Артемидора

Этого изумления явно не хватало на Бельгарду. Арта побаивалась спросить и даже себе самой не хотела задать вопрос-другой, но ведь в рабстве её подруга, похоже, не была и дня, как и вообще в послушании. Взноса она честно не вносила - разве что в виде чего-то много более ценного, чем деньги. На монашку похожа не была, хоть и белые волосы остригла почти под корень, и покрывало широкое на них. Ряса без привычного глазу пришивного куколя была явно с чужого плеча: положим, всех тут одевали не с иголочки, но хотя бы не из бадьи со щёлоком. Вид у хламиды был, словно и её, и Белу снашивали долго и упорно. К тому же из-под неровного подола внаглую торчали исподники. Это была новая гигиеническая мода, для защиты от грязи и вредных испарений штаны носили все женщины, но старались оформить поизящней. Брали вместо посконины натуральный некрашеный шёлк, например.

А ещё младшую сестру Бельгарду в монастыре уважали. Не по причине условной аристократичности: почти все были из старинных родов, могли бы при случае заткнуть за пояс и короля Орта, и Фрейра-с-левой-стороны, и Библис, у которой оказалось два благороднейших отца: тот, кто зачал и погиб, и взявший вдову, не выдержав положенного срока. Хельмут, предок царящей во всем Верте династии, и его лучший друг и соратник. Но лишь потому уважали - а Зигрид и вообще в рот Беле глядела, - что та умела "говорить красно": выводить изящные умозаключения, чётко формулировать афоризмы и открывать перед слушателем неведомые стороны бытия.

Дело и учение шли без запинок: стеклянная и глиняная посуда не билась даже в неумелых руках, приборы были скрупулёзно и надоедливо точны - хотя рутенцы бы изумились до полусмерти, какие цели преследует эта неубиваемость и точность. Из Зигрид получилась настоящая лаборантка, и она подражала Беле с усердием неофита. Возможно, было наоборот, старшая щадила, подстраивалась под младшую?

По крайней мере объясняла весьма образно и доходчиво:

– Вот эта штуковина как раскалённый добела нож, только в сотню раз острее и горячей: будь осторожна, тогда извлечёшь пользу. Лазер - тот же дневной свет, который ловят все стёкла и отражают все светила. Только скрученный в тугой жгут. А чтобы получить тончайший срез живой ткани, требуются холод и алмаз. Называется микротом.

Вначале Арта чувствовала себя словно орангутан в посудной лавке. Не так уж это было фатально: она как раз читала книгу одного славного рутенца, что называлась "Таинственный остров", там смышлёный обезьян Юп кухарил и (вот ужас-то) курил трубку. Но постепенно и сами приборы начали рассказывать неофиткам о себе. Что сказывалось - разумное ли и гармоничное устройство или особенная вертская магия, было неясно. Когда женщины, юная и не очень старая, спрашивали, ответ обычно шёл по касательной. Примерно так, хотя имелись варианты:

– Да нет её, никакой магии! Это программирование наследственного вещества - вот и всё. Рутенцы смотрят через такой микроскоп, который ловит и увеличивает тень, так как сам объектус очень мал. Видит цепь, объясняет себе значения отдельных звеньев и вырезает нежелательное. Полагает, что и дети прооперированного существа будут исправны. Так бывает, только не часто: но ведь это насилие. А в Вертдоме исполняют песню крови, и вся вселенная под неё танцует. Не вдаются в подробности по поводу - что лучше и чего бы они хотели. Узнают верный алгоритм реалий, исправляют соответственно ему. А теперь отвечайте: что наши христиане именуют белой магией?

– Обряды, - неуверенно говорила Арта. В обители ими не злоупотребляли, да и не верили в Христобога, только в пророка, но раньше она вращалась в кругах модных еретиков, вернее - отиралась около.
– В Рутене причащаются телом их божества.

– Плотью и кровью, - вставляла Зигги.
– Считается, что они сами станут такими же.

– Богами или богом?
– старшая монахиня с лукавством щурила глаз. - То есть будете как боги, знать добро и зло?

– Нет, - внезапно осеняло Арту.
– Весть пророка Хесу ба-Йоше - он сам. Истинный человек, рождённый заново, исправленный Всевышним. Мужчина, во имя которого разделили надвое женщину, то бишь женское начало, которое вдвое сильней мужского - ведь у них в хромосомах двойной набор всех человеческих качеств. Капля крови хозяина делает механизм или инструмент в чём-то подобным человеку. Частица наследственного вещества, в которой заключён алгоритм, врачует изначальную ошибку. Для такого не требуется добираться до корня, то есть оплодотворённого яйца: действует и на взрослых особей, успевших сформироваться, так как это не генетическое изменение в собственном смысле, а лишь коррекция неправильностей и прямых ошибок.

– Человек, зачатый внутри женской плоти и рождённый из неё - ошибка?
– риторически спрашивала старшая, не требуя ответа.

– Бела, меня тут силком натолкнули на мысль, - поведала Арта подруге.
– Если принять рутенскую ересь - Ты-то наверняка размышляла на медитациях. Ягве родил сына. Что имеется в виду? Как это может вообще быть?

– Не как у людей, - ответила Бельгарда коротко. - Люди - срам и позор земли.

"А ведь в самом деле, всё у нас идёт по-дурному. Вынашивание, роды, боль, вся прочая маета... Неужели вся эта патология никого и ничему не учит?
– думала Арта на медицинский манер. - Мы ведь не макаки или шимпанзе какие-нибудь. Люди достойны лучшего, а на деле куда хуже самого худшего".

Количество полуразумного железа в обители и в миру множилось, им начали всерьёз увлекаться, однако числили более подспорьем. Почти что игрушкой. Сажать, сеять и убирать урожай куда веселей было руками, чувствуя каждое семя, бросаемое в землю, каждую крупицу земли и особенно - тяжесть собираемых плодов. Даже уникальные эксперименты, коими увлекались в лабораториях за решёткой, всё менее нуждались в расчленении - природа и твари говорили с людьми всё охотнее, хотя язык бы не повернулся назвать это языком. В конечном счёте всё становилось людям под силу, да и приращение свободного времени никого не соблазняло, ведь время нужно не само по себе, а для чего-то.

Например, чтобы брать или отдавать самые успешные отходы производства кларинд: скороспелую рожь, которую не брали вредители и не теснили сорняки, высокоудойный скот, такой мелкий, что резать его на мясо было не с руки, домашних сторожей и любимцев.

– Я понимаю, главную тайну из этого вертцы не извлекут, - рассуждала Арта в присутствии Белы и Зигги.
– Но ведь рутенцы могут.

– Сюда мы знатоков не пускаем, - отвечали ей.
– И не особо дарим. А то, что они покупают и воруют, им не в пользу. Слышала, наверное, что лекарственные травы, с виду такие же, как выращивают в самом Рутене, лечат сильнее лишь поначалу и быстро вырождаются в ничто? В Вертдоме действуют благие силы, которые препятствуют энтропии.

Последнее словцо охотно и без точного смысла употребляла Зигрид: для обозначения любого ущерба и распада.

Так шли дни, пока в саамы разгар учёных занятий жизнь кротких кларинд не потревожилась Событием с большой буквы.

Собственно говоря, дело выглядело поначалу самым обыкновенным. В гостевом крыле часто останавливались знатные женщины, которые интересовались наукой всерьёз или под влиянием модного поветрия. Они скупо одаривали, но могли расщедриться на диковинку в виде, к примеру, кота, который невнятно изрекал: "Мама мало мьяса дала". Они отдыхали душой сами и привозили юных дочерей, чтобы договориться о кое-какой шлифовке перед обручением: пример несостоявшихся жён их, как правило, не пугал. Но никогда - никогда! - обитель не служила местом заключения.

А тут высокая мать Одригена внезапно согласилась взять на передержку девицу из мирян самого высокого полёта, приближенных ко двору короля и его "стальных нянек" - матери Мари Марион Эстрельи, тётки Библис, жены верховного конюха по имени Стелла Торригаль, которая, собственно, и была настоящей нянькой плюс условной железкой - по мужу Хельмуту. И монастырский совет дружно её поддержал.

История девицы по имени Марион (не в честь властительницы, просто так совпало) оказалась на слуху всего Вестфольда - центральной области Верта, имеющей сердцем град Ромалин. Будучи привезена в столицу на ежегодную ярмарку невест, безрассудная по нечаянности загляделась на одного из друзей конюшего, потомственного дворянина мантии и единственного отпрыска бывшего верховного судьи. Отца и сына звали практически одинаково: Энгерран Мартиньи Франзонец и Энгерран Мартиньи Вробуржец. Что означало место рождения: у отца, чуть менее знатного, - страну, будто мать родила его в чистом поле на опушке, у сына - хорошо укреплённый город на скале, овеявший его чужой воинской славой.