Атолл

Бармен повернул к себе раструб из надраенной латуни и гаркнул туда заказ писателя. Труба тянулась в кухню, как на корабле, обычно такая тянется в машинное отделения с капитанского мостика. Бармен был здесь капитаном, а его стойка - мостиком.

Жан-Люк улыбнулся Уилсону:

– А что закажет уважаемый доктор?

– Только банку "Гиннеса".

В бар зашли два западных туриста, одетые в пестрые рубашки-аллоха и трусы бермуды. Один был полный, рыхлый, другой - тощий и жилистый.

– What's up, dude?
– [Как дела, чувак? (англ.)] обратился к бармену толстый развязным тоном и стало ясно, что пришли американцы.

– Excellent, - [великолепно! (англ.)] приветливо ответил бартендер. Он всем отвечал приветливо, даже последним засранцам.

Посетители заказали "Дайкири". "Побольше рому налей", - сказал бармену толстый.

– Опять эти двое, - сказал доктор, наклонясь к Джону.

Писатель отхлебнул водки, посмотрел поверх тяжелого восьмигранного стакана.

Американцы громко разговаривали, будто были у себя в Бруклине, не обращая ни на кого внимания. В иное время Кейну стало бы стыдно за своих соотечественников, за их неряшливый вид, за громкий бестактный голос, за развязную манеру поведения (Самым отвратительным из них был толстый, он в основном и говорил, а тощий больше помалкивал и озирался по сторонам, будто ища с кем бы подраться), но сейчас ему было не до критических наблюдений. Джон собрал всю свою волю в кулак, делая вид, что совсем не испугался. Мимоходом подумал, что давешняя парочка успела переодеться в более легкую одежду.

Толстый громогласно стал рассказывать анекдот про двух евреев.

– Как же мы быстро теряем свою политкорректность, едва выехав за границу цитадели демократии, - посетовал доктор.

– Ну правильно, край дикарей, чего стесняться, - стараясь держаться бодро с иронизировал Джон Кейн.

Толстый говорил, давясь от смеха:

"Один еврей звонит другому еврею:

– Слушай, Абрам, как ты относишься к евреям?

– Я их ненавижу, когда они звонят мне по телефону в три часа ночи!!!"

Тонкий в знак солидарности едва не подавился от смеха. Откашлявшись, он в отместку рассказал свой анекдот:

"Вчера по ящику для идиотов показывали какое-то идиотское шоу, и я как идиот его смотрел".

Толстый прыснул коктейлем от смеха и тоже закашлял.

– А где наш Гоген?
– спросил Кейн свою компанию, чтобы только не видеть тех двоих ублюдков.

– Годо на пленэре, - ответил директор гимназии месье Жалюзи.
– Пишет с натуры вечерний прибой.

– И вот что интересно, - вклинился в разговор бригадир Охам Дженкинс (он съел свое мясо и теперь ему хотелось поговорить о высоком), - волны у него получаются всегда одни и те же. Как щепки. Как хотите, господа, но мне такое искусство не по нутру. Я целый день тружусь на причале, уж я-то знаю, какие бывают волны.

– Вода - самый трудный элемент изображения для художника, - взял слово доктор, крутя в руках полупустую, всю в слезах, банку "Гиннеса".
– Не всякий её может написать. Мне нравится, например, Рокуэл Кент...

– Лучше всех писал воду русский художник Айвазовский, - высказал свое мнение Джон Кейн.

– Русский реализм устарел, - высокомерно отмахнулся пан Фунек.

– Абстракционизм еще более устарел, - ответил Кейн.
– Все возвращается, и сейчас самое авангардное направление как раз реализм.

Джон не жаловал поляка. В свое время писатель несколько раз пытался поговорить с ним, как со славянином, о России, но пан Фунек только отфыркивался или презрительно отвечал, что для него, пана Фунека, сразу за восточной границей Польши начинается Аляска. На что доктор с чисто британским чувством юмора рассказал анекдот про Буша-младшего, рассматривающего глобус.

– Кстати, о воде, - сказал бригадир Охам.
– Один местный житель строит ковчег.

– В каком смысле?
– спросил доктор.

– В прямом. Говорят, самый настоящий ковчег, из дерева, футов сто длиной.

Доктор усмехнулся.

– Вот-вот, все над ним смеются, точно так же как смеялись над Ноем перед потопом, - сказал Дженкинс.
– А теперь вот грядет глобальное потепление. Если океан поднимется, первым делом уйдут под воду эти острова...

"Нигде не скрыться, нигде не скрыться, - с тоской подумал Кейн.
– Этот Охам, конечно, трепло, но тут он прав. Вот тебе и парадиз...", - но вслух сказал иное:

– Меня это не касается, У меня уже есть ковчег - моя яхта.

– Да, вам хорошо, - вздохнул Охам и заказал у бармена один "Джулепс".
– А что делать нам, не миллионерам, простым смертным?

"Умирать", - подумал Кейн, но промолчал, дабы не нажить классового врага.

– Всемирный потоп - это выдумка журналистов, - сказал месье Жалюзи.

Бронислав, глядя на Охама, тоже заказал "Джулепс".

– С коньяком? виски?
– спросил Жан-Люк у Бронислава.

– Виски со льдом, мятой - все как полагается, - раздражился поляк.
– Почему вы ни у кого не спрашиваете, только у меня?

– Не психуйте, я только уточнил.