Атаман Платов
Шрифт:
Из воспоминаний Ц. Ложье:
«Холод увеличивался, истощение солдат, еще ничего не евших, таково, что многие падают в обморок; другие почти не в состоянии нести оружие, но тем не менее желают боя, чтобы согреться, а может быть, надеются найти смерть, которая избавит их от этой долгой агонии. Среди командующих ими офицеров встречаются многие с рукой на перевязке или забинтованной головой. Одни ранены еще под Москвой, другие под Малоярославцем».
По какой бы причине французские солдаты ни желали боя, они его получили.
Корпус Платова, усиленный 26-й пехотной дивизией Паскевича, активизировал свои действия, «дабы дать время авангарду генерала Милорадовича зайти неприятелю во фланг».
Успешно развивались события и на левом фланге, где на линию общего штурма выходили пехотные и кавалерийские корпуса авангарда Милорадовича, преследовавшие неприятеля вдоль Большой дороги от деревни Максимовой.
Около двух часов дня русские всеми силами пошли в атаку. «Неприятель был опрокинут, его батареи замолкли, и Вязьма занята победителями, в которую генерал-майор Паскевич с передовыми войсками первый вступил». За ним ворвались в город другие пехотные дивизии и кавалерия авангарда Милорадовича, казаки Карпова и Платова, партизаны Сеславина и Фигнера, подоспевшие к началу общего штурма. Французы в беспорядке бежали к Семлеву. Прикрывал их корпус Нея, занявший место в арьергарде отступающей армии, недавно еще называвшейся Великой.
Значительно превосходящий числом неприятель потерпел поражение, потеряв до 4 тысяч человек убитыми. Скольких из них лишили жизни казаки, неизвестно. С начала контрнаступления Платов ввел свою меру ежедневных потерь врага — «множество». Ее и использовал после боя за Вязьму. Правда, среди атрибутов победы были еще знамя, три пушки, отправленные в Главное дежурство армии, и пленные. Но о пленных особый разговор…
Р. Вильсон — неизвестному,
23 октября 1812 года:
«…Много пленных приводят беспрестанно; более 1500 человек уже у нас перед глазами в самом бедственном состоянии. Мужики многих из них покупают у казаков по два рубля серебром и потом убивают… Но всего более утешительно спасение трехсот русских раненых, оставленных в церкви, которую неприятель успел только зажечь. Сей город не что иное, как груда развалин. Взирая на такое опустошение, нельзя не извинить мщения русского народа».
Пленных было до 3 тысяч человек.
В тот день, когда разворачивались события под Вязьмой, Кутузов с основными силами армии находился всего в шести верстах от города и «слышал канонаду так ясно, как будто она происходила у него в передней, — свидетельствовал его адъютант Левенштерн. — Но, несмотря на настояния всех значительных лиц главной квартиры, он остался безучастным зрителем этого боя».
Действительно, многие авторитетные участники Отечественной войны упрекали фельдмаршала в том, что он не помог Милорадовичу отрезать и уничтожить хотя бы один, а то и все три корпуса французской армии. Главнокомандующий не оправдывался, но, испытывая чувство горечи, свою позицию на всякий случай объяснил в письме влиятельному при дворе Евгению Александровичу Вюртембергскому, племяннику императрицы Марии Федоровны:
«Наши молодые, горячие головы сердятся на старика за то, что он сдерживает их пыл, а не подумают, что самые обстоятельства делают больше, нежели… наше оружие. Нельзя же нам прийти на границу с пустыми руками!»
Обстоятельства эти — голод и холод, длинные российские версты, партизаны и казаки.
От бескормицы ежедневно гибли тысячи лошадей.
Но еще до Вязьмы их трупов не хватало трем четвертям голодной армии. По пути к Смоленску французы стали пожирать тела своих мертвых товарищей. «Не нашлось бы человека, мы готовы были съесть хоть самого черта, будь он зажарен», — писал А. Бургонь.Из воспоминаний Франсуа:
«…Но если столько приходится страдать людям, которых пощадил климат и которым удалось ускользнуть от случайности войны, то что сказать мне о положении больных и раненых?
Сваленные в кучу как попало, на телегах, запряженных лошадьми, падающими от усталости и голода, покидаемые на биваках и по дороге, эти несчастные умирают в конвульсиях отчаяния или сами полагают предел своим страданиям, когда у них хватает сил покончить с собой…»
После Вязьмы стали крепчать морозы, вызывавшие страдания, быть может, более сильные, чем голод. С каждой верстой армия Наполеона теряла боеспособность, дисциплину, порядок. Внешний вид французов вызывал у свидетелей их бегства то жалость, то смех. Были среди них генералы, покрытые старыми одеялами, и солдаты — дорогими мехами, «знатнейшие офицеры, щеголявшие в женских теплых шапочках и в изорванных салопах».
К этому следует присоединить еще «сонмы казаков и вооруженных крестьян», которые, как слепни, вились вокруг отступающих колонн. Дерзость их, по свидетельству того же Франсуа, доходила до того, что они пробивались сквозь расстроенные ряды французов, похищали у них ломовых лошадей и фургоны с награбленным в Москве добром. А у солдат уже не было сил противиться им. Все это замедляло движение неприятеля, ставило его под угрозу ежедневных ударов авангарда Милорадовича, корпуса Платова и армейских партизанских отрядов Давыдова, Сеславина, Фигнера и других отважных командиров, перед которыми Кутузов ставил задачу не просто вытеснения врага, а полного уничтожения его на заснеженных полях России.
Французы, выбитые из Вязьмы, расположились было на высоте за городом, но в полночь снялись с места и двинулись дальше на запад. В тот же час Платов отправил за ними почти все бригады своего корпуса, а рано утром 23 октября и сам с тремя оставшимися при нем полками пустился в погоню. В этот день он дважды бросал донцов в атаку на арьергард маршала Нея и оба раза «поразил его жестоко», завалив дорогу «неприятельскими трупами» и взяв в плен более тысячи человек. Однако чтобы не связывать себе руки и не сбиваться с темпа, оставил всех без присмотра, «полагая, что соберут их войска», идущие вслед за казаками.
Получив известие о победе под Вязьмой, Кутузов произвел некоторую перегруппировку войск. Авангарду Милорадовича он приказал следовать по Старой Смоленской дороге и энергично атаковать неприятеля с тыла, казакам Платова и Орлова-Денисова — справа и слева от нее, стараясь опередить противника и «действовать на отступающие головы его колонн, нападая во время марша и совершая беспрестанные ночные тревоги». В то же время отрядам Давыдова и Ожаровского предписывалось выдвинуться вперед и стремиться выйти к Смоленску.
Во второй половине дня арьергард Нея остановился у села Семлево, чтобы дать отдых войскам. Остатки своей утомленной конницы он сразу же отправил на фуражировку. И как только они отделились от пехоты, Платов приказал бригадам братьев Алексея и Николая Иловайских напасть на них, что те и «исполнили с наилучшим успехом, истребив большую часть сей гвардейской кавалерии и взяв в плен довольное число». Атака была отражена артиллерией, но лошади остались голодными. Казаки, однако, не успокоились и ночью беспрестанно, как и требовал главнокомандующий, «тревожили неприятеля выстрелами из пушек, гранатами и бранскугелями», то есть снарядами. Утром французы двинулись дальше по Старой Смоленской дороге.