Арская дорога

Царь Фёдор и патриарх Иоаким слушали письмо Аввакума: «…Бог судит между мною и царём Алексеем. В муках он сидит, – слышал я от Спаса; то ему за свою правду. Иноземцы, что знают, что велено им, то и творили. Своего царя Константина, потеряв безверием, предали турку, да и моего Алексея в безумии поддержали…»

Патриарх вышел, а молодой царь сидел в гневе: «Как смеет этот попик хулить своего царя? Надо заткнуть его глотку, чтобы голоса не было слышно. Сильны ещё раскольники! И я обезглавлю их».

Фёдору уже доносили и о переписке Аввакума с царевичем Михаилом, его старшим братом, сыном Марии Милославской, названным в честь деда, царя Михаила Фёдоровича. Царевич Михаил Алексеевич сидел длительное время в Соловецком монастыре, а после разгрома монахов скрылся в тайных скитах керженецких лесов. Он был поборником старой веры и страстно поддерживал её.

Восьмого февраля 1682 года царь наконец-то получил разрешение Собора поступать с раскольниками «по государеву усмотрению» и сразу же направил указ Тайному приказу провести сыск по письмам Аввакума.

Несколько паломников, самых крепких из макарьевских старолюбцев, добрались в Пустозерск в начале апреля, растеряв основную часть товарищей по дорогам, деревням и починкам. Маленький Пустозерск в это время бурлил: в городке прибывший капитан стрелецкого стремянного полка Лешуков спешно проводит сыск по письмам Аввакума, писанным в земляной тюрьме против царя и иерархов нововеров.

Отрок Иван хотел было потянуться, но инок Назарий толкнул в бок локтем:

– Не зевай, пойдём к землянкам, может, Аввакума увидим.

Но стрельцы загородили все проходы. Поблизости от земляной тюрьмы Иван увидел установленный деревянный сруб, обложенный поленьями, рядом стояли ссыльные бояре, купцы, посадские, другие жители городка, заезжие люди. Вдруг все зашевелились, зашептались и сбились в плотную людскую толпу. Стрельцы вывели протопопа Аввакума и единомышленников с растрёпанными волосами и бородами, пытанными и помятыми. Капитан Лешуков объявил приказ: за великую на царский дом хулу сжечь протопопа Аввакума, священника Лазаря, дьякона Фёдора Иванова и инока Епифания.

Дьякон Фёдор, услышав о неминуемой смерти, в ужасе вскрикнув, упал на колени. Стрельцы кинулись к нему, но Аввакум жестом остановил их. Подошёл к Фёдору, приподнял, бережно обняв за плечи, что-то прошептал на ухо и так, поддерживая друга, обратился к своей пастве с последней пламенной проповедью, призвав хранить старую отцовскую веру; осенил толпу крестным знамением, первым, с горящим взглядом, но гордо и смиренно вскинув голову, поднялся на сруб. С трудом разожгли огонь, сырые дрова не хотели загораться, дымили. Налетел ветер, завихрился, разогнал клубы дыма, и сквозь пламя Иван увидел поднятую Аввакумом руку с двумя перстами.

Людские возгласы, плач и рыдания вперемешку с запахом гари человеческих тел и пепла закружились над толпой. Стрельцы и местные служивые стали разгонять жителей городка, хватать для проверки пришлых; отбили в сторону, грозя оружием, повели к земляной тюрьме, огороженной высокой оградой, отдали стражникам.

Иван в одиночестве стоял, прислонившись к столбу: ноги подгибались от перенесённого напряжения и испытанного страха. Подошёл старик-стражник, жестом позвал за собой; у возвышающегося над поверхностью земли наката из брёвен, покрытых дёрном, остановился, проскрипел задвижкой. Откинув крышку, подтолкнул к отверстию, спросил:

– Как тебя зовут, отрок?

– Иваном кличут, дяденька, – пропищал испуганно.

– Как ты здесь оказался и откуда?

– С Волги я, с Макарьевского монастыря, дяденька. Инок Назарий взял меня с собой в дороге помогать, на протопопа Аввакума посмотреть да послушать его.

Старик полоснул Ивана взглядом:

– Ну, увидел Аввакума? А теперь посиди в его землянке, посмотри, как жил. Спускайся уж.

Иван осторожно заглянул вниз, увидел наклоненное от входного отверстия бревно с зарубами; зловонный запах ударил в лицо и окутал его. Крышка захлопнулась. Подземную темноту сверху прорезал небольшой пучок света; на полу сухое изломанное и в труху истоптанное сено, трухлявые стены с рубленых стволов деревьев, две скамьи вдоль двух стен, в углу низкий столик, в другом углу накрытая яма со зловониями от мочи и человеческих испражнений.

Как малый зверёк пошёл по кругу, заглядывая во все закоулки и углубления. Увидел полочку с огарками свеч и разными предметами внавалку, глиняную посуду, в углу, у потолка, на торце укороченного столба отлитые из металла небольшие иконки. Достал из-за пазухи тряпицу с сухарями, посмотрел и спрятал обратно: есть не хотелось. Молвил: «Господи, Исусе Христе Сыне Божий, помилуй мя, грешного», – перекрестился.

Взял чашку с водой, напился, лёг на скамью и уснул. Спал беспокойно. Проснулся от солнечного луча, который проник в землянку через отверстие на крыше. Встал, закусил сухой корочкой, запил водой. Вверху стукнул засов, и через открытую крышку хлынул поток солнечного света. Услышал голос старого стражника:

– Поднимайся, отрок, капитан зовёт.

Капитан Лешуков удивлённо поднял брови: передним стоял юный отрок, маленький, растерянный и напуганный. Он строго окинул Ивана взглядом, задал ему несколько вопросов и крикнул:

– Дементий, ты кого ко мне привёл? Гони прочь, чтоб духу мальца здесь не было.

Старик смущённо топтался на месте:

– Так ваши стрелецкие ребята привели его. Куда я его дену, пришлый он, погибнет у нас. Заберите его с собой в Рассею, а там прогоните на все четыре стороны.

– Поговори мне.

И обратился к Ивану:

– Где твоя родня живет?

Иван испуганно прошептал:

– Дак сирота я. Только брат мой малый Тишка в Макарьевском монастыре остался.

– Ладно, Дементий. Готовь его в дорогу с нами; пусть в яме Аввакумовской пока посидит или к себе забери. Через два дня отправляемся. Оставлю его где-нибудь в Ярославле.

До выхода из Пустозерска Иван жил у стражника Дементия в избёнке там же на территории земляной тюрьмы, только рядом, у ограды. Дементию отрок понравился, и он было хотел оставить его себе, но потом передумал, передал Ивану завёрнутые в тряпицу несколько последних писаний протопопа Аввакума и наказал никому не показывать их, а отправить в скит на реке Керженец царевичу Михаилу Алексеевичу, которого укрывали раскольники. На прощание шепнул:

– Береги письма. Если кто их увидит, не сносить тебе головы, да и мне тоже. Хотел сам их отдать царевичу, как Аввакум просил, да уж, видать, не выбраться мне отсюда.

– Хорошо, дяденька. А можно забрать вот эти иконки из Аввакумовой ямы? – И показал ему четыре маленькие отлитые иконки.

– Возьми… Одну себе оставь, а остальные царевичу передай. Скажи, от стражника Дементия и новопредставленного сожжённого мученика раба Божьего Аввакума.

К концу лета Иван добрался в родные места, нашёл царевича Михаила Алексеевича и передал письмена и иконки, рассказав об увиденной казни и земляной тюрьме Аввакума.