Арсенал-Коллекция 2015 № 08 (38)

Эту же ситуацию описывает А.М. Косинский в своем труде «Моонзундская операция Балтийского флота 1917 года»: «Еще при первых же падениях неприятельских снарядов, вблизи батареи №43, прислуга орудий начала покидать свои посты, прятаться в центральный пост и за погреба и разбегаться в блиндажи и дальше в лес. Первой бежала прислуга от второго орудия, командовавший им прапорщик Родионов не показал команде должного примера и бежал сам в центральный пост. Затем, после близкого падения неприятельского снаряда, стала разбегаться и прислуга первого орудия; из-за ухода прислуги подачи, - последняя прекратилась; командовавший орудием, мичман Поликарпов, отпустил комендоров и верхнюю прислугу и сделал сам последний выстрел. У третьего орудия команда то бежала, то возвращалась; когда зарядник у этого орудия не дошел до места, то команда бежала окончательно. У четвертого орудия (командовал артиллерийский унтер-офицер — фамилии, к сожалению, узнать не удалось) убежала лишь часть прислуги подачи, и пушка стреляла до конца. От этого орудия даже стреляли по бегущим из винтовок».

Сейчас нам известно, кто командовал единственным орудием, продолжавшим стрелять — это был артиллерийский унтер-офицер Якоб Фелдман. Позже он вспоминал: «При высадке немцев на острове Эзель я принимал участие в бою и стрелял из своего орудия до конца боя, в то время как команды других орудий уже разбежались. Часть людей из команд других орудий присоединились к команде моего орудия. По слухам мы имели попадания в корабли неприятеля. Когда немецкие корабли находились к северу от нас, в заливе Лэо (ныне Лыу), мы стреляли также «за спину» батареи, для чего сняли ограничители сектора стрельбы и развернули орудие почти на 180 градусов к северу. Таким образом стреляли до вечера». Данное свидетельство опровергает устоявшийся взгляд, что батарея не могла стрелять на «обратных директрисах», в случае крайней необходимости это оказалось возможно.

На состоявшемся после боя в казарме собрании выступил лейтенант Бартенев, опровергнувший слухи о неисправности всех орудий и указавший, что стрельба немцев была чрезвычайно плоха. После речи команда прокричала «ура» в честь четвертого орудия, решила иметь у орудий две смены, а всем остальным приняться за исправление повреждений. Повреждения на батарее были ничтожны и уже к вечеру они были устранены. Однако, несмотря на то, что все орудия были исправны, 2 (15) октября о противодействии немцам уже не помышляли, личный состав был полностью деморализован, о чем начальник Морских сил Рижского залива вице-адмирал Бахирев с горечью отмечал: «Прибывший около этого времени [13 часов 2 октября - АТ] со Сворбе по приказанию капитана 1-го ранга Кнюпфера с тремя сторожевыми катерами капитан 2-го ранга Кира-Динжан доложил мне о страшном упадке духа на Сворбе. Вчера (1 октября) при стрельбе по 305-мм батарее № 43 неприятельских кораблей от NW прислуга двух орудий разбежалась, у третьего орудия осталась половина ее и неприятелю отвечали только два (вернее полтора) орудия. Повреждений, убитых и раненых нет. Капитан 2-го ранга Кира-Динжан передал мне, что в ночь на 2 октября большая часть команды 305-мм батареи пришла в Менто, команда требует сдачи укрепленного района и что у большинства все помыслы направлены к спасению жизни во что бы то ни стало. Одним словом, существование укрепленного района Сворбе — это вопрос нескольких часов».

Даже организация подрыва орудий вызвала сопротивление команды «чтобы не раздражать немцев, иначе-де они накажут». Тогда командир батареи Бартенев лично с немногими оставшимися верными людьми стали вставлять в стволы орудий по 2 фугасных снаряда, два 18-фн и несколько 1-фн подрывных патронов, причем проводники к гальваническим запалам были пропущены через центральный канал затвора, из которого был вынут грибовидный стержень, а затвор закрыт. Уцелевшие от взрывов части предполагалось взрывать, насколько хватит подрывных патронов. Однако в 14:30 батарею снова в течение получаса обстреливали два германских линкора «Кениг Альберт» и «Кайзерин», шедшие в охранении 10 миноносцев. Залпы велись с интервалами 15-20 секунд, первый залп с 80 кабельтовых лег в 100 м от батареи, большинство снарядов остальных залпов ложились в пределах батареи. Уже с началом бомбардировки командир батареи попытался взорвать орудия, но получился отказ, вторая попытка тоже не увенчалась успехом, вероятно, были перебиты провода.

О дальнейших событиях вице-адмирал Бахирев писал: «По словесным донесениям командира «Гражданина» и начальника 6-го дивизиона эскадренных миноносцев (вернувшихся в Куйваст 3 октября) 2 октября неприятельские суда сделали несколько выстрелов по 305-мм батарее, но наша команда отказалась стрелять... В 15 часов 10 минут получено радио «Украйны», что прислуга батареи № 43 покинула батарею, наши войска отступают на западное побережье и что «Украйна» и «Войсковой» перешли к Кирко-грунд. В 16 часов оттуда же пришло радио: «По донесению штабного офицера Церель, по-видимому, сдался. Иду Куйваст». В 17 часов ввиду оставления нашими морскими командами 305- мм батареи Церель, согласно распоряжению командующего флотом приказал по радио «Гражданину» уничтожить батарею, во что бы то ни стало».

Линкор «Гражданин» подошел на 30-40 каб к месту расположения батареи и открыл огонь из 12-дм. и 6-дм. орудий. А.М. Косинский в своем труде привел эмоциональное высказывание об этом событии старшего офицера крейсера «Адмирал Макаров» В.В. Огилви: «Стрельба в полутемноте по собственной же батарее, с таким трудом и в тоже время с такой поразительной быстротой построенной и в течение целой летней и осенней кампании 17-го года честно и успешно отстаивавшей Ирбенский пролив, наконец, окружающая мрачная, но величественная картина: пожары, неприятельские аэропланы, пулеметная стрельба, разбросанные кругом шлюпки и буксиры с людьми, панически покинувшими свои посты на батареях и даже не сумевшими уничтожить орудия и все столь же ценное, оставленное врагу, — все это, вместе взятое, запечатлелось в памяти каждого участника нашего похода к Церелю». Тем не менее, стрельба линкора оказалась безрезультатной.

Волновавшемуся, чтобы батарея не попала целой в руки немцев, вице-адмиралу Бахиреву доложили, что батарея все-таки была уничтожена: «Явившийся ко мне 3 октября матрос гвардейского экипажа Каськов доложил, что лейтенант Бартенев с ним и несколькими помогавшими им людьми взорвал 305-мм батарею; сам Каськов видел взрывы и других пушек. Говорят, что при уничтожении погребов и складов лейтенант Бартенев был опять ранен. Остальные батареи также уничтожены. Взрыв 305- мм орудий подтвердили мне прибывшие потом два члена Сворбеского комитета. Весною 1919 года мне удалось встретить вернувшегося из плена лейтенанта Бартенева, и от него я узнал, что эти доклады не верны и попытки его взорвать 305-мм орудия были тщетным».

Действительно, утром 3 (16) октября старший лейтенант Бартенев с двумя мичманами и двумя матросами вернулись на батарею, решив ее все-таки уничтожить. Несмотря на то, что все пространство от мыса Церель до батареи было изрыто воронками от снарядов, на самой батарее не было следов попаданий ни немцев, ни «Гражданина»! Вот вам и итог трехдневной бомбардировки... Орудия, погреба и все сооружения оказались в исправности. Гальванические запалы оказались неисправны, неполный взрыв произошел только в одном орудии (вероятно, в четвертом), а фитильных запалов, с бикфордовым шнуром, не было. Тогда было решено взорвать погреба, при взрыве которых должны были пострадать и установки. Из первого погреба выкатили полузаряды, выстрелами из винтовок они были зажжены. Весь порох в погребе моментально загорелся, и наружу с ревом вырвалось пламя, однако снаряды стали рваться только спустя полчаса. «Огромный столб черного дыма, бревна, рельсы, тележки и пустые пеналы поднялись на высоту около 100 сажен», — писал Бартенев. Таким же образом был зажжен третий погреб, который взорвался через 40 минут, причем сначала взорвалась одна его половина, а из другой, обсыпанной землей, повалил густой дым. Затем были уничтожены дизель-генераторы. Однако четвертый погреб и запасные погреба остались невредимыми, да и степень повреждения артустановок не проверялась, так как к батарее уже подходил отряд немецкой пехоты. Все это время немцы продолжали обстреливать батарею из 12-дм. и 6-дм. орудий, в общей сложности обстрел продолжался около 2.5 часов. О дальнейшей одиссее моряков вспоминал Якоб Фелдман: «Вечером испортили затворы пушек для того, чтобы немцы не смогли бы стрелять из наших орудий и пошли в порт Мынту. Большинство плавсредств уже ушли из порта. Для нас была оставлена одна большая баржа и для ее буксировки небольшой буксирный катер. Мы забрались на баржу, и буксир потащил нас в сторону порта Виртсу. Несколько позже, уже в сумерках, баржу поставили на якорь, и буксир ушел за помощью, заявив, что ему не под силу таскать баржу. На самом деле это заявление было предлогом для экипажа буксира, чтобы сбежать... Погода была абсолютно тихая и у буксира не было никакой надобности искать помощь. Так мы были оставлены на произвол судьбы в Рижском заливе. Немецкие корабли вошли в Рижский залив только на следующий день после обеда. Нас обнаружили и к вечеру прибуксировали в порт Курессааре [на самом деле в Роомассааре — АТ]».

Вице-адмирал Бахирев так оценил значение потери нами Цереля: «Изменническая сдача 12-ой Церельской батареи имела громаднейшее значение не только для обороны Рижского залива, но и предрешала участь Моонзунда». За неделю проведения операции по захвату Моонзундских островов, с 29 сентября (12 октября) по 6 (19) октября, немцы заняли все три острова, захватили в плен 20130 человек, свыше 100 орудий, из которых 47 корабельных, в т.ч. больших калибров, 150 пулеметов, 30 грузовиков, более 1200 повозок, 10 самолетов, 3 денежных ящика с 365000 рублей и большие склады продовольствия и имущества. Немцы приписывали успех Моонзундской операции тщательности ее подготовки и тесному взаимодействию между сухопутными и морскими силами, умалчивая о тех условиях, при которых им досталась почти бескровная победа. В.В. Яковлев в своей книге «Приморские крепости» указал: «Россия в это время переживала первый год революции: после падения Риги разложение морских и сухопутных вооруженных сил, на которые была возложена оборона Моонзундских островов, фактически привело к тому, что занятие немцами этих последних превратилось, по выражению одного авторитетного моряка «В односторонний маневр с обозначенным противником», так как вся операция была разыграна «как по нотам»; встречая везде ничтожное, в общем, сопротивление, немцы потратили на нее времени почти столько, сколько потребовалось бы для ее выполнения в условиях мирного времени... Однако нельзя также не обратить внимания на ту роль, которую здесь даже и в ненормальных условиях, пришлось играть Церельской береговой батарее. Место для этой батареи оказалось выбранным весьма удачно и немецкие суда никак не могли ее вполне точно нащупать, доказательством чему служит то обстоятельство, что при двух бомбардировках в нее не попало ни одного снаряда; ближайшее попадание было в 30 саж [около 60 м — АТ] от первого орудия и за все время бомбардирования повреждения были столь незначительны, что, при полной панике среди прислуги, все- таки были исправлены в течение 2-х часов. Сама батарея была открытая, временного типа: стреляла вначале двумя орудиями, а потом только одним, которое сделало 26 выстрелов и смогло подбить не неприятельском корабле 6 дм. башню [достигла попадания в 6-дм. батарею — АТ], заставив этот корабль уйти. Батарее, правда, не удалось воспрепятствовать тралению противником мин в Ирбенском проливе; но это не входило в ее задачу — она должна была обеспечить обстрел крупных неприятельских судов в Ирбенском проливе в то время, когда эти суда были бы стеснены в своем маневрировании рационально поставленными минными заграждениями, находящимися под огнем специальных батарей; этого, однако, не было: минные заграждения оказались для немецких судов легко обходимыми; по крайней мере, с Церельского маяка за все время не было обнаружено ни одного случая взрыва какого-либо немецкого судна на этих минах. Затем, необходимо принять в расчет как велась стрельба на батарее: стреляло одно орудие, перерывы между залпами были в 2 минуты, тогда как у немцев только 30-40 секунд, наводка велась небрежно, приборы управления были в неисправном состоянии. И все-таки батарея подбивает у неприятеля башню, а сама не получает ни одного попадания. Совсем иные могли бы получиться результаты, если бы орудия были под броней, прислуга была бы везде на местах, и управление огнем велось бы правильно, а минные заграждения и защищающие их батареи выполняли бы полностью свои задачи».

Вице-адмирал Бахирев в своем отчете отметил множество героев Моонзундской операции, зачастую оставшихся неизвестными и не награжденными, одним из которых был артиллерийский унтер-офицер Якоб Фелдман: «Рапорты офицеров указывают на ряд доблестных поступков отдельных лиц, преимущественно кондукторов, унтер-офицеров и старослужащих, которые были бы отмечены и на кораблях с отличным порядком, и в общем на честное отношение к своим обязанностям опять-таки старых, прошедших ранее хорошую школу матросов... Бой «Храброго» 1 октября и некоторые выше изложенные факты проявленного мужества показывают, что личный состав не совсем еще забыл традиции Русского флота, и по рассказам много было случаев, где была проявлена высокая воинская доблесть отдельными лицами; но к сожалению, ни донесений об этих подвигах, ни представлений к наградам отличившихся у меня нет. В отчете мне пришлось говорить о многих печальных делах, которые не внесут светлых страниц в историю дорогого нам Русского флота, но ни умолчать о них, ни затушевать их я не считаю себя вправе, так как Моонзундский период — единственный, где принимали активное участие наши морские силы, в этот во всяком случае весьма интересный момент жизни нашей Родины»...

Якоб Фелдманн провел в плену у немцев более года. На фото он во втором ряду слева, рядом с солдатом-охранником. 1918 г.

О своем пребывании в плену у немцев Якоб Фелдман вспоминал: «Нас, пленных, поместили в одну школу в г. Курессааре, откуда нас каждый день водили на работы в порт Роомассааре. Мы разгружали в порту транспортные суда. Однажды нас погрузили в один разгруженный нами транспорт и отправили в Либаву. В Либаве нас с судна перевели в здание цирка, где мы находились несколько дней. Из Либавы нас начали отправлять небольшими группами в Литву и Восточную Пруссию и использовать в качестве сельскохозяйственных рабочих в местных поместьях. Эти небольшие лагеря, в которых было примерно по 50-60 человек, приходилось менять часто — обычно через несколько месяцев. До ноября 1918 года я находился в этих рабочих лагерях.