Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод)

— А мы тем временем получаем деньги за то, что владеем милями путей, на которых нет движения, — сказала она.

Мейгс понял и откинулся на спинку кресла, словно потерял всякий интерес к этой дискуссии.

— Это не так! — резко возразил Таггерт. — Мы пускаем много местных поездов для обслуживания района нашей бывшей трансконтинентальной линии — через Айову, Небраску и Колорадо, а по другую сторону туннеля — через Калифорнию, Неваду и Юту.

— Пускаем два местных поезда в день, — сказал Эдди Уиллерс сухим, безучастным тоном деловой справки. — Кое-где и меньше.

— Что определяет количество поездов, которое каждая железная дорога обязана пускать? — спросила Дагни.

— Общественное благо, — ответил Джеймс.

— Правление пула, — ответил Эдди.

— Сколько поездов было остановлено в стране за последние три недели?

— Собственно говоря, — пылко заговорил Таггерт, — этот план помог гармонизировать отрасль и устранить жестокую конкуренцию.

— Он устранил тридцать процентов ходивших по стране поездов, — вмешался Эдди. — Конкуренция сохранилась только в подаче заявлений в Правление о разрешении отменять поезда. Выживет та железная дорога, которая ухитрится не пускать поездов совсем.

— Кто-нибудь подсчитывал, как долго сможет функционировать «Атлантик»?

— Это не ваше… — начал было Мейгс.

— Каффи, прошу тебя! — воскликнул Таггерт.

— Президент «Атлантик Саусерн», — бесстрастно произнес Эдди, — покончил с собой.

— Мы здесь ни при чем! — заорал Таггерт. — Он совершил самоубийство по личным причинам!

Дагни молча глядела на их лица. В сумеречном безразличии ее сознания все еще теплилась какая-то искорка интереса: Джим всегда ухитрялся сваливать бремя своих просчетов на самые крупные компании и выживать, заставляя их расплачиваться за ошибки, как поступил с Дэном Конвеем, с промышленниками в Колорадо; но тут не было даже здравого смысла грабителя — в этой атаке на иссохший костяк более слабого, полуобанкротившегося конкурента ради минутной отсрочки краха, поскольку нападавшего отделяла от бездны только треснувшая кость.

Привычка дискутировать едва не заставила Дагни говорить, спорить, указывать на очевидное, но она снова посмотрела на их лица и поняла, что они все и так знают. В каких-то иных понятиях, в каком-то ином осмыслении они знали все, что она могла сказать, — не имело смысла доказывать необратимый ужас их курса и его последствий.

— Понятно, — негромко сказала она.

— Ну а что, по-твоему, мне было делать? — закричал Таггерт. — Прекратить наши трансконтинентальные перевозки? Обанкротиться? Превратить великую железную дорогу в жалкую местную? — Одно ее слово, казалось, задело его сильнее, чем любые убийственные аргументы; он буквально трясся от ужаса перед тем, что стояло за этим коротким «понятно». — Мне больше ничего не оставалось! Нам нужно было сохранить трансконтинентальный маршрут! Обогнуть туннель невозможно! У нас нет денег на дополнительные расходы! Нужно было что-то делать!

Мейгс смотрел на него с удивлением и неприязнью.

— Я не спорю, Джим, — сухо сказала она.

— Мы не могли допустить, чтобы такая дорога, как «Таггерт Трансконтинентал», потерпела крах! Это была бы национальная катастрофой! Надо было думать обо всех городах, промышленности, грузоотправителях, пассажирах, служащих и акционерах, условия жизни которых зависят от нас! Это не только ради тебя или меня, это ради общего блага! Все согласны, что план объединения железных дорог практичен! Лучше всех осведомленные…

— Джим, — сказала Дагни, — если у тебя есть еще деловые вопросы для обсуждения, давай ими займемся.

— Ты никогда не принимала во внимание социальную сторону чего бы то ни было, — недовольно буркнул он в ответ.

Дагни заметила, что это притворство неприятно не только ей, но и Мейгсу, хотя и по совершенно другой причине. Он смотрел на Джима со скукой и презрением. Джим внезапно показался ей человеком, пытавшимся найти без опасную тропу между двумя полюсами — Мейгсом и ею, — и теперь видящим, что его путь стремительно сужается, и он будет растерт между Сциллой и Харибдой.

— Мистер Мейгс, — спросила она, побуждаемая ехидным любопытством, — каковы ваши экономические планы на послезавтра?

И увидела, как его мутные карие глаза сосредоточились на ней безо всякого выражения.

— Вы непрактичны, — сказал он.

— Совершенно бессмысленно, — отрывисто бросил Таггерт, — теоретизировать о будущем, когда необходимо думать о неотложных делах настоящего. В конечном счете…

— В конечном счете все мы умрем, — сказал Мейгс. И внезапно поднялся на ноги. — Побегу, Джим. Не могу тратить время на разговоры. — И добавил: — Поговори с ней о необходимости как-то прекратить все эти крушения поездов, раз эта девочка такая кудесница в железнодорожных делах.

Сказал он это не оскорбительно; он не был способен ни оскорбить, ни понять, что оскорбили его.

— До встречи, Каффи, — сказал Таггерт, когда Мейгс выходил, не удостоив их прощальным взглядом.

Таггерт посмотрел на сестру испуганно и выжидающе, словно страшился ее комментариев и вместе с тем отчаянно надеялся услышать от нее хоть что-то.

— Ну? — спросила Дагни.

— Ты о чем?

— Есть у тебя еще темы для обсуждения?

— Ну, я… — в голосе его звучало разочарование. — Да! — воскликнул он с отчаянной решимостью. — у меня есть тема, самая важная из всех.

— Растущее число крушений?

— Нет! Не это.

— Тогда что?

— Ты… ты сегодня вечером выступишь на радио в программе Бертрама Скаддера.

— Вот как?

— Дагни, это очень важно, необходимо, ничего поделать нельзя, об отказе не может быть и речи, в такие времена выбора нет, и…

Дагни взглянула на часики.

— Даю тебе три минуты на объяснение, если хочешь, чтобы я тебя выслушала. И говори начистоту.

— Хорошо! — обреченно тряхнул головой Джеймс. — Считается крайне важным — на самом высоком уровне, я имею в виду Чика Моррисона, Уэсли Моуча и мистера Томпсона, — чтобы ты произнесла речь перед всей страной, поднимающую дух речь, понимаешь, и сказала, что ты не бросала своего дела.

— Зачем?

— Потому что все так думали!.. Ты не знаешь, что происходило в последнее время, но… но это какая-то жуть. По стране ходят слухи, всевозможные слухи обо всем, и они опасные. Подрывные. Кажется, люди только и делают, что шепчутся. Они не верят газетам, не верят лучшим ораторам, но верят любой злобной, нагнетающей страх сплетне. Не осталось ни доверия, ни порядка, ни… ни почтения к власти. Люди… люди как будто на грани паники.

— И что?

— Прежде всего это история с исчезновением всех крупных предпринимателей! Никто не может дать никаких объяснений, и это пугает людей. Это вызывает всевозможные нелепые шепотки, но главным образом шепчутся, что «ни один порядочный человек не будет работать на этих типов». Имеются в виду люди в Вашингтоне. Теперь понимаешь? Ты не подозревала, что очень популярна, но это так, и, может быть, стала еще популярней после авиакатастрофы. В нее не верил никто. Все думали, что ты нарушила закон, то есть Директиву 10-289, и дезертировала. В обществе много… непонимания этой директивы, много… да, волнений. Теперь понимаешь, как важно, чтобы ты выступила, сказала людям, что неправда, будто Директива 10-289 разрушает экономику, что это хороший закон, принятый для всеобщего блага, и что если люди немного потерпят, положение дел наладится, процветание вернется. Должностным лицам они уже не верят. Ты… ты предпринимательница, одна из немногих, принадлежащих к старой школе, и единственная вернувшаяся, когда все сочли, что ты скрылась. Ты известна как… как реакционерка, противящаяся политике Вашингтона. Поэтому люди тебе поверят. Твое выступление окажет на них большое влияние, укрепит их уверенность, поднимет дух. Теперь понимаешь?

Джеймс продолжал говорить, его подбадривало странное выражение ее лица — задумчивость, легкая полуулыбка.

Дагни слушала и слышала сквозь его слова голос Риардена, говоривший ей весенним вечером больше года назад: «Им нужна от нас какая-то поддержка. Не знаю, какая именно, но, Дагни, если мы ценим свои жизни, то не должны оказывать им никакой помощи. Откажись, даже если тебя вздернут за это на дыбу. Пусть они уничтожат твою железную дорогу и мои заводы, но поддержки нашей они не получат».