Ассортир

– Чтобы мы начали и к ним и к себе относиться соответственно.

– Соответственно чему-то большему, чем мы им сейчас являемся.

– Чтобы снова начать мыслить, абстрагируясь.

– Мыслить? – усмехнулся Ганеша. – Ты опять за своё? Чтобы попытаться начать быть. Отчуждаясь. Как быть впервые. И – навсегда. И мы должны быть им за это благодарны. И реагировать на их замечания не негативно, а разумно и обоснованно. Бес есть существо пограничное – между Ничто и Абсолютом! И то, насколько чутко и решительно ты будешь стоять на страже своих границ, и будет показывать другим: чего ты, на самом деле, стоишь. И стоит ли вообще вести с тобой дела.

– И как же ты всё это понял?

– Пытаясь… – попытался Ганеша это вспомнить:

«Нарочно поскользнуться в скользком иле бытия.

Со смаком есть навоз, взахлёб глотать угарный газ.

Смотреть, как испаряется привитая Мечта,

Слепую душу изодрав в тоске о гвозди мертвых глаз!

С разбегу головой в колону собственной судьбы!

Привычные дела гранатой смеха разорвав.

Загнуться в мягком гробике огромнейшей любви,

О правду жизни разорвав комбинезон защитных фраз!

В противовес сознанью заблудиться в трёх соснах.

В бессилье утопиться в луже собственной мочи.

Повесить суку жалости с нарывом слёз в глазах,

Тревожным сердцем напоровшись на столовый нож тоски!

Зарывшись в скорбной плесени, за шторы дней взглянуть.

Купаться в благонравии, забыв про скорый шторм.

Размахивать победами, по проволоке в путь.

Все смерти отменил, сгорев, наш старый добрый морг!»

Буквально заставляя его относиться к себе, как к музе. За что он потом был ей очень и очень благодарен. Потом, но не тогда. Когда его мозги чуть ли не перегорали с ней от перенапряжения. Каждый день. Когда у него перед носом маячила «морковка» её тела. Заставляя его «шевелить задницей». И – мозгами. О, Учитель!

– А откуда ты, интересно, знаешь всё о том, как ведут себя дети? – не поняла она на другой день. – У тебя ведь ещё нет детей.

– Зато у меня был я! И я просто телесно помню, как меня постоянно кутали в пеленки. Стягивая мне руки и ноги. И как дико я от этого орал, не в силах донести до них, что я ору не просто так, а чтобы они распеленали меня и я смог шевелить руками и спокойно уснул.

– Но учёные же говорят, что бес не может помнить свое младенчество.

– Эти ученые ничего не помнят.

– И не допускают даже и мысли о том, что в этом мире есть хоть кто-то поумнее их самих?

– Ведь их не мучили в детстве, как меня. Я даже помню первый свой опыт понимания. Когда я орал в кроватке, а мать хотела встать с постели и взять меня на руки, думая меня успокоить. Но мой отец, помня о том, что в прошлый раз это не помогло, сказал: «Да ты погоди, он сейчас устанет орать и успокоится». Ведь они не понимали того, что я ору не потому, что я дикий, а потому что я требую, чтобы они меня распеленали. Но они экономили на детской одежде и постоянно плотно стягивали меня в пеленку, как раньше саваном – покойных.

– Вот ты и пытался доказать им, что ты ещё жив!

– И отлично помню, как я понял, что они не понимают того, о чём я пытаюсь им донести и замолчал. А отец сказал матери: «Ну, вот видишь, что я тебе говорил? Он сам и успокоился». Я понял, что это два идиота, которым бесполезно что-либо объяснять, разочаровался в них и тут же уснул. А в следующий раз, помню, я также орал, и отец снова сказал матери не обращать на мои вопли внимания. Но я заорал ещё сильнее, пытаясь доказать ему, что он не прав! Но потом снова понял, что это бесполезно, но уже не мог остановиться. Пока эти два идиота лежали и ждали, пока мне это надоест. И только когда истерика выдохлась, я смог взять себя в руки. Поняв, что истерика, которую я начал проявлять, имеет огромную инерцию.

– Как и любая страсть. Сводя нас с ума.

– Ещё чётко помню, как я уже мог стоять в деревянной кроватке и в первый раз ударился об острую лакированную прямоугольную перекладину головой. Недоумевая: почему же мне так невыносимо больно? Только потом поняв, что любая поверхность, с которой сталкивается бесёнок, должна быть не только практичной для того чтобы служить века, но как минимум обтянута мягким материалом. Чтобы бесёнок не набивал шишки об вашу заскорузлую практичность. Да и много чего: как страдал, когда украли в коммуналке мою первую маленькую машинку, старинный зеленый кабриолетик такой; мой первый большой железный грузовик; мой первый велосипед. Помню, как после того как украли мою миниатюрную модельку спортивки, которую отец привез мне из Новой Зеландии, и я чуть ли не каждую ночь пытался вытащить её из сна, сжимая её в кулачке. Тут же просыпался и разворачивал ладонь, а её там не было. Просто эти ученые, скорее всего, катались в жизни «как сыр в масле», вот они ничего и не помнят.

– Или не так остро реагировали на происходящие явления.

– Лично для меня, если честно, до сих пор семейная жизнь ассоциируется с пеленками, стягивающими с головы до ног, – признался Ганеша. – Помню, когда в детстве я ходил на «Самбо» и меня там, в учебных схватках, порой, скручивали, лишая возможности двигать руками, и я постоянно чувствовал, словно бы я опять в пеленках и начинал тут же рефлекторно орать от ужаса. Приводя своих противников в недоумение. Мол, что я такого сделал? Так что мне просто физически не дали это забыть. И только позже в процессе тренировок мне постепенно удалось научиться контролировать эту ситуацию. Поэтому-то я постоянно и бастовал, когда видел, как мать пытается стянуть пеленками то брата, то сестру. А она всё говорила мне: «Ты не можешь этого помнить! Я читала…» «Ты об этом читала, а я там был. И всё очень точно помню! Как вы надо мной с бабушкой издевались, пытаясь решить свои проблемы за мой счет. И мне лучше знать, что происходит внутри бесёнка!»

– Ведь ты пережил все эти ужасы на своей шкуре!

– Потому что именно тогда, когда ты не согласен со своей жизнью, она, сопротивляясь тебе, и начинает для тебя реально существовать. Ты уже не плывешь по воле волн, довольный как слон, а просыпаешься ото сна активным делателем своей жизни. Пытаясь повысить свою меновую стоимость.

Тем более что минет Ганеше делать эта училка по русскому языку и литературе сразу же отказалась. Заявив ему в первый же день общения, что минет она никогда никому не делала. И делать не собирается. Дав понять, что секс у них точно будет. Правда, без минета. И он должен заводить её не этими жалкими прелюдиями, а словами:

– Желательно – волшебными, – улыбалась Талия. Наотрез отказавшись от его «солянки». Так же как и – употреблять его «салями». Не по назначению.

– В духе Льва Толстого? – усмехнулся он. – Классика жанра? Что ж, ты будешь моей классной учительницей. Ты не против? Тем более что ты такая классная!

И это было первым, давшим ему понять, что их отношения долго не продляться. Даже несмотря на то, что секс у них всё-таки появился. Каждый день. А то и – по пару раз за вечер. «Для чего и нужна была вторая бутылка пива», – запоздало поняла она, устав терпеть за пару месяцев вынужденного воздержания из-за сложного положения в стране непривычно долгое отсутствие парня, актуальность которого она и сама уже ставила для себя под большой вопрос. Особенно, под Ганешей.

– Если бы Артём хотел со мной быть, он не ушел бы в море, а был бы сейчас рядом, – добила Талия остатки укоров совести, возникавшие у Ганеши во время секса с ней. Из-за того, что он начал подозревать её в том, что как только Артём вернётся, Талия и Ганешу тут же бросит. Столь же легко и непринуждённо. Как и бывшего уже парня. Якобы.

Отвечая Ганеше на все его сомнения, что если бы она не знала Ганешу уже сто лет назад, у него с ней и сейчас ничего бы не получилось. Мол, у их отношений есть крепкий базис – его сестра, которая младше Ганеши на десять лет. Как и сама Талия, её бывшая одноклассница, которые никогда не бывают бывшими, преследуя друг друга до конца дней. Ведь если она бросит Ганешу, Сиринга будет вечно её в этом обвинять.