Артур и Джордж
Шрифт:
— Чушь!
— Без сомнения, сэр Артур, ваши пациенты на Девоншир-плейс были все крайне отполированными.
— Абсурд. (Или они опустились до народных поверий и бабушкиных сказок. И это от главного констебля графства?)
— Разумеется, эта особенность не могла быть включена в улики. Но о ней постоянно сообщают те, кто имеет дело с преступниками определенного типа.
— И все-таки это чушь.
— Как угодно. Далее нам следует взвесить странность того, как размещались на ночь в доме священника.
— Абсолютное доказательство невиновности молодого человека.
— Мы согласились, что в этот вечер не изменим убежденность друг друга ни на крупицу, ни на йоту. Но тем не менее взвесим эти факты. Мальчику… сколько? десять?., когда его маленькая
— И вы предполагаете… вы предполагаете, что в той спальне происходили какие-то мерзости. (К чему, собственно, клонит Энсон? Он что, совсем спятил?)
— Нет, Дойль. Как раз наоборот. Я абсолютно уверен, что в этой спальне не происходило ровным счетом ничего. Ну, кроме сна и молитв. Ничего не происходило. Ничего. Ваша собака не лаяла, если вы меня извините.
— Следовательно…
— Как я уже сказал, все улики перед вами. С десяти лет мальчик спит в одной запертой комнате с отцом. В переходном возрасте и с начала возмужания — ночь за ночью, ночь за ночью. Его брат покидает дом. И что же? Спальня брата переходит к нему? Нет, этот необычайный распорядок сохраняется. Он одинокий мальчик, а затем одинокий молодой человек с гротескной внешностью. Его никогда не видят в обществе лиц противоположного пола. Однако мы можем предположить, что ему присущи нормальные потребности и позывы. И если вашему скепсису вопреки мы поверим в улику его экзофтальма, его мучат потребности и позывы более сильные, чем обычные. Мы мужчины, Дойль, и понимаем эту сторону жизни. Нам знакомы опасности подростковости и юности. Как часто выбор лежит между плотской распущенностью, которая ведет к нравственной и физической расслабленности и даже к преступному поведению, и здоровым отвлечением от низменных потребностей с помощью активных занятий спортом. Особенности его положения, к счастью, воспрепятствовали Идалджи избрать первый путь, но он уклонился от второго. И хотя я согласен, что боксирование ему вряд ли подошло бы, оставались, например, гимнастика и физическая культура и эта новая американская наука — бодибилдинг.
— Вы предполагаете, что в ночь случившегося имелись… какие-то сексуальные цели или проявления?
— Прямо? Нет. Но вы спрашиваете, что, по-моему, произошло и почему. Давайте на минуту признаем многое из того, что, по-вашему, характеризует этого молодого человека. Он был прилежным учеником, сыном, почитающим своих родителей, молился в отцовской церкви, не курил и не пил, добросовестно занимался своей практикой. Тем не менее взамен вы должны принять вероятность другой его стороны. Как ей не быть, учитывая своеобразие его воспитания, его полнейшую изоляцию и замкнутость, особую силу таящихся в нем позывов? Днем он трудолюбивый член общества. А затем, ночью, он все чаще уступает чему-то варварскому, чему-то глубоко погребенному в его темной душе, чему-то, чего, возможно, он и сам не понимает.
— Чистейшей воды предположения, — сказал Дойль, но Энсон заметил что-то в его голосе, какую-то тихость и меньшую уверенность.
— Вы сами предложили мне высказать предположения. Вы должны признать, что мне довелось видеть гораздо больше примеров преступного поведения и преступных намерений. И я строю свои предположения на этой основе. Вы настаивали на том, что Идалджи — образованный юрист. Что подразумевает вопрос, так ли уж часто образованные профессионалы совершают преступления? Гораздо чаще, чем вы можете поверить, был мой ответ. Однако я готов в свою очередь предложить вам этот же вопрос в несколько иной форме. Так ли часто, по-вашему, счастливо женатые мужчины, чье счастье, естественно, покоится на регулярном сексуальном удовлетворении, совершают преступления, связанные с насилием и извращениями? Поверим ли мы, что Джек Потрошитель был счастливым мужем?
Нет, не поверим. Я пойду дальше и предположу следующее: если нормальный здоровый мужчина будет постоянно лишен сексуального удовлетворения по любым
причинам и при любых обстоятельствах, это может — я только говорю «может» — начать воздействовать на самый склад его сознания. И я думаю, что с Идалджи произошло именно это. Он ощущал себя в страшной клетке за железными прутьями. Сможет ли он когда-нибудь спастись? Обретет ли он когда-либо сексуальное удовлетворение? С моей точки зрения, непрерывная сексуальная неудовлетворенность — год за годом, год за годом — способна изменить его сознание, Дойль. Он может кончить поклонением странным богам и совершением странных ритуалов.Его знаменитый гость ничего не ответил. Собственно, лицо Дойля полиловело. Возможно, из-за коньяка. Возможно, при всей его внешней умудренности он ханжа, когда дело касается пола. Или же — и это казалось наиболее вероятным — он осознал подавляющую силу выдвинутых против него аргументов. В любом случае глаза его были устремлены на пепельницу, в которой он раздавил отнюдь не докуренный конец очень недурной сигары. Энсон выждал. Но его гость теперь перевел взгляд на огонь, не желая отвечать или не зная, что ответить. Ну, с этим как будто покончено.
— Надеюсь, вы будете спать крепко, Дойль. Но должен вас предостеречь: некоторые верят, что в Грин-Холле водятся привидения.
— Неужели? — послышался ответ. Но Энсон заметил, что мысли Дойля блуждают где-то далеко.
— Предположительно, появляется безголовый всадник. Кроме того, колеса кареты скрипят по гравию подъездной аллеи, но никакой кареты там нет. И еще звонят таинственные колокола, хотя ни единого колокола найдено не было. Вздор, разумеется, чистейший вздор! — Энсон просто блаженствовал. — Но я сомневаюсь, чтобы вас тревожили фантомы, живые мертвецы и полтергейсты.
— Духи мертвых меня не беспокоят, — ответил Дойль бесцветным усталым голосом. — Наоборот, я был бы им рад.
— Завтрак в восемь, если вам удобно.
Когда Дойль удалился, потерпев, как считал Энсон, полное поражение, главный констебль выбросил окурки в камин и следил, как они ненадолго заполыхали. Когда он вошел в спальню, Бланш еще не спала, перечитывая миссис Брэддон. В боковой гардеробной ее муж бросил свой пиджак на вешалку и крикнул ей:
— Шерлок Холмс в тупике. Скотленд-Ярд раскрывает тайну.
— Джордж, не вопи так.
Капитан Энсон вышел в спальню в расшитом халате и с широчайшей ухмылкой на лице.
— Мне все равно, если Великий Сыщик на четвереньках прижимает ухо к скважине. Сегодня вечером я научил его кое-чему о реальном мире.
Бланш Энсон редко видела мужа в таком приподнятом настроении и решила до конца недели конфисковать ключ от подставки с тремя графинами.
Артур
Ярость Артура закипала все больше с той секунды, когда дверь Грин-Холла закрылась за ним. Первая часть его пути до Хайнхеда меньше всего годилась, чтобы утишить ее. Ветка Уолсолл — Кэннок — Раджли Лондонской северо-западной железной дороги слагалась из непрерывной цепи провокаций: от Стаффорда, где Джорджа приговорили, через Раджли, где он учился, Хеднесфорд, где он якобы угрожал прострелить голову сержанту Робинсону, через Кэннок, где эти дурни в полицейском суде признали его виновным, Уайрли и Чёрчбридж, где это все началось, а затем мимо лугов, где пасся скот, возможно, Блуитта, через Уолсолл, где, конечно же, можно найти зародыш заговора, и в Бирмингем, где Джорджа арестовали. Каждая станция на пути таила весть, одну и ту же весть, написанную Энсоном: я и мне подобные владеем тут землей, и людьми, и правосудием.
Джин никогда еще не видела Артура в таком бешенстве. Вторая половина дня, и он гремит сервизом, рассказывая о произошедшем.
— И знаешь, что он еще сказал? Он посмел заявить, что моей репутации не принесет пользы, если мои… мои дилетантские рассуждения станут достоянием гласности. С такой пренебрежительностью я не сталкивался с того времени, когда был бедствующим врачом в Саутси и пытался убедить богатого пациента, что он совершенно здоров, а он настаивал, что находится при смерти.