Атаульф

Так и шли. Солнце только-только вставало, в селе еще спали. Только Од-пастух из своей хижины выходил, чтобы идти по дворам скотину собирать. Агигульф ему кулаком погрозил и палец к губам приложил и Гизульф тоже ему кулаком погрозил, а я только улыбнулся прежалостно.

Поднявшись на Долгую Гряду, дядя Агигульф нарочито крюк сделал и подвел нас к кабаньему черепу на шесте. От того самого кабана был череп, какого Гизульф завалил, жизнь дяде Агигульфу спасая. Поглядел, повздыхал, огладил череп, клык попробовал пальцем, забормотал под нос: «Умру, мол, геройски и кроваво, как-то без меня жить будете, огольцы…»

После вниз с холма побрел, а мы за ним.

Когда село за Долгой Грядой скрылось, а солнце уже встало, дядя Агигульф пришел в хорошее настроение и песню горланить стал. И Гизульф тоже горланить стал. И так им было хорошо и весело, что я позавидовал и тоже хотел было с ними песню эту горланить, как вдруг вспомнил, что я — пленник их и глаз у меня выбит, как у Ульфа; еще больше закручинился и не стал с ними петь.

Я даже прикрыл один глаз, пока Агигульф, обернувшись, это не увидел и не хмыкнул гнусно (на другой день у меня этот глаз действительно заплыл, но об этом рассказ впереди).

Мы шли и шли себе лугами да балками, переходили низинки, от незабудок синие. Так и до дубовой рощи дошли. За дубовой рощей Сырой Лог, где Гизульф своего кабана завалил. Но мы в сторону взяли и рощу только краем прошли, а к Сырому Логу спускаться не стали.

Тут дядя Агигульф от пения охрип и сиплым голосом поучать нас стал, как к озеру ловчее выходить. Потому как к озеру подходы почти везде заболочены, однако ж пара тропок есть. Одну тропку он, дядя Агигульф, как свои пять пальцев знает.

Тут в чем вся хитрость? Дуб один надо найти, который немного в стороне от рощи растет. Будто выбежал он из рощи на открытое место и там его молния настигла и пополам расколола. Если, не выходя из рощи, к этому дубу лицом встать, то тропка как раз будет видна в высокой траве. Вот по этой тропинке и надо идти.

Пока идешь, почти гибель от мошкары примешь, но надлежит это претерпеть. Зато прямо к озеру выйдешь как раз в том месте, где берег сухой и в воду небольшим мысом входит. На этом-то мыске в свое время и отыскались портки того пропавшего раба-меза.

Трава тут в человеческий рост растет и не одна только мошкара в той траве таиться может, прибавил дядя Агигульф значительно. В траве этой всякое таиться может. И потому надлежит идти с оглядкой, смотреть и слушать.

При этих словах Гизульф взял рогатину наперевес, а я крепко пожалел о том, что я безоружен. И надеяться мне не на кого. Ибо не могу же я надеяться на человека, который родного брата, точно пленника, куда-то против его воли тащит?

А еще, добавил дядя Агигульф, под ноги смотреть надобно. Ибо змей тут видимо-невидимо, а на озере и того больше, одна другой ядовитее.

С тем и пошли.

Хоть и напугало меня напутствие дядино (Гизульфа, думаю, оно тоже напугало), однако ж добрались до мыска без приключений. Из всех змей только ужа один раз видели, да и то когда к озеру уже подходили. Лягушек прорва была, это да.

Я про лягушек дяде Агигульфу сказал; он же ответствовал, не оборачиваясь, что поговаривали, будто в озере царь-лягушка живет о трех головах, размером с быка; она-то, мол, раба-меза и сгубила, из портков того выдернув и одним махом заглотив. По его, дяди Агигульфа, мнению, именно так все оно и было.

Я над его словами призадумался, умолк и острословить более не решался. А Гизульф только крепче за рогатину ухватился и лицом решителен стал. Видел я, про что он думает, будто вслух мне Гизульф сказал: мол, кабана завалил — теперь бы еще царя-лягушку завалить и на двор к дедушке Рагнарису притащить, то-то была бы потеха!

Я, правда, сомневался насчет потехи. На что дедушке Рагнарису громадная дохлая лягушка? Не есть же ее он станет! Нам ее еще и убирать потом.

Я спросил еще дядю Агигульфа, какого цвета царь-лягушка — не зеленая ли? Он же отвечал, что бурая и от нее, кроме всего прочего, бородавки бывают.

Я возразил, правда, что от всех лягушек бородавки бывают.

Он за волосы меня схватил и прошипел, чтобы я язык не распускал, ибо места здесь глухие. Мол, у озера он, дядя Агигульф, нам и дедушка Рагнарис, и военный вождь Теодобад и сам Доннар-молотобоец и чтобы мы делали, что он нам велит, а не мололи языками, точно Ильдихо у котлов, когда еду готовит.

Мы были уже почти у самой воды и готовились ступить на тот самый мыс, как вдруг дядя Агигульф страшное лицо сделал и знак нам подал, чтобы назад подались. После наклонился и что-то потащил из камыша, длинное и темное, похожее на труп человека с руками, закинутыми за голову.

Мы с Гизульфом так и обмерли. Но тут разглядели: не труп это был, а лодка-долбленка, от времени черная.

Я подумал: не может же быть, чтобы дядя Агигульф, таясь, в лесу сидел и ее месяцами ладил. Не похоже это на нашего дядю Агигульфа. И из битвы он ее принести никак не мог. Лодка — не то добро, которое захватывают в походах. Не на себе же он ее, в самом деле, из дальних краев приволок?

Но спрашивать дядю Агигульфа я не решался, ибо про себя решил, что лодка краденая, а уличать дядю Агигульфа в краже мне по многим причинам не хотелось. Хотя бы и у чужих он ее украл, что вообще-то доблестный поступок.

Гизульф смелее меня оказался и дядю спросить отважился, откуда, мол, лодка эта?

Дядя Агигульф сказал, что лодка всегда в камышах была, в точности на этом месте. Еще до рождения Гизульфа она в камышах была, чтобы все наши ею пользовались. Еще до того, как наше село в этих краях воздвиглось, она в тех камышах была.

Неведомо, стало быть, дяде Агигульфу, чья эта лодка и почему здесь лежит. Лежит и ладно.

Я тоже в раздумья вдаваться не стал. Гизульф же ухмыльнулся и, к дяде Агигульфу подольститься желая, заметил, что, небось, лодку-то гепиды ладили. Вон какая основательная лодка. И коли гепиды, от Скандзы приплыв, корабль свой дальше на руках по суше несли, то отчего бы им и лодку сюда не принести? Принесли, спрятали и позабыли, где, по тугоумию своему. Гепиды, одно слово.

Дядя Агигульф велел Гизульфу, чтобы рогатину мне передал. Мол, они с Гизульфом лодку понесут к воде, а я с рогатиной сторожить должен — вдруг на мыске чужой окажется?

На мыске чужих не оказалось.

Спустили лодку на воду. Дядя Агигульф сказал, что лодку держать будет, а нам велел садиться.

Когда мы с братом в лодку сели, она закачалась. Я выпустил рогатину и схватился за борта. Я сильно испугался, что лодка перевернется и мы утонем, потому что плавать не умеем. Дядя Агигульф в воду по грудь вошел, поймал рогатину и меня древком по спине вытянул, совсем как дедушка Рагнарис его самого, бывало: нечего оружие бросать. Затем он и сам в лодку вскочил, ловко, как кот лесной — вот, мол, как надо!