Атака мертвецов

Белолипецкого разобрал нервный смех. Благо успел заскочить в землянку. Насилу успокоился. Что значит бездельничать почитай весь день напролет, к тому же с пустым брюхом. Нервы на пределе. Откуда немца ждать, не знаешь. Германские пули со всех сторон свистят, даже с тыла залетают.

Расстегнув ремни, снял портупею, положил шашку с наганом на устланный сеном земляной пол. Прилег рядом как был в шинели, только воротник поднял да озябшие ладони в широкие рукава спрятал. Собирался было вздремнуть, но сон, как назло, не шел. Недавно поспал. Привык отключаться на полчаса или час, и снова в строй. Бодрый, посвежевший… Или нет – скорее психованный, голодный и злой.

Наверно, все-таки вырубился, проспав момент, когда часовой впустил в землянку полковника Белоногова, командира второго артдивизиона.

– Господин полковник! Валериан Ерофеевич! – заголосил с порога артиллерист. – Почему мы не выступаем?

Смысл фразы оказался столь ошеломляющим, что все ругательства, которыми растревоженный командир полка собирался попотчевать нежданно ворвавшегося гостя, застряли где-то между сонным сознанием и глоткой, начавшей уже издавать негодующий рык.

– Куда… выступаем? – не успевшее набрать силу рычание само по себе переросло в прерывистый сухой кашель.

– Как куда?! Вот же! – В темноте зашелестела бумага. – Ай, да где у вас лампа? Зажгите свет.

Было слышно, как он шарит по соломе.

– Погодите, Аркадий. Не мечитесь. Попереворачиваете все…

Чиркнув спичкой, полковник запалил два свечных огарка на заплывшей воском немецкой каске. Только теперь увидел крайне озабоченное лицо артиллериста. Тот торопливо протянул бумагу, оказавшуюся копией приказа по корпусу. В нем говорилось, что всем войскам необходимо к двенадцати часам ночи на восьмое февраля занять исходное положение для прорыва в направлении от фольварка Млынок на деревню Курьянки и далее по шоссе на крепость Гродно. Авангард из трех полков должен головой пройти в указанное время мост у фольварка и следовать на Курьянки. Главные силы – части двух пехотных дивизий, командование одной из которых возлагалось непосредственно на Белолипецкого, и в хвосте вся артиллерия корпуса – должны двигаться сразу за авангардом. Позади, как и положено, арьергард. К утру восьмого февраля весь этот караван-сарай планировалось вывести к Млынку… Заканчивался приказ лаконичным указанием:

«Дистанции должны быть сближены. В случае встречи с противником оного атаковать молча, без выстрелов и криков “ура”».

– Который час? – осипшим голосом спросил командир полка.

Аркадий сунул руку за отворот шинели, достал часы на длинной цепочке, откинул крышку, поднес циферблат к жидким огонькам свечей:

– Почти двадцать два…

– Господь всемогущий! Ну, отцы-командиры, мать вашу! Хоть бы словом кто обмолвился! Как я им за два часа полк в походные порядки построю, приму дивизию и двину на Млынок? По мановению волшебной палочки, что ли?!

Громко ругаясь, Белолипецкий выскочил из землянки.

– Вестовой! – заорал так, что услышали его, наверно, в самой дальней траншее. – Начальника связи немедленно в штаб дивизии за приказом! Полку общий сбор. Быстро!

Пока унтер-офицеры, матерясь, выгоняли сонных солдат из окопов и землянок, связист успел сгонять в штаб, откуда минут через двадцать принес приказ о прорыве. Выяснилось, что начальник дивизии попросту забыл отправить столь важное распоряжение в единственный оставшийся у него полк. Начальника дивизионного штаба забрали командовать арьергардом. Там же находился и штабной начальник связи. Генеральского адъютанта вообще услали неизвестно куда. А без них начальник дивизии оказался как без рук. Прям не генерал, а беспомощный котенок.

В походную колонну полк с шестью батареями артбригады смог с горем пополам построиться никак не раньше полуночи. И длинной змеей потянулся в кромешной тьме на север, перемалывая в кашу талый снег на лесной дороге, обходя занятые германцами высоты. За мелкой речушкой с чудом уцелевшим после боев мостом взяли направление на Млынок.

Опаздывали безнадежно. И вылилось это в столпотворение в лесу.

На полпути к фольварку нагнали неторопливо бредущую артиллерию другой дивизии, чья пехота ушла далеко вперед. Узкая лесная дорога была сплошь запружена пушками на передках, подводами да снарядными ящиками. Пришлось медленно пробираться по сторонам артиллерийской колонны, чтобы ее миновать.

Оказалось, это не так просто. В кромешной тьме, по размочаленному грунту, перемешанному с мокрым снегом, часто в гору, где по гололеду, а где по снежным наносам и провалам – через весь этот кошмар тянулись орудия, повозки и люди. Лошади падали, рвались постромки, ломались дышла, создавая затор. Тех, кто был вынужден остановиться, кое-как обходили. Виновники же, исправив поломку, снова пускались в путь, пытаясь нагнать свои части. В результате колонна перемешалась, представляя собой толпу беспорядочно движущихся войск. Пушки, люди, парки, лошади, зарядные ящики, снова пушки, снова люди…

Давали о себе знать и голод, и бессонница, и усталость, отнимая последние силы у солдат и офицеров. Многие спали на ходу или валились в снег, стоило застопориться движению, и тут же засыпали. Приходилось расталкивать, ставить на ноги, заставляя идти дальше.

Липкий сон цеплялся и к Белолипецкому. Пару раз полковник чуть не упал с лошади, которая тоже порядком измоталась и начала спотыкаться.

– Как думаете, Валериан Ерофеевич, – подал голос ехавший рядом Белоногов, – не будут ли немцы водить нас по Бранденбургу на цепи?

Полковник нервно дернул головой, посмотрев на товарища. Лица в темноте не разглядел. Да и в глазах стоял туман, а в голове сплошной кордебалет.

– Дело, кажется, к тому идет, – пробурчал недовольно.

Лишь под утро, часам к шести, Белолипецкий, двигаясь в голове колонны, добрался-таки до фольварка. Начинало светать, и в ожидании, когда его полк просочится следом сквозь всю эту мешанину на дороге, командир решил осмотреться.

Млынок был хозяйством небедным. Отдельно высился большой каменный дом владельца. Широкий двускатный козырек над входом поддерживали четыре круглые, искусно вырезанные из дерева колонны. Чуть в стороне тянулись длинные, приземистые амбары и скотники, тоже каменные. Рядом два бревенчатых барака. Вероятно, жилье для работников. Но главное – это глубокие, добротные погреба, отделанные камнем. Хорошие убежища при артобстреле.

В одной из комнат хозяйского дома полковник с удивлением наткнулся на генерала Чижова, командира второй бригады 29-й дивизии. Тот полулежал на диване, поглаживая забинтованную ногу.

– Михаил Иванович? Вы же авангардом командуете…

– Да, да, полковник. Только я понятия не имею, где сейчас мой авангард и что с ним сталось, черт подери! – Он с жаром хлопнул широкой ладонью по спинке дивана, выбив облако пыли. – Я полагал, что все три полка давно ушли вперед. Собирался догнать замыкающий, но здесь его не встретил. Послал казака в разведку. Он тоже никого не нашел. Тогда мы двинулись на Старожинцы, а там немецкий заслон. Нас обстреляли, и вот… Ранен. Пришлось вернуться. Замыкающий полк моего авангарда, оказывается, отстал и только потом начал подходить. Представляете?

– Очень даже представляю, ваше превосходительство, – хмыкнул полковник. – Я получил приказ о прорыве за два часа до начала. Мой полк на тот момент еще был рассредоточен по вчерашней позиции.

– Боже, – простонал Чижов. – Мы погибли…

– Мы давно погибли. С тех самых пор, когда соседи справа и слева откатились назад.

– Ваша правда… Слышали, что всех раненых передали германцам?

– Нет. Когда? – Для Белолипецкого это было новостью.

Конечно, ему известно, что большая часть лазаретов и перевязочных отрядов захвачены противником, а последние медикаменты и бинты давно израсходованы. Раненых – и русских, и немцев – оставляли по деревням на попечение местных жителей. Одному старосте полковник передал для этого все свои личные сбережения – последние сто пятьдесят рублей.