Астроном

Поток посетителей бурно струился рано утром, перед началом молитвы, часам к десяти превращаясь в тоненький ручеек, узкую блестящую полоску, толщиной в карандаш. Днем приезжали туристы. Напуганные поездкой через арабские деревни в автобусе с бронированными стеклами, они вели себя тише самых тишайших овечек, взирая на армию с благоговением и благодарностью. Во второй половине дня, перед полуденной и вечерней молитвами, карандаш снова превращался в поток. Но, в общем, служба оказалась несложной, а прохлада, сохранявшаяся под массивными сводами усыпальницы даже в самую жестокую жару, делала ее почти приятной.

Маета проверок не располагала к ведению сердечных бесед, зато вокруг было на что посмотреть. От царя Ирода сохранились только стены, а от двухвекового присутствия крестоносцев не осталось даже следа. Внутренность громадного здания была переделана в соответствии с арабскими представлениями о красоте. Стены были выкрашены салатового цвета краской, двери и решетки – ярко-зеленой. Разного рода архитектурные излишества, вроде кокетливых черных куполов над какими-то крышками, опирались на арки из бежевого мрамора. Арки, в свою очередь, стояли на мраморных же бело-желтых колоннах, а колонны на розовых основаниях. Стены на высоту двух метров были покрыты чередующимися коричневыми и салатовыми полосами. Люстры представляли собой чрезвычайно затейливое нагромождение проволок, рожков, прутиков, и цепочек. Эти великолепные безобразия крепились длиннющими цепями прямо к потолку, высоченным сводам, выкрашенным в бледно-голубой цвет. Сходящиеся арки этих сводов были тщательно выделены коричневой краской, ей же было грубо изображено солнце в точке схождения арок. В общем, весь ансамбль напоминал работу деревенского художника примитивиста, которому по оплошности дали раскрасить Дворец Пионеров.

В большом зале, называемом залом Исаака и занимающем львиную долю здания, молились арабы. Евреев туда пускали только по большим праздникам. В зале возвышались четыре надгробия: каменные параллелепипеды, облицованные полосами из коричневого и бежевого мрамора, увенчанные высокими черными крышами, напоминающими треугольные крыши домов. Надгробия эти символизировали могилы патриархов. Никакого реального отношения к могилам они не имели, ведь пещера находилась внизу, на глубине пятнадцати или двадцати метров, и в каком месте располагались реальные захоронения никто не знал.

Евреям выделили часть двора и бывшие подсобные помещения. Над двором натянули сетку, помещения переоборудовали под маленькие, человек на тридцать каждая, синагоги. За несколько дней караула мы стали узнавать в лицо постоянных посетителей, приходивших из Кирьят-Арба, и Бейт-Адасса. Среди них оказались двое наших бывших соотечественников.

В одно из утр, завидев старушку, осторожно вышагивающую по скользким плитам, Моти заметил:

– Бабулю можешь не проверять. У нее в сумочке только молитвенник, очки и бутылочка минеральной воды.

Я тоже запомнил бабулю. Вид у нее был умильный: платье строгого покроя, ровное, покрытое старческим румянцем лицо, пепельные волосы, посверкивающие из-под аккуратно повязанной косынки. Косынка темно-синей расшитой серебром ткани, удивительно гармонировала со спокойными, глубокими глазами бабули.

– Спорим, что она учительница, – предложил Моти, жестом приглашая бабулю проходить, не предъявляя сумочки.

– И спорить нечего, – сказал я. – Конечно учительница. Она одевается, как училка, ходит как училка и выглядит, как училка.

– Откуда в тебе такая уверенность? – удивился Моти.

– Откуда!? Моя мама учительница, жена учительница, теща учительница. Я этих училок за версту чую.

– Какие славные мальчики! – произнесла бабуля, останавливаясь в проходе. – И говорят по-русски. Как приятно.

Я и Моти покраснели. Бабуля поймала нас на горячем, и хоть ничего предосудительного не было произнесено, но, привыкнув безнаказанно болтать о чем угодно, не стесняясь окружения, мы утратили бдительность, и сей факт, сам по себе был неприятен.

– А что вы преподавали? – попробовал спасти положение Моти.

– Русский язык и литературу. Почти сорок лет.

Счастье было так близко, так доступно. И Моти немедленно пошел в атаку.

– А вот, – он ткнул пальцем в мою сторону, – перед вами известный писатель. Созданные им произведения уже изучают в еврейских школах России. Вам не попадались его книги?

Моти толкал меня перед собой, словно стюардесса тележку с напитками.

– Как вас зовут? – спросила бабуля, повернувшись в мою сторону.

Я представился.

– Нет, – она отрицательно покачала головой. – Мне ваши книги не встречались. Но, честно говоря, в последние годы я уже не слежу за новинками. Да и читать художественную литературу практически перестала. Читаю только такие книги.

Она приподняла руку, показывая небольшой, обтянутый коричневой кожей молитвенник и такого же формата Пятикнижие.

– Меня зовут Полина Абрамовна, – продолжила бабуля. – Я третий год в Кирьят-Арба. А в прошлой жизни жила за Уралом, в Кургане. Слышали о таком городе?

– Нет, – Моти скорбно склонил голову, искренне сожалея о том, что из его поля зрения ускользнул столь крупный культурный и технический центр.

Полина Абрамовна усмехнулась. С чувством юмора у нее было все в порядке.

– Это небольшой городок за Челябинском. Тихое, спокойное место. А вы, – она указала рукой на дымящийся стакан кофе, поставленный Моти у стены, – прямо тут и завтракаете?

Моти подхватил с каменных плит пола стакан, и слегка пригорюнившись, поведал:

– Служба такая, солдатская. Недосыпаем, недоедаем. Кофе приходится пить прямо на посту. А что делать, – он картинно похлопал рукой по винтовке, – есть такая обязанность, родину защищать!

Вот артист! Сегодня утром он умял два здоровенных бутерброда с консервированным тунцом и выхлебал литровую чашку чая. Бутерброд Моти щедро обмакивал в банку с хумусом, посыпая его перцем, и это сочетание пищевых продуктов пробудило в нем неусыпную жажду. Осушив две фляги с водой, свою и мою, он решил залить пылающий в желудке костер стаканом крепчайшего кофе. Назвать такое состояние недоеданием, мог или отъявленный враль или человек с истинно артистической натурой. За секунду войдя в роль некормленого солдата, Моти как будто осунулся и в его глазах загорелись голодные огоньки.

– Бедные мальчики, – сочувствующим тоном произнесла Полина Абрамовна и двинулась на женскую половину.

– Пожалеть на словах всякий может, – шепотом произнес Моти. – А вот реально помочь голодному солдату….

– Голодное трепло, – сказал я. – Если ты будешь так лопать, то скоро в бронежилет не влезешь.

– Вот и замечательно, – ответил Моти, охватывая губами край стакана. Изрядно отхлебнув, он заметил с изрядной долей сожаления.

– Нет, чтоб коржиков испечь для голодных защитников отечества. А про жилет ты не беспокойся, выдадут новый, более просторный. Была бы шея, а хомут….