Астронавты (худ. В.Калашников, А.Ермолин)

— Вот видите, к чему приводят неточные индуктивные рассуждения, закончил он.

— Мои домыслы, возможно, ничего не стоят, я согласен, — возразил я, — а ваши? Мы обнаружили трубу, но вместо того чтобы проникнуть в её тайну, я сегодня весь день брал пробы воды с различных глубин. Я уже и в самом деле ничего не понимаю! Вы становитесь ещё более-таинственными, чем обитатели Венеры!

— Ах, вот что! Значит, мы для вас загадка? — улыбнулся математик. Потом он вдруг стал серьёзным и, взяв меня за руку, произнёс: — Мы только осторожны. В своём поведении мы не можем руководствоваться только желанием скорее проникнуть в лес тайн, окружающий нас. Есть кое-что несравненно более важное.

— Что же? — изумлённо спросил я.

— Земля. Подумайте о ней, и вы поймёте, что мы не имеем права делать ошибок.

Эти слова убедили меня. Он был прав, но правдой было и то, что разговор с ним не погасил внутреннего огня, который сжигал меня. Я решил запастись терпением, не теряя надежды на то, что мы скоро окажемся участниками больших открытий. Мне не пришлось долго ждать.

Арсеньев и Лао Цзу вернулись к вертолёту, нагруженные обломками кристаллов. В обратном полёте мы не обменялись ни словом. Только в шлюзовой камере, когда помещение наполнилось кислородом, астроном, снимая с головы чёрный шлем, сказал:

— Через час совещание. Прошу вас тоже присутствовать.

В кают-компании стол был завален фотографиями и вычерченными картами, кинолентами, образцами минералов и радиоактивных веществ в свинцовых кассетах. Металлических мурашек не было: физикам не удалось их найти.

— Друзья, — начал Арсеньев, — через двое земных суток наступят сумерки и начнётся ночь, наша первая ночь на планете. Есть приказ, чтобы все мы в это время находились на борту ракеты. Но до наступления ночи у нас остаётся ещё пятьдесят часов, а подготовительные исследования мы уже заканчиваем. Я думаю, что за это время мы успеем сделать небольшую вылазку. Наша цель — завязать сношения с жителями планеты. Из того, что мы до сих пор открыли, самым важным я считаю искусственное сооружение, которое мы называем трубой. Это металлический проводник, насколько можно полагаться на сейсмические и электромагнитные исследования, что-то вроде силового кабеля. Правда, этот кабель, по-видимому, не работает, так как за всё время нашего пребывания на озере нам не удалось обнаружить в нём ни малейшего количества энергии. Несмотря на это, он заслуживает внимания. Один его конец находится под железной глыбой на берегу. Подумаем, нет ли смысла поискать другой.

Рано утром створки шлюза открылись, и вертолёт, напоминающий на своих широко расставленных «ногах» шагающего кузнечика, выехал на палубу ракеты. Мы вчетвером сели в застеклённую со всех сторон кабину, большой трёхлопастный ротор завертелся, превратился в прозрачный диск, и машина, зажужжав, как волчок, взмыла в воздух. Туман, сдуваемый свежим ветром, сползал с озера. Видимость улучшалась. Пролетев метров двадцать над чёрной водой, я повёл машину к железному берегу. Когда ветер усиливался, холмы летучей ржавчины дымились, окрашивая туман в рыжий цвет. Под вертолётом был подвешен чувствительный, реагирующий на присутствие металла индукционный прибор, соединённый кабелем с моими наушниками. Над железным берегом в наушниках послышался пронзительный скрежет и визг. Как орёл в поисках добычи, я начал описывать всё более широкие круги, пока не услышал характерный прерывистый высокий звук. Это было электрическое эхо от железной трубы. Найдя верный след, мы полетели сначала над озером, потом над осыпями скал, всё время по прямой линии. Ни один, даже малейший, знак на поверхности не выдавал присутствия подземной трубы, но по звуку, раздававшемуся в наушниках всё время, я вёл машину уверенно. Близ теснины вертолёт попал в порыв ветра. Утёсы поднимались с обеих сторон, касаясь туч своими тёмными громадами. Облака сгущались белыми клубами у гребней скал, как пенящиеся волны у волнореза. Дальше теснина расширялась, и вертолёт, подгоняемый ветром, вылетел на равнину. Борясь с воздушными вихрями, я потерял акустический след, и мне в поисках его пришлось лавировать несколько минут. Когда я замыкал круг, в разрыве скалистых стен ещё раз мелькнуло далёкое зеркало озера со спускающимися к нему облаками; Волны пенились, ударяясь о берег. Потом скалистый барьер закрыл его.

Больше часа летели мы над волнистым взгорьем. Так как мне нужно было следить за электрическим эхом, радиосвязь с «Космократором» держал Солтык; время от времени он давал мне знак, что всё в порядке. Арсеньев делал снимки с телеобъективом, а Райнер следил за приборами, показывавшими напряжение космической радиации. Светящийся диск ротора, с виду неподвижный, стоял над нами наискось; его монотонный свист то слабел, то усиливался. Сначала мы летели в сторону Мёртвого Леса, потом труба повернула и пошла широкой дугой на северо-запад. Поверхность земли медленно, но непрерывно повышалась. Изредка поднимались острые, странных форм скалы, смыкаясь в гранитные массивы. Всё чаще я терял след и вынужден был кружить, чтобы найти его. Внизу проплывали каменистые, усеянные валунами склоны, лощины и ущелья. Акустический след вёл вдоль отлогого горного хребта на обширное плоскогорье, покрытое волнистыми тучами. Иногда белые пары окутывали всю кабину, порой в них погружался только ротор, и тогда его блестящий диск мутнел.

Потом тучи расступились. Под нами зиял чёрный кратер, словно выбитый в скалах кулаком гиганта. Вертолёт приближался к тёмному, остекленевшему, покрытому сеткой трещин краю обрыва. Дальше, за нависшими базальтовыми плитами, была пустота; над ней плавали лёгкие завитки пара, оседая по краям пропасти и ниспадая по стенам длинными трепещущими щупальцами. Здесь след исчезал. Я обернулся к Солтыку. Он покачал головой, указывая на аппарат. Радио давно уже умолкло, так как между нами и «Космократором» лежал Мёртвый Лес. Мы были предоставлены самим себе.

Я перевёл рычаг управления. Вертолёт повис над пропастью. Тучи были совсем под нами, ветер от ротора приводил их в лёгкое волнообразное движение. Машина колыхалась, как пробка на волнующейся воде, ротор вращался всё быстрее, не находя опоры в воздушных ямах. И вдруг мы полетели вниз. За стёклами плясали и мчались разрезы геологических слоёв. Двигатель пронзительно выл. Я с трудом преодолевал страшные толчки рычага, вырывавшегося у меня из рук. Постепенно мы начали набирать высоту. За окнами пятились, отступали книзу в клубах пара острые скалистые рёбра. Нельзя было без головокружения смотреть на эту картину. Ничего похожего на обычный горный пейзаж, в течение сотен лет подвергавшийся действию воды и ветра. Среди туч мелькали стены, гладкие, как чёрный лёд. Взор, невольно устремлённый вперёд, скользил по этим страшным обрывам. Мы поднимались, описывая, подобно горному орлу, широкие круги, пока весь кратер не оказался внизу, — чёрный котёл, наполненный тучами.

— Я потерял след, — сказал я Арсеньеву. — Это вулкан? Может быть, тут и кончается труба?

— Не похоже на вулкан. Мы не можем снизиться?

— Нет.

Он придвинул мне карту, на которой красной линией был обозначен проделанный до сих пор путь.

— Труба подходит к пропасти сбоку, как раз по касательной. Надо искать её по другую сторону, там, где, словно сахарные головы, стоят над тучами эти скалы. Видите?

Я кивнул. Вертолёт рванулся и полетел над пропастью к указанному месту. Чёрные скалистые конусы выплывали из такой белой тучи, что она походила на мёрзлый снег. По мере нашего приближения к ней стена кратера словно расширялась. В ней появлялись ниши, впадины, расщелины. Потом в наушниках зазвучал отдалённый тон, а между двумя скалами, образовавшими как бы развалины ворот, открылось большое ущелье. Звук в наушниках был теперь совсем другой: мембрана гудела басом.

Я переглянулся с астрономом: он тоже это слышал, но кивнул мне, чтобы я держался взятого направления. При попытке подняться мы тотчас же утонули в такой густой туче, что контуры скал на экране радароскопа исчезли. Пришлось перевести рычаг, и мы полетели между стенами ущелья, на несколько метров ниже их краёв. Рокот двигателя усиливался, отдаваясь в замкнутом пространстве. Справа обрыв нависал огромным, наполовину отделившимся от скалы балдахином. Сверху на нас упала неподвижная, холодная тень. Когда я миновал опасное место, звук изменился. В нём появился новый тон, похожий на очень отдалённое гуденье. В каких-нибудь ста метрах впереди ущелье круто поворачивало, и высокие стены закрывали всё впереди.

— Вы могли бы приземлиться здесь, на дне? — спросил Арсеньев, напряжённо следивший за стрелкой индукционного прибора. — Тут, кажется, есть что-то интересное.

— Попробую, — ответил я. Мотор утих. Мы медленно спускались. Дно ущелья, усеянное тёмными тенями, выползало вдруг из-за изгибов и уступов и плыло под нами, словно в замедленном фильме. Его покрывали наклонные, надвигающиеся друг на друга каменные плиты с острыми краями, покрытые очень тёмным щебнем. У самого поворота ущелья я заметил полосу почти ровной, голой скалы без всякого щебня. Казалось, будто кто-то нарочно сгрёб весь щебень в стороны, чтобы осталось пустое пространство, окаймлённое грудами чёрного камня. Но тогда я не задумывался над этим странным явлением и только радовался, что мне удастся посадить машину. Я выключил мотор. Ротор начал работать, как парашют. Рассекая пронзительно свистящий воздух, вертолёт спланировал и сел у самой груды чёрных камней. Звук в наушниках стал таким невыносимым, что я сдвинул их. Арсеньев, первым наладив свой шлем, вышел из кабины; за ним последовали Солтык, Райнер и я.

— Магнетит, — сказал Райнер, подняв кусок камня. — Высокопроцентная железная руда.

— Ага, вот почему аппарат так гудел! — заметил я. Арсеньев наклонился, вошёл под широко расставленные шасси вертолёта, снял индукционный аппарат и воткнул вилку его кабеля в розетку на своём скафандре, затем, подняв прибор, начал описывать круги его узким устьем. Поймав след, он большими шагами, легко перепрыгивая с камня на камень, двинулся в ущелье тем путём, которым мы летели. Я бросился за ним. С обеих сторон поднимались отвесные стены. Тучи оседали на краях пропасти, окутывали их и наполняли ущелье странным рассеянным светом.