Астронавты (худ. В.Калашников, А.Ермолин)

— Решение загадки вовсе не кажется мне таким близким...

Остальные собрались вокруг нас и оглядывали в бинокли огромную каменную пустыню. Арсеньев опустил индукционный аппарат к земле и водил вокруг себя его устьем.

— Труба, кажется, действительно опускается туда, к этому шару, — сказал он. — Но слышимость очень плохая, мешает магнетит...

Высокие осыпи железной руды, начинаясь от ущелья, покрывали склон суживающимся книзу клином. Далее камни становились светлее, как и по всей долине. Арсеньев вскинул аппарат на спину и прикрепил его к широкому плечевому ремню.

— Ну что ж, пойдёмте... Ведите, пилот!

Чем ниже мы спускались, тем хаотичнее становилось окружение. Камни, выскальзывая из-под ног, увлекали с собою другие. Оглянувшись, я уже не увидел вертолёта: он скрылся в глубине ущелья.

Склон становился круче, и идти было всё труднее. Камни летели вниз от одного прикосновения. Один раз большая груда их стремительно рухнула вместе со мной, но я успел отскочить в сторону, на плиту, опирающуюся о ребро склона. Утомительный спуск затягивался. Мы уже миновали нижнюю границу магнетитов, и вся поверхность осыпей мерцала теперь мелкими кварцевыми искорками, словно шевелилась.

— Постойте-ка, — сказал Арсеньев и снова взялся за аппарат, направляя его вертикально к земле.

— Труба недалеко, но... — Не договорив, он подошёл и подал мне кабель. Я включил его — и вздрогнул: таким близким и сильным было это равномерное гуденье. Арсеньев взглянул вверх, словно определяя расстояние, отделяющее нас от ущелья, и двинулся вперёд. Белый Шар постепенно приближался. Трудно было определить его высоту: слева торчали четыре скалистых шпиля, справа сгрудились остроконечные обелиски, окружённые выветрившимися обломками. Между нами и шаром темнел узкий залив. Воды озера вдавались тут в сушу чёрным языком, вонзавшимся в крутые осыпи. Противоположный берег был покрыт растрескавшимися каменными глыбами и мрачно сверкавшими, вставшими почти дыбом плитами. Вдруг астроном остановился.

— Белый Шар говорит... — глухо произнёс он.

Индукционный аппарат больше был не нужен: радиоприёмник в шлеме гудел низким нарастающим звуком. Я поспешил вслед за Арсеньевым. Он, карабкаясь по глыбам, первый достиг залива и, не колеблясь, вошёл в воду. Он шёл всё дальше, но вода доходила только до груди. Достигнув противоположного берега, покрытого покатыми плитами, мы помогли друг другу выйти. Поднявшись на возвышенность, мы снова увидели Белый Шар; его куполообразные сводчатые стены отбрасывали на поверхность осыпей лёгкую тень. Склон привёл нас к полуразрушенным каменным шпилям. За последним из них было ровное, усыпанное мелким щебнем пространство. Белый Шар уже нельзя было охватить взглядом: он стоял над нами, как выпуклая гладкая стена. Мы подошли вплотную, и я прикоснулся к белой поверхности. Сердце у меня сильно билось. Поднял голову: шар высился, как безмолвная, неподвижная масса. Я прислонился к нему спиной. Вертолёта не было видно: далеко, над осыпью, по которой мы спускались, темнело среди скал устье ущелья.

— Гуденье всё усиливается, — заметил Райнер. — Не лучше ли отойти?

Арсеньев взглянул на указатель радиоактивности.

— Излучений нет, но думаю, что...

Он не договорил. Чёрное устье ущелья, на которое я как раз смотрел, вдруг ярко вспыхнуло. Оттуда донёсся протяжный грохот. Снова блеснуло и загремело, потом из ущелья густыми клубами повалил дым. Он медленно поплыл над склоном.

Никто из нас не сказал ни слова. С минуту мы стояли, вглядываясь в дымящее устье ущелья. Наконец астроном перебросил аппарат через плечо и оглядел всех нас поочерёдно.

— Кажется... мы будем ночевать не в ракете... — произнёс он и направился к заливу.

Обратный путь занял почти два часа. С колотящимися сердцами, задыхаясь, обливаясь потом, мы почти бегом кинулись в ущелье, встретившее нас глухим молчанием. Здесь было гораздо прохладнее, чем в долине. Один за другим мы карабкались на глыбы, пробегали по зыбким пластам, перескакивали с камня на камень, пока не вышли к месту своей посадки. Стены ущелья были закопчены, ещё тлели обугленные куски, обломки конструкций, капли расплавленного необыкновенным жаром металла. У самой моей ноги блеснуло что-то серебристое: опора шасси вместе со своим болтом, разорванная на клочки, как бумажка...

Арсеньев окинул быстрым взглядом эту картину уничтожения, потом опустил индукционный аппарат и долгое время вслушивался.

— Вот как приходится расплачиваться за глупость, — сказал он, закинул аппарат на спину, отвернулся и начал спускаться вниз. Мы шли по крутым камням, не обменявшись ни словом. Шаги гулко отдавались в тишине, нарушаемой только шорохом осыпающегося щебня.

Невдалеке за устьем ущелья Арсеньев остановился у большой ровной плиты, подпёртой несколькими острыми глыбами. Получался как бы созданный самой природой стол.

— Пятнадцатиминутная остановка и совещание, — объявил он. — Отдаёте ли вы себе отчёт в том, что произошло?

С этими словами он достал карту из внутреннего кармана скафандра и разложил её на камне. Что касается меня, то я не понимал ничего. В голове был полнейший хаос. Я знал одно: произошла катастрофа, последствий которой нельзя себе даже представить. Мы потеряли вертолёт, аппараты, провизию. У нас остался только скудный рацион консервов на каждого, небольшой запас воды и столько кислорода, сколько помешается в баллонах скафандров. Кроме того, у Солтыка был ручной излучатель, а у меня моток верёвки. Вот и всё.

— Не допускаете ли вы, профессор, что это было... нападение? — медленно спросил Солтык.

— Нет. Думаю, что в значительной мере виноваты мы сами.

— Но как, почему? — вскричал я.

Арсеньев не ответил.

— Взорвалось горючее в баках, — размышлял вслух Райнер. — Но это было только началом. Если связать катастрофу с этим гуденьем, которое было слышно возле шара... Да, да, труба!

— Значит, магнитное поле? — спросил Солтык.

— Да, и огромной силы... За доли секунды должны были развиться миллионы гауссов!

Что-то начало для меня проясняться, но я ещё не мог объединить эти обрывки высказанных мыслей.

— Эти камни... магнетит... Профессор, не связано ли это с тем местом, на котором мы приземлились?

— Вот именно! — ответил Арсеньев, и, несмотря на трагизм положения, в его голосе прозвучало торжество учёного, нашедшего разгадку проблемы. Пустое пространство!

Придерживая края бумаги, трепетавшие на ветру, он показал нам путь, проделанный до места катастрофы.

— Вопрос ясен, так ясен, что его понял бы и ребёнок, а мы вели себя как глупцы! Труба, лежащая везде на глубине более десяти метров, здесь поднимается и проходит под самой поверхностью скалы. По одну её сторону свободное пространство, по другую — груда камней. Это не простые камни, а магнетит, железная руда! Когда в трубе идёт ток, вокруг неё образуется магнитное поле. Пока напряжение тока не изменяется, оно остаётся неподвижным. Когда ток усиливается, поле начинает вращаться по закону Эрстеда...

— Чёрт возьми! — вскричал я. — Правило штопора!

— Да. Оно гласит, что если ток идёт в направлении, указываемом остриём, то поле вращается параллельно виткам штопора. В лабораторных опытах проводником служит медная проволока, а телами, которые поле перемещает, железные опилки. Здесь же — это подземный проводник и магнетитовые камни. Когда ток достигает большого напряжения, магнитное поле перебрасывает камни с одной стороны трубы на другую. Так и получилось: с запада — пустое пространство, а с востока — груда камней.