Ассасины

Сестра Элизабет вскочила из-за стола.

— Кем был тот человек в поезде? И в чем состоял заговор Пия? Это касалось его плана снова задействовать ассасинов, так?

Д'Амбрицци остановился, медленно развернулся лицом к Элизабет, такой квадратный и мощный, несмотря на годы. На лице с крупными чертами читалось удивление.

— Но это же все связано! Пий имел все основания смотреть на меня с недоверием. И даже ненавистью. Ведь именно он... Папа Пий должен был находиться в том поезде.

— И вы собирались его убить?! — Это был шок.

— Да, мы собирались устранить Папу. Чудовищно, не правда ли? Но все в лучших старых традициях. Наш заговор стал известен под названием «заговор Пия». Все просто, когда знаешь ответ, верно? В массе объяснений есть смысл, но лишь одно из них бывает правильно. Помните об этом.

— Нет, погодите. — Сестра Элизабет, хмурясь, пыталась осмыслить услышанное. — Вы действительно намеревались убить Папу Пия?

— Он этого заслуживал, сестра.

— И тогда отец Лебек предупредил Ватикан. Пий не поехал, и вы убили Лебека...

— Я ведь уже сказал, да, это я убил его. Из-за него погибли наши люди. Правда, потом возникла одна проблема. Позже один знающий человек сообщил, что вовсе не Лебек предупредил Ватикан. Я убил не того человека. Впрочем, невелика была потеря...

— О Господи, — выдохнула сестра Элизабет.

Д'Амбрицци подошел к ней, взял за руку.

— Бедняжка. Бедная дорогая моя девочка. Вам приходится особенно нелегко. Мне страшно жаль. Но я твердо намерен положить конец всему этому кошмару.

— Кто пытался убить меня? — Она с трудом сдерживала слезы.

— Скоро, очень скоро все это кончится. Понимаю, как вы озабочены, как возмущены. Да, вы правы, это своего рода безумие. Священник, который хочет убить Папу, который задушил другого священника голыми руками... И однако этот священник является тем стариком, которого вы теперь видите перед собой, которого так долго знали, любили и которому доверяли. И, конечно, в голове у вас теперь путаница. Как отнестись к этому? Меня же давным-давно перестали волновать вопросы морали. Я делаю то, что считаю необходимым, правильным. Да, понимаю, это не вписывается в традиционный образ старого доброго священника. Но я никогда особенно и не старался быть просто добрым священником. Хотел прежде всего быть хорошим человеком. — Он взглянул на часы. — Итак, до встречи завтра вечером на вилле Инделикато, примерно в это же время. А теперь прощайте. — Он остановился в дверях, обернулся. — И будьте осторожны.

* * *

В тот вечер я сидел в гостиничном номере один и размышлял над версией Д'Амбрицци. Отец Данн отправился куда-то по делам, не словом не упомянув о том, что они как-то могут быть связаны с Д'Амбрицци. О том, чтоб пойти к Элизабет, не могло быть и речи. Сколько можно выставлять себя круглым идиотом? Мне олимпийские рекорды ни к чему.

Из головы не выходил образ Д'Амбрицци. Вот он поджидает в горах поезд с Папой Пием. От лихости и безрассудства этого плана просто захватывало дух. Что было бы, если бы покушение удалось? Нашла бы тогда Церковь в своих рядах другого, поистине великого человека, который раскрыл бы всю мерзость нацизма? Повлияло бы это на нравственное развитие Церкви? И если бы сама Церковь стала затем иной, возможно, и я стал бы тогда совсем другим человеком? Смог бы я стать священником, если бы Пия не существовало?...

Однако вся моя жизнь сложилась по-другому. За все приходилось платить самую высокую цену, и конца-краю этому не видно. Я потерял Церковь, потерял любовь отца и постепенно возненавидел их обоих. Что было бы, если бы покушение Д'Амбрицци на Пия удалось? Возможно, тогда и отец, и Церковь были бы со мной?

И я решил, что лучше не знать ответа на этот вопрос.

Однако кто же все-таки предал заговорщиков?

...Рана на спине зажила. Остался лишь длинный шрам. Боль время от времени я испытывал, но то были лишь глухие отголоски прежней острой боли. Я наполнил ванну такой горячей водой, что зеркало затуманилось от пара. Затем откупорил бутылку виски, отец Данн раздобыл ее в какой-то забегаловке, потворствующей вкусам исключительно бриттов. На вкус виски показалось почти сладким, но приятным, немного отдающим торфяным дымком; следовало признать, в жизни еще не пил такого хорошего виски. А называлось оно «Э'Драдур», и, как объяснил отец Данн, изготавливали его на маленьком заводе в Шотландии. Вообще, когда дело доходило до «огненной воды», Данн проявлял недюжинное понимание этого вопроса. Я лежал в ванне и подливал виски на кубики льда, пока не осталось всего полбутылки. Крепкий напиток снял напряжение.

Я очень устал, однако теперь мне казалось, что не стоит предавать происходящему слишком уж большого значения. Меня целиком поглотили все эти римские легенды и интриги, и если я вдруг выйду из игры, никто по мне скучать не будет. Мысль оказалась утешительной. Возможно, я вообще ничего не значу. Невелика будет потеря... И вообще, когда находишься в Риме, надо вести себя, как принято у римлян. Но кто будет о том судить?

Д'Амбрицци...

Что из сказанного им правда? Что вообще является правдой? Кто-нибудь помнит вообще, что такое правда? Я отмокал в горячей воде и мысленно пребывал в некоем иллюзорном мире...

Мне казалось, что я лежу и умираю на песчаном пляже, в тени пальмы плачет хорошенькая девушка. И еще там был полковник. Его тень надвинулась на меня, загородила солнце, лучи его сияли над фуражкой с приподнятой тульей и слепили меня. Лицо у полковника было глупое, и еще на нем были очки, а в руках пистолет...

В голове звучала печальная песенка Дональда Фейджена, я прекрасно понимал, что нахожусь в ванной, что вокруг пар, что рядом бутылка виски и лед в ведерке тает, и однако при мысли о том, что может произойти завтра, в животе все сжималось от страха. И одновременно я истекал кровью на пляже, самолет, который я нанял у костлявого мужчины в двухцветных ботинках, за мной все не прилетал, девушка предала меня, полковник тоже предал, и я должен был умереть. Я понимал, что вычитал все это в какой-то книжке, сюжет ее известен, один прощальный взгляд и... А песенка все продолжала звучать, и ясно было одно: меня убьет лихорадка, если не все эти выпущенные в меня пули...

Господи. Д'Амбрицци хотел убить Папу!

И убил Лебека. А потом выяснилось, что это совсем не тот человек.

А ему хоть бы что! Ни малейшего раскаяния.

Как можно?...

Может, все дело в войне? Ведь тогда шла война, она многое изменила. Прежние правила уже не действовали...

В конце концов я вышел из ванной и побрел к постели, лег, весь дрожа. Начал вспоминать Габриэль Лебек, смуглую ее кожу, округлые формы, понимая, что никогда ее больше не увижу. И одновременно страстно мечтая о том, чтобы она обвила меня сильными своими ногами, заставила погрузиться в себя, туда, где так тепло и безопасно... Я жаждал покоя и безопасности. Не так уж многого и требовал.

Можно ли чувствовать себя в безопасности на приеме у Инделикато? Вряд ли. Приглашения нам оставили у администратора гостиницы. Кардинал будет счастлив видеть нас у себя на вилле.

Завтра вечером.

* * *

Снова во сне ко мне пришла мама.

Все тот же старый сон.

Только на этот раз она оказалась ближе. Одета в тот же прозрачный халат или пеньюар, и сцена действия та же, за долгие годы я выучил ее наизусть. И она тянется ко мне, волосы встрепаны, на длинных пальцах с накрашенными ногтями поблескивают кольца, но на этот раз я вижу ее гораздо отчетливее, словно сняли одну из полупрозрачных занавесей, отделявших нас друг от друга.

Я растерялся и смутился, точно застиг ее в самый неподходящий момент, стал свидетелем чего-то очень личного, тайного и постыдного. Я не должен был оказаться здесь, и однако она знала, что я здесь, тянула ко мне руки, что-то говорила. Я чувствовал аромат гардении, ее духов, знакомых с детства, они запоминаются потом на всю жизнь, и еще улавливал в ее дыхании запах джина, мартини... И все это происходило впервые, прежде я не видел таких подробностей во сне... Вот она выбегает из спальни, за спиной виден желтоватый свет. Ночь, потому что на мне красный халат в клетку и пижама. Мне лет десять-двенадцать, и впервые я отчетливо слышу ее голос...