Аромагия
Шрифт:
Пахнущий опилками напиток и булочка с ванилином — не лучшее начало дня.
— Мирра, почему ты так оделась? — отвлекшись от намазывания паштета на кусок хлеба, муж смерил меня недовольным взглядом. — Сегодня праздник! И вечером мы идем на прием, ты не забыла?
— Но еще только утро, дорогой! — с растерянной улыбкой пролепетала я, намеренно нервно комкая салфетку. — Я не могу завтракать в бальном платье, оно ведь изомнется!
И похлопала ресницами, изображая столь милую мужскому сердцу хорошенькую дурочку.
Сдавленно закашлялся (или, скорее, засмеялся) Петтер, а Ингольв отшвырнул
— А черные перчатки? — рявкнул он и поднялся, навис надо мной, опираясь о стол руками. — Случайность?!
Когда официальный траур заканчивается, при желании можно носить отдельные элементы траура: брошку с черной каймой, черный носовой платок и тому подобное.
— Нет! — отчеканила я, отбрасывая образ капризной девочки.
Дернула тонкую ткань перчаток, не особо заботясь об их целостности.
И резко протянула мужу руку (он слегка отшатнулся, надо думать, вообразив, что я намерена его ударить). От движения манжета задралась, показав синяки во всей красе.
— Как видишь, это вынужденная мера! — ледяным тоном произнесла я, пытаясь скрыть злость и уже досадуя на себя за несдержанность.
Не стоило столь явно демонстрировать Ингольву неповиновение. Проще молча поступить по-своему. Это вполне могло сработать, ведь Ингольв всецело увлекся новой пассией, и ему было не до меня.
Плохо быть умной женщиной. Для моего душевного спокойствия было бы куда лучше ничего не замечать и не понимать.
А ведь когда-то Ингольв тут же видел каждую царапинку или ожог на моих нежных пальцах, не привыкших к кухонной работе. Он гладил меня по голове, как маленькую, поцелуями собирал со щек слезы и дул на пострадавшее место…
— Прости, — слово упало камушком в илистое озеро тишины.
Я вскинула взгляд на мужа, сомневаясь то ли в своем слухе, то ли в рассудке. Он извинился?!
Ингольв делал вид, что всецело увлечен содержимым своей тарелки. А остальные домашние, как ни странно, деликатно помалкивали.
— Ничего страшного, — вынужденно ответила я, оправляя перчатку.
Это действительно был знак траура, и мы оба это знали…
Я рассеянно крошила сдобу и, чтобы отвлечься от мерзкого запаха, принюхивалась к окружающим. Имбирь и лимон — кисло-острое — это Ингольв, землисто-дымный ветивер — копчености, корни и пыль — Петтер, жженая резина и немного карри — свекор. И уксус, настоянный на базилике, — Сольвейг.
Я подозрительно скосила глаза на домоправительницу. Сладко-пряный аромат с оттенком камфары и аниса — базилик — выдавал ее превосходное настроение.
— О, какая интересная статья! — вырвал меня из задумчивости голос господина Бранда, исполненный такого воодушевления и едва скрываемой злобной радости — будто нечистоты, небрежно замаскированные веточками мяты, — что я невольно дернулась. — Вот, послушайте…
И с чувством зачитал:
«Дорогие читатели!
Не так давно я узнал, что даже в наш просвещенный век находятся люди, которые верят не в научные знания, а в так называемую силу трав. Вдумайтесь, корешки, выкопанные в полнолуние под левой пяткой повешенного, масло из козьих экскрементов и тому подобную мерзость нам продают под видом лекарств!
Из-за таких „медикаментов“ каждый год десятки и сотни наших сограждан
рискуют не только здоровьем, но и самой жизнью! А шарлатаны, именующие себя аромагами (вдумайтесь только, они без зазрения совести называют себя магами!), наживаются на чужой беде.Я, как честный гражданин, считаю своим долгом предостеречь вас. Берегитесь мошенников!
И куда смотрит ИСА, хотел бы я знать?
С уважением, ваш Знаток».
Господин Бранд, дочитав, с усмешкой взглянул на меня поверх газеты, и сохранение внешнего спокойствия потребовало от меня немалых усилий.
Журналист, подписывающий свои статьи «Знаток», появился в Ингойе совсем недавно, но уже успел прославиться. Его статьи — меткие, даже хлесткие — рассказывали обо всем на свете. Об отсталости нашей системы образования и вопиющих случаях коррупции, о перспективах развития радио и секте огнепоклонников, сжигавших людей заживо…
А вот теперь и я, как единственный аромаг в городе, удостоилась личной статьи, пусть и на удивление краткой.
Прямо скажем, не лучшая реклама!
Аромагия и так в последние годы сдает позиции под натиском фармацевтики. Ведь аромагия — это тонкая вязь, переплетение науки, магии и интуиции. Одни и те же травы по-разному действуют на разных людей, не говоря уж о нелюдях, и подбор подходящего рецепта отнимает немало времени и сил. Куда выгоднее запатентовать некое лекарство, пусть не особенно эффективное, зато подходящее практически всем, чем возиться с каждым пациентом по отдельности.
Ремесло всегда легче и дешевле искусства. Только кому есть до этого дело? Легче выпить таблетку и забыть о головной боли, чем пытаться разобраться, что именно ее вызвало. Потом еще одну, потом горсть… Потому что причина-то никуда не делась!
Однако из домашних и слуг мою любовь к аромагии никто не разделял. Злорадство свекра и кухарки было почти осязаемым, злость мужа — как мутный осадок на дне бутылки, и только легкий ветерок зеленого чая с жасмином — сочувствия — от Петтера принес мне некоторое облегчение. Хотя ничем, кроме молчаливой поддержки, помочь он мне не мог.
— Ну, что ты об этом думаешь? — нетерпеливо спросил свекор, не дождавшись, должно быть, ожидаемого взрыва негодования.
— Благодарю, я уже сыта, — уклончиво ответила я, откладывая салфетку. И не выдержала: — Сольвейг, будь добра, подай мне кофе в спальню.
От кухарки будто плеснуло злобной радостью — она похожа на заплесневевшее варенье — и у меня на мгновение закружилась голова.
— А кофе нет! — сообщила она, старательно расправляя передник.
— Куда же он подевался? — поинтересовалась я, сглатывая неожиданно горькую слюну.
Сольвейг, уже не скрываясь, одарила меня широкой улыбкой.
— Ну так вы вчера сказали, что он испортился, селедкой пахнет. Вот я и выкинула. Чтобы вам, госпожа, — о, сколько яду было в этом коротком слове! — не беспокоиться и не марать ручки.
Я бросила взгляд на свекра, который явно одобрял нахальное поведение прислуги, и только впилась ногтями в ладони. Спокойно!
— Понятно, — только и сказала я. Головная боль все усиливалась. — Что ж, я буду в «Уртехюс».
— Ты думаешь, теперь, — господин Бранд выделил голосом последнее слово, — туда кто-то придет?