Астроном

На палубу выскочили матросы из палубной команды и принялись на уборку. Осколки, перебитые ванты, стреляные гильзы, все полетело за борт. Я обратил внимание на совсем молодого матросика, он двигался с трудом, в раскорячку, а другие матросы покрикивали на него гневно и презрительно.

«Уж не его ли крики я слышал несколько дней назад?» – подумал я, и поднял глаза на мостик. Рядом с Макаровым стоял великий князь, и в бинокль рассматривал настигающую нас японскую эскадру.

«Знают ли они о Содоме, царящем под броневыми плитами флагманского корабля? Или предпочитают оставаться в неведении. А если знают, как это связать с благородными манерами и показной набожностью? И где Всевышний, древний Содом Он безжалостно уничтожил вместе со всеми жителями, как же Он допускает существование современной Гоморры?»

«Петропавловск» начал поворачивать направо. Вдруг с правого борта раздался страшный взрыв. Языки пламени взметнулись выше корабельных мачт, корпус содрогнулся, словно по нему ударили гигантским молотом. Столб желтовато-бурого дыма поднялся высоко в небо. От удара все попадали на палубу. Когда я вскочил, то увидел неподалеку лежащего навзничь человека в белом адмиральском кителе. Я бросился к нему и перевернул на спину. Это был адмирал Макаров.

Смотреть на него было страшно, лицо представляло собой сплошную рану, а борода тлела, словно трут и пламя уже подбиралось к подбородку. Не зная, чем загасить огонь я сбросил бушлат и прижал его к груди адмирала. В этот момент раздался еще один взрыв. Палуба накренилась, корма выскочила из воды, винт левой машины заработал в воздухе. Тело адмирала скользнуло вниз и упало в воду. Люди падали за борт кучами, многие попадали в винты, и их размалывало. Из воды неслись истошные вопли, прогремел еще один взрыв, на сей раз внутри корабля, видимо это детонировал пироксилин в бомбовых и минных погребах. Напором воздуха меня выбросило далеко в море, а потом втянуло в воду на порядочную глубину. С невероятными усилиями мне удалось выбраться на поверхность, спасло меня то, что перед взрывом я успел снять бушлат и поэтому мог свободно двигаться под водой. Выскочив наружу, я увидел плавающую неподалеку крышку парового катера и ухватился за нее.

Прямо передо мной развернулась страшная картина последних мгновений «Петропавловска», – гигант погибал в виду крепости, на глазах всей эскадры. Корабль принял вертикальное положение, винты беспомощно вертелись в воздухе, носовая часть быстро погружалась. За какую-нибудь минуту флагман Тихоокеанского флота полностью погрузился в воду и исчез в морской пучине. Спасавшиеся со страшными усилиями выгребали в высоко вздымавшихся холодных волнах, а образовавшийся водоворот тянул их назад в морскую бездну, куда быстро погружался «Петропавловск».

Возле меня вынырнул из волн человек. Он захлебывался, – видимо его затянуло под воду, и он чудом сумел выбраться наружу. Руки колотили по ледяной поверхности моря, а судорожно перекошенный рот хватал воздух. Но силы покидали его, а от холодной воды перехватило дыхание.

Я отпустил крышку, быстро подплыл к утопающему и схватил за шиворот. Он отчаянно посмотрел на меня и в его глаза, налитых ужасом перед подступающей смертью, мелькнула надежда.

В два гребка я подтащил его к крышке, он уцепился за нее обеими руками и перевел дух. Лицо спасенного покрывали красные пятна ожогов, он запрокинул голову и со свистом втягивал в себя воздух. Я присмотрелся и узнал характерный романовский лоб, выпуклый нос, твердый подбородок. Человек, избавленный мною от неминуемой гибели, был великий князь Кирилл Владимирович.

Минут через десять к месту катастрофы подошел миноносец «Бесшумный». Спустили вельботы и начали вытаскивать уцелевших. Подняли и нас.

– Где командующий? – спрашивал всех молоденький мичман, – вы не видели командующего?

Увы, мне нечего было ему рассказать. Нас подняли на борт миноносца, я посмотрел на мутное пятно и массу обломков, на которых в ледяной воде морского прибоя боролись люди, и потерял сознание.

Очнулся я в кубрике. За иллюминатором возвышались хорошо знакомые сопки, мы стояли в гавани Порт-Артура. Я вышел на палубу, меня знобило, видимо купание в ледяной воде не прошло даром. Бушлат остался на «Петропавловске», а форменка промокла насквозь. За пазухой что-то топорщилось, я засунул руку и вытащил сверток. Ах, да, это же мой дневник! Я не хотел оставлять его без присмотра и перед боем сунул за пазуху. Он тоже промок, листы слиплись, чернила расплылись. Потом я восстановил его, аккуратно просушив, разобравшись в расползшихся буквах и перенеся все записи в другую тетрадь. Начал я его недавно, и поэтому расшифровать непонятные места не составило труда.

Ко мне подошел капитан миноносца, сочувственно пожал руку.

– Великий князь просил узнать твое имя и сообщить ему при первой возможности.

Я назвался и спросил:

– А скольких удалось спасти?

– Человек восемьдесят. Погибло больше шестисот. Командующий со всем штабом, известный художник Верещагин. Слышал о таком?

Я отрицательно покачал головой.

– Ладно. Иди на камбуз, пообедай и отдыхай до дальнейших указаний.

Меня отвели на камбуз, накормили горячим обедом, дали сухую форму. Озноб не прекращался, к вечеру я дрожал так, что клацали зубы. Заснуть не удалось и утром, после ужаснейшей ночи, меня отвезли в лазарет.

Черные сопки безмолвно стояли вокруг гавани. Полосы тумана, вьющиеся точно змеи, медленно сползали по их покатым склонам. Ничего не изменилось, все оставалось точно таким же, как вчера утром, но какая разительная перемена произошла в жизни шестисот семей!

Врач осмотрел меня, дал выпить микстуру и отправил в палату спать.

– Нервный срыв в сочетании с простудой, – сказал он успокаивающим тоном. – Ничего страшного, через пару деньков вернетесь на корабль.

На какой корабль? И почему нервный срыв, я ведь практически не испугался?

Спустя час микстура подействовала, и озноб отпустил. Я вытянулся под одеялом и начал, было, засыпать, как вдруг вбежал встревоженный врач.

– Быстро приведите себя в порядок. К вам идет….

Он не успел договорить, как в палату твердым шагом вошел Кирилл Владимирович. Его лицо было перебинтовано, но не узнать было невозможно.

Я сел на кровати, он подошел вплотную и протянул мне руку.

– Не вставай. Я пришел поблагодарить тебя. Ты спас мне жизнь.

Я осторожно вложил свою ладонь в его и бережно сжал августейшие пальцы.

– Послушай, – сказал Кирилл Владимирович, высвобождая руку и отходя к окну. – Сегодня я уезжаю из Артура. Сделать много для тебя не смогу. Будь ты русским, или хотя бы крещеным…. – он поморщился. – В общем, не может еврей быть спасителем члена императорской фамилии. Ты, надеюсь, это и сам понимаешь.

Я молча кивнул.

– Вот и хорошо. Гласности твой подвиг предан не будет, но я попросил Анатолия Михайловича, – он снова поморщился, – генерал-лейтенанта Стесселя, чтоб он о тебе позаботился. Так то вот, братец.

Он повернулся на каблуках и двинулся к выходу. У двери остановился, повернул голову в мою сторону, и произнес:

– Еще раз благодарю. Если Бог снова сведет нас, я о тебе не забуду. Прощай.

«Из-за четырех вещей меркнет солнце: когда хоронят праведника без надгробной речи; когда насилуют в городе обрученную невесту, она взывает о помощи, но нет спасителя; когда мужчина ложится мужчиной, словно с женщиной; когда льется кровь одновременно убиваемых братьев».

25 апреля

В лазарете я провел несколько дней. Температура не падала, но я чувствовал себя хорошо. В лазарете оказалось несколько солдат евреев, через них я узнал, что в Порт-Артуре есть синагога, и даже столовая с кошерной пищей.

Пятнадцатого февраля меня выписали из лазарета и направили в распоряжение капитана инженерного управления Михаила Ивановича Лилье. Капитан оказался солидным мужчиной лет под сорок, с холеным, гладким лицом. Глаза у него были живые и теплые, волосы уже начали седеть, но усы и бородка остались совершенно черными. Встретил он меня очень приветливо, усадил за стол, угостил чаем. Разговор шел чуть ли не на равных, словно не было никакой разницы между потомственным русским дворянином и евреем из черты оседлости.