Аромагия

— У могилы Фиалки Ингольв сказал, что так распорядились норны. Судьба. — Собственный голос казался мне бесцветным, водянистым и будто пахнущим хлором. — В тот момент я поняла, что больше не люблю мужа.

Я замолчала, бездумно качая пустой бокал и наблюдая за игрой света в гранях хрусталя.

— И я решила, что дети больше не будут умирать только потому, что муж запретил мне их лечить.

Через месяц после смерти Фиалки я попросила знакомую хель передать записку Матери ее поселка. Став для вида смирной и тихой, я напряженно ждала ответа…

Хель отреагировали быстро: Ингольва повысили в звании от капитана до полковника и перевели в Ингойю, сопроводив приказ дарственной на дом и распоряжением о моей практике аромага. Для Ингольва такое назначение было давней и почти несбыточной мечтой, но обстоятельства ее осуществления его крайне уязвили. Он получил все только благодаря мне — и моему неподчинению его прямому приказу. Этого муж мне так и не простил. Тогда между нами будто что-то сломалось. А через несколько месяцев по приезду в Ингойю я впервые узнала о его измене…

Вокруг все плыло, подергиваясь дымкой, и только серьезное лицо Петтера виделось отчетливо.

Странно, я ведь совсем немного выпила, не больше двух бокалов, отчего же так опьянела?

— И еще я решила, что больше детей у нас не будет… Сегодня ровно два года с того дня, как… — и попросила, протягивая ему бокал: — Налейте мне еще вина, пожалуйста.

Язык не заплетался, только голова кружилась, и отчаянно хотелось спать.

— Хватит, — в тоне мальчишки сквозила такая непреклонность, что я поневоле усмехнулась.

Он решительно отобрал у меня бокал и от греха подальше спрятал бутылку. Теперь от него воняло дегтем — отчаянием и бессильной злостью — горько, неприятно, пронзительно.

С трудом удерживаясь на ногах, я добрела до окна, распахнула его и подставила лицо ледяному ветру.

Откуда-то раздавался веселый смех, в темном небе взрывались фейерверки, пахло жареным мясом и пирожками…

Боги, милосердные мои боги, как же мне было больно!

А снег падал и падал на Ингойю, как белый пепел моих надежд и моей любви…

Добраться до дома мне помог Петтер, который с рук на руки сдал меня Уннер.

Уже шагнув к лестнице, я обернулась, вспомнив, что так его и не поблагодарила.

— Петтер! — позвала я.

— Да, госпожа Мирра? — отозвался он, и его улыбка вдруг засветилась пронзительной нежностью.

— Спасибо! — вымолвила я, преодолевая попытки Уннер увлечь меня наверх, к спальням.

— Пожалуйста, — только и ответил он.

Пахло от него так восхитительно, смолисто-ладанно, что у меня вдруг посветлело на душе.

Ладан — это прохладная ладонь на горячем лбу, стакан чистой воды в угаре тяжелых мыслей. Когда обидно до слез, когда мучают сомнения — он протянет руку, вытрет слезы со щек, утешит…

Голос Уннер заставил меня отвлечься от смакования замечательного аромата.

— Я отведу госпожу наверх и спущусь к тебе! — резко проговорила она, обернувшись к Петтеру.

От нее повеяло неприятным, до слез резким запахом горчицы.

Я сделала вид, что ничего не заметила. Надо признать, у Уннер были причины ревновать.

— Хорошо, я жду, — тихо пообещал мальчишка.

В ярком электрическом свете лицо его казалось усталым и как будто потухшим…

Разумеется, на следующий день я проснулась не в лучшем настроении.

Пришлось накапать смесь масел грейпфрута, розмарина, фенхеля и можжевельника — лучшее средство в таких случаях. Надо сказать, аромат у него своеобразный, зато мертвого на ноги поднимет!

Однако чувствовала я себя по-прежнему дурно, и болтовню Уннер пропускала мимо ушей. По ее словам, вчерашнее свидание удалось на славу, вот только слушать подробности о нем я не желала…

Спохватилась я, лишь заметив, что Уннер как-то странно на меня косится, и заставила себя вернуться к реальности.

— Что случилось? — спросила я, встретившись с Уннер взглядом в зеркале.

Она отвела глаза и уронила щетку, которой как раз меня причесывала.

— Ничего, — пробормотала она, кусая губы. — С чего вы взяли?

— Уннер, — усмехнувшись, я потянулась к баночке с медовым бальзамом для губ, — даже если у меня были какие-то сомнения, ты только что их полностью развеяла.

— Петтер… он переезжает к нам! — сдалась она, снова берясь за щетку.

Я поморщилась — она слишком дергала меня за волосы (видимо, от волнения), и уточнила:

— Ингольв велел Петтеру переехать в наш дом?

— Да! — подтвердила она, почему-то не слишком радостно. — До казарм далеко, господин Ингольв сказал, что так неудобно.

— Понятно, — задумчиво проговорила я, перебирая разложенные на туалетном столике безделушки.

Ингольву даже в голову не приходило поселить у нас своего предыдущего ординарца. Он все больше привязывался к Петтеру, надо думать, видя в том именно такого сына, о котором всегда мечтал: сильного, упрямого, порывистого.

Впрочем, Петтер ни в чем не виноват, да и Ингольв, по большей части, тоже. Просто я — совсем неподходящая жена для моего мужа, и с этим ничего не поделаешь…

За столом обнаружился только мой свекор, уныло ковыряющийся в тарелке с яичницей.

— Здравствуйте, господин Бранд! — я вежливо улыбнулась. — А где Ингольв и Петтер?

— Откуда я знаю? — буркнул в ответ он, обжигая меня неприязненным взглядом и запахом рыбьего жира. — Ушли куда-то.

На этом светская беседа за завтраком закончилась…

Вчерашний снег уже почти стаял, небо взбухло грозовыми тучами и лениво поливало землю дождем. И темно, как в сумерках. Лужа у крыльца разлилась морем — от порога до порога, так что пришлось, передернувшись, шагнуть прямо в воду.

Брр, ну и погода! Лучше бы я осталась в постели, но вдруг кому-то именно сейчас потребуется помощь аромага?

Придерживая одной рукой намокшие юбки, я распахнула дверь «Уртехюс» и пыталась нащупать свечу. Подводить электричество в эту часть дома свекор отказался наотрез, сославшись на непомерные расходы. Разумеется, при этом он «позабыл», что аромагия приносила весьма солидный доход.