Атланта в Калидоне

ПИРИФОЙ — царь племени лапифов.

ТЕЛАМОН — брат Пелея, царь о. Саламин, отец героя Троянской войны Аякса.

ТИРО — дочь Салмонея, возлюбленная водяного бога Энипея (под этим именем, возможно, скрывается сам Посейдон), от него родила Нелея, и является, таким образом, бабушкой премудрого Нестора. Несмотря на такие «связи», подвергалась преследованиям со стороны своей мачехи.

ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ НАЗВАНИЯ:

Акарнания — страна на запад от Этолии.

Аркадия — страна в центре Пелопонесского полуострова, считалась богатой и счастливой.

Ахелой — река в северной Греции. Бог этой реки изображался с рогами (один из них обломил Геракл).

Херсонес — название северного берега пролива Дарданеллы; были также многие другие местности с таким названием.

Фракия — «варварская» страна к северу от Греции.

Понт — Чёрное море.

Пропонтида — Мраморное море.

Ермаков Эдуард Юрьевич Комментарий к переводу трагедии Суинберна

О трагедии А.Суинберна «Аталанта в Калидоне»: (1965 г)

Статья представляет опыт комментария к моему переводу трагедии английского поэта второй половины XIX века Алджернона Суинберна (текст перевода смотрите на этой же странице журнала «Самиздат»). Это произведение считается одним из самых виртуозных в английской литературе. В одном из рассказов Киплинга («Хранить как доказательство») выведен аристократ, знающий «Аталанту» наизусть, и это оценивается как признак утонченного вкуса. И действительно, разнообразие стихотворных форм, красота стиля, интенсивность эмоционального наполнения поражают.

Часть 1. Текст

Как и положено трагедии, все начинается в идиллических тонах. Весна в разгаре. Охотник, а затем хор девушек славят богов, а особенно Аполлона и его сестру Артемиду, восхваляя их величие. Правда, Артемида наслала бедствие на округу — злобного кабана, который топчет посевы и гоняет людей, но на то она и богиня, чтоб карать за неуважение и миловать за раскаяние:

Сам виноват был царь: он приготовил (строка 170) Для всех богов хлеба, вино и кровь, Но ей он не принёс кровавой жертвы, Ни даже соли или пирога; Что же дивишься гневу ты богини? Сейчас же она милость вновь явила И зверя отвела: какой поступок лучше — Карать страну за алчность и безбожье Иль миловать, прислушавшись к мольбам?

И тут на сцене появляется новое лицо — царица Этолии, Алфея. И речь ее решительно обрывает поток славословия. Собственно, вся характеристика этой женщины — уже здесь, а дальнейшее — только развертывание образа:

Пусть юная весна на время разомкнула Объятия зимы, пятнавшей нас грехами, Сезон проклятых холодов — я знаю, 130 Весну погубит осень проливным дождём, И бури летнюю листву испепелят. Как человек, что спит всю жизнь свою И грезя, умирает — вознамерен Богов будить, из коих и последний Превыше наших снов и нашей яви? О чём надеется беседовать он с ними? Не знает сон пощады, и мечты Горят в крови и кости прожигают, Но и проснуться страшно… 140

Заряд темных страстей, страхов, обид на всех и на все вырывается и заражает окружающих. И хор звучит теперь уныло и тревожно… Что же, собственно, может столь тревожить властительницу, имеющую к тому же сына-богатыря, знаменитого героя и удачного наследника трона?

Тут является тема судьбы, или рока, или проклятой предопределенности будущего.

Ведь при рождении сыну дана странная участь — жизнь его зависит от полена, и это полено приходится охранять матери. Вдруг дом сгорит, или полено украдут враги? Ответственность лишает покоя — знать будущее человеку страшно, неведение дает иллюзию бессмертия…

Но с каждым словом Алфеи обнажается еще одна, скрытая забота: она ревнует сына к его возлюбленной, приезжей деве-охотнице. Собственническая страсть маскируется под искреннюю материнскую любовь, но прорывается темными, невнятными угрозами:

Подумай же: люби иль не люби, Как хочешь сам; в своих руках ты держишь 710 Судьбу свою; ты не умрёшь как всякий Обычный человек — но твой конец И мне нежданно гибель принесёт.

Собственно, любовь Мелеагра к Аталанте — скорее почитание жрицы, чем сексуальная страсть. Он даже смешивает богиню и ее служительницу:

Я видел много страхов и чудес, Но здесь нашёл я ту, что всех чудесней, Грознее: непорочна, девственна богиня, Пред ней, бесстрашный, ощущаю трепет, Люблю и почитаю выше всех богов.

Мелеагр один, среди всех действующих лиц, не поддается мороку страха и раздора, создаваемому царицей. Почему? Потому что он бывал в иных странах, одерживал победы и привык полагаться на себя, на боевых друзей, на благосклонность богов; что ему заботы матери! Но в ее руках до сих пор хранится его смерть….

Непонятно, знает ли сам Мелеагр об этом? Эта неопределенность свойственна и мифу, сохранена она и в трагедии Суинберна. Завязавшийся клубок семейных ссор, за которым — желание наказать принца за непослушание, за предпочтение чужих богов своим родственникам, за выход из системы местных ценностей — растет, захватывая новых участников. Сам царь Этолии стремится помирить жену и сына, но Алфея готова пожертвовать всем и всеми ради сохранения единственной интересующей ее разновидности власти — власти над детьми. И она выступает уже и против мужа. Льются потоки слов о любви и заботе — с требованием смириться и вновь идти «под юбку»:

Умён ты, царь, но лучший ум хромает, 650 И справедлив, но рок сильнее правды, И боги с равной силой поражают Уста и честные и лживые, льют кровь Святого и злодея в прах единый. Довольно мудрых слов, что остужают, Ведь сердце преисполнено огня, От нежности, любви к тебе пылая, Мой сын; и расширяются глаза, Лишь на твое блестящее оружье Взгляну, о славный; от любви к тебе 660 Глаза темнеют, наполняются слезами, Душа пылает, прерывается дыханье…. Но Мелеагр с достоинством отстаивает свое право на любовь и служение: Царица, моё сердце прожжено слезами Твоими, и от жалости ослабли члены, Любовь к тебе стесняет грудь и полнит горем: Тебя узнал я раньше всех, твои глаза И грудь боготворю, привязан духом К тебе, люблю навеки всей душой. Нет для мужчины ничего ужасней, 720 Чем видеть мать свою в тоске, несчастье. Но будь что будет: мы живём лишь раз, Прошедший день вовек не возвратить. Часы и годы нас сильнее, мы В их власти; Зевс, отец небесный наш, Единый кормчий множества творений, Взгляни на нас скорей и помоги, Иль воздержись, коль хочешь ты иного.

Хор, как и в древнегреческой трагедии, становится усилителем страстей, толкователем тайных побуждений героев. Сбивчиво и дисгармонично звучит он теперь, в постоянных перебоях ритма, хаотических рифмах выражается нагнетание атмосферы недовольства, тревоги, отчаяния:

Зачем же явилась ты, Когда ветры гуляли свободно, Как весенних злаков цветы, Как пена просторов водных? От рожденья горька ты была, Афродита, мать всех раздоров, При тебе радость жизни ушла, И в рыданиях нет перерыва, На земле стало править горе. 780 Ибо Жизнь — не то же, что ты, Но добра, спокойна, красива, Плодородна, с лаской во взоре; Не имели жала желанья, Смерть — оружья, шипов кусты, Так зачем ты здесь объявилась, Чьё из пламени одеянье, Ты, что губишь сердца мечты; Ты из моря зачем просочилась, Как из рваной сумы — зерно, Как с большого костра — полено, Рознь неся и болезнь, прикатилась? Так зачем стало в мире темно? Розе — шип, страсти — жало дано?..