших поснимать, голодом вас морить, заставить в тесноте и грязи ютится, чтобы те какой-нибудь спутник запустили, или помощь кому-нибудь оказали. А мы, говорит, не хотим как вы жить, чтобы наши деньги нас не спрося куда-нибудь запузыривали. Нам космос не нужен, но мы хотим, чтобы у нас были хорошие дома, хорошая еда и одежда...

После беседы со следователем капитан прошёл в помещение следственного изолятора. Его там знали и беспрепятственно пропустили к Корнюхину.

– Привет Володь... Что скучаешь?

Корнюхин босой, с ногами забравшись на топчан, молча, без выражения смотрел на капитана.

– На вот, сигарет тебе принёс,- капитан суетливо шарил по многочисленным карманам своей униформы.

– Спасибо, у меня есть.

– Тут это,- капитан понизил голос и оглянулся на дверь камеры,- со следователем базарил. Тебе, скорее всего, дурдом светит... Только ты знай, что Умхаевы специально не препятствуют тебя туда упихать. Они убить тебя хотят, а если суд будет, то шума много, ты такого там пораскажешь, коммерция их пострадать может. А главное, у нас же на "вышку" мораторий, тебе пожизненное дадут, и там они до тебя никак не доберутся, а в дурдоме запросто. Понимаешь? Следователь лох, он до конца так и не врубился, что это для тебя ловушка...

– Слышь Ген... мне всё равно... хоть в дурку... хоть лоб зелёнкой,- Корнюхин произнёс это буднично, но в его глазах читалось: уходи, не мешай мне...

Капитан зашёл именно в тот момент, когда он "говорил" со своими... Когда капитан с состраданием оглядываясь на него ушёл, безразличное, отрешённое лицо Корнюхина вдруг приняло хитроватое выражение. Он смотрел на голую стену камеры... Он словно на экране видел там свою семью, такой какой запомнил её с тех пор... Так же хитро улыбаясь, он заговорил с "ними": "За дурака меня считают, думают я ничего не понимаю... Вы не бойтесь, там им меня не взять, там не они меня искать, а я их ждать буду... Их много... а я один остался... у них шансов меня убить - один, а у меня их – много... За тебя мама, за тебя папа, за тебя Надюшка... и за вас Клавдия Васильевна... Им меня не взять, вы не беспокойтесь..."

Подглядывающий

Когда СССР почил в бозе, многие из тех, кому при Советской власти было лучше, чем после с ностальгией вспоминали: ох, до чего же прекрасная была жизнь, дисциплина, порядок, взрослые все на работе, дети все учатся, пенсионеры на заслуженном отдыхе. И никакого бардака, все при своём строго определённом властью месте - благодать. Может где-то на просторах Союза и обстояло так, а в том леспромхозе, где рос Вовка Пупков (а детство его пришлось на шестидесятые годы) ничего похожего на ту благодать не наблюдалось. А имело место повальное пьянство, хулиганство, грязь и бедность.

Сам Вовка с рождения не отличался чистоплотностью, ни физической, ни вообще. А тут ещё эта страсть проклятущая. Ну, никак не мог с ней совладать Вовка, хоть и отлично понимал, что это плохо, гадко, стыдно. Но страсть оказалась сильнее, тянула его какая-то неведомая сила подсматривать за девчонками, женщинами. За этим делом его не раз ловили, например, возле общественного туалета во дворе барака, в котором он жил, или на пруду, где он, спрятавшись в кустах, смотрел за отжимающих купальники девчонками. Отец нещадно, до крови порол его, но увы, с годами пагубная страсть, что называется, только мужала.

В школе Пупков пристрастился подсматривать, как его одноклассники таскают девчат на переменах за печку и там тискают. Он бы и сам не прочь, но уж больно был невзрачен: жирные волосы, угреватая кожа, бородавки на ладонях ... В общем, девчонки испытывали к нему определённую брезгливость и всячески сторонились, в отличие от некоторых других соклассников, которым благосклонно позволяли себя затаскивать за стоящую в углу классной комнаты широкую голландку. В эту игру многие и мальчишки и девчонки играли не без удовольствия. Ну, а Вовка тоже не без своего специфического удовольствия подсматривал, найдя в классе такое место, откуда отчасти просматривался тот запечный закуток.

Однажды, уже будучи восьмиклассником, Пупков проник на огород к одной бабке, чтобы подсмотреть через окно баньки за моющейся молоденькой учительницей, приехавшей в посёлок на отработку диплома. На этот раз его поймали "с поличным", и дело домашней поркой не ограничилось. Тут уж и директор школы подключился, поставив вопрос ребром: либо Вовка "наступает на горло своей любимой песне", либо его не берут после восьмого класса в девятый, что означало автоматическое отфутболивание в ПТУ, единственное послешкольное учебное заведение в посёлке. В ПТУ Вовка идти не хотел, ибо учился неплохо, без троек и лелеял мечту после десятилетки поступить в институт. Размазывая слёзы по угреватой физии, он торжественно дал честное пионерское, что такое больше не повторится.

Ох, как нелегко далось Вовке это обещание, но он на этот раз сумел хотя бы временно подавить в себе порочную тягу. Он полностью сконцентрировался на учёбе и сумел существенно повысить свою успеваемость, окончив школу почти на одни пятёрки, особенно блистая по физике и математике.

Казалось, теперь уже ни что не могло помешать Пупкову поступить в какой-нибудь технический ВУЗ в Перми. Но родители, вдруг, решили по-иному. Кормить и одевать ещё пять лет сына-студента они, оказывается, не собирались. Почему раньше не оглашали своих намерений? Да просто не ожидали, что непутёвый сын, которому все пророчили, что он в последних классах непременно нахватает троек, возьмёт, да и чуть не на медаль окончит учёбу и будет претендовать на институт. Они же надеялись, что он поступит в техникум, где после десятилетки и учится-то всего два года, потом как положено сразу уйдёт в армию. В общем, всё обойдётся без особых затрат для семьи, в которой подрастало ещё двое детей, а папаша, много курящий, в охотку пьющий, зарабатывал так себе. Мать же обыкновенная уборщица. Потому перед Вовкой вновь поставили вопрос ребром: хочешь высшее образование получить, получай, но только на полном гособеспечении, нам тебя дальше содержать не по карману. В то время это было возможно только через военное училище. Таким образом родители, которым предстояло ещё "поднять" брата и сестру Вовки, сразу "убивали двух зайцев": и расходов не несли, и сынка, от которого столько сраму натерпелись подальше отсылали.