Атолл

Американцы громко разговаривали, будто были у себя в Бруклине, не обращая ни на кого внимания. В иное время Кейну стало бы стыдно за своих соотечественников, за их неряшливый вид, за громкий бестактный голос, за развязную манеру поведения (Самым отвратительным из них был толстый, он в основном и говорил, а тощий больше помалкивал и озирался по сторонам, будто ища с кем бы подраться), но сейчас ему было не до критических наблюдений. Джон собрал всю свою волю в кулак, делая вид, что совсем не испугался. Мимоходом подумал, что давешняя парочка успела переодеться в более легкую одежду.

Толстый громогласно стал рассказывать анекдот про двух евреев.

– Как же мы быстро теряем свою политкорректность, едва выехав за границу цитадели демократии, - посетовал доктор.

– Ну правильно, край дикарей, чего стесняться, - стараясь держаться бодро с иронизировал Джон Кейн.

Толстый говорил, давясь от смеха:

"Один еврей звонит другому еврею:

– Слушай, Абрам, как ты относишься к евреям?

– Я их ненавижу, когда они звонят мне по телефону в три часа ночи!!!"

Тонкий в знак солидарности едва не подавился от смеха. Откашлявшись, он в отместку рассказал свой анекдот:

"Вчера по ящику для идиотов показывали какое-то идиотское шоу, и я как идиот его смотрел".

Толстый прыснул коктейлем от смеха и тоже закашлял.

– А где наш Гоген?
– спросил Кейн свою компанию, чтобы только не видеть тех двоих ублюдков.

– Годо на пленэре, - ответил директор гимназии месье Жалюзи.
– Пишет с натуры вечерний прибой.

– И вот что интересно, - вклинился в разговор бригадир Охам Дженкинс (он съел свое мясо и теперь ему хотелось поговорить о высоком), - волны у него получаются всегда одни и те же. Как щепки. Как хотите, господа, но мне такое искусство не по нутру. Я целый день тружусь на причале, уж я-то знаю, какие бывают волны.

– Вода - самый трудный элемент изображения для художника, - взял слово доктор, крутя в руках полупустую, всю в слезах, банку "Гиннеса".
– Не всякий её может написать. Мне нравится, например, Рокуэл Кент...

– Лучше всех писал воду русский художник Айвазовский, - высказал свое мнение Джон Кейн.

– Русский реализм устарел, - высокомерно отмахнулся пан Фунек.

– Абстракционизм еще более устарел, - ответил Кейн.
– Все возвращается, и сейчас самое авангардное направление как раз реализм.

Джон не жаловал поляка. В свое время писатель несколько раз пытался поговорить с ним, как со славянином, о России, но пан Фунек только отфыркивался или презрительно отвечал, что для него, пана Фунека, сразу за восточной границей Польши начинается Аляска. На что доктор с чисто британским чувством юмора рассказал анекдот про Буша-младшего, рассматривающего глобус.

– Кстати, о воде, - сказал бригадир Охам.
– Один местный житель строит ковчег.

– В каком смысле?
– спросил доктор.

– В прямом. Говорят, самый настоящий ковчег, из дерева, футов сто длиной.

Доктор усмехнулся.

– Вот-вот, все над ним смеются, точно так же как смеялись над Ноем перед потопом, - сказал Дженкинс.
– А теперь вот грядет глобальное потепление. Если океан поднимется, первым делом уйдут под воду эти острова...

"Нигде не скрыться, нигде не скрыться, - с тоской подумал Кейн.
– Этот Охам, конечно, трепло, но тут он прав. Вот тебе и парадиз...", - но вслух сказал иное:

– Меня это не касается, У меня уже есть ковчег - моя яхта.

– Да, вам хорошо, - вздохнул Охам и заказал у бармена один "Джулепс".
– А что делать нам, не миллионерам, простым смертным?

"Умирать", - подумал Кейн, но промолчал, дабы не нажить классового врага.

– Всемирный потоп - это выдумка журналистов, - сказал месье Жалюзи.

Бронислав, глядя на Охама, тоже заказал "Джулепс".

– С коньяком? виски?
– спросил Жан-Люк у Бронислава.

– Виски со льдом, мятой - все как полагается, - раздражился поляк.
– Почему вы ни у кого не спрашиваете, только у меня?

– Не психуйте, я только уточнил.

– Если начнется потоп, я возьму вас, Дженкинс, к себе на борт в качестве матроса, - предложил Джон, - обещаю.

– Вот спасибочки!
– обрадовался Охам и заказал еще один "Джулепс".

– Если этот остров уйдет под воду, - сказал доктор, - я пожалею лишь о том, что потеряю наш корт для тенниса.

– Мое приглашение относится и к вам, доктор, - сказал Джон.

– О! Вы очень любезны.

– Не стоит благодарности. У меня к вам шкурный интерес. На борту должен быть доктор.

– Ага, - многозначительно сказал доктор.

Поляк насуплено сосал свой "Джулепс", зная, что на яхте миллионера он будет (как всегда) лишним.

– О чем разговор? О чем секретничаем?
– вклинилась в мужскую компанию Алисия Ферэрра.
– Мистер Кейн, где ваша прекрасная нимфа? Куда вы её спрятали от народа?

– Как раз с народом она и пошла общаться, - ответил Кейн.
– Аниту ушла в деревню, навестить родственников.

Джон терпеть не мог рассказывать всем про свои проблемы и потому отвечал приблизительно.

– Мистер Кейн набирает команду, - дал объяснения Охам Алисии на её предыдущий вопрос.

– Для чего?
– Латиноамериканка вновь обратила свой кошачий взор на миллионера, сексуально потягивая через соломинку черный, на основе кока-колы коктейль "какаду".

– Отправляемся в кругосветное плавание, - полушутя ответил Джон.

– О, Боже мой, вы просто сумасшедшие! Кругосветное! Это же шторма! Пираты!..

– Да, кстати, - сказал доктор, - пираты это не шутка. Сегодня по радио сообщили: опять пираты захватили судно в районе...

Кейн достал из кармана сигару, освободил её от целлофана. Он любил эту процедуру, все делал не спеша. Обязательно надо понюхать табак, потом обрезать кончик. Потом долго и тщательно раскуривать так, что металлический корпус зажигалки "зиппо" успевал разогреться до боли в пальцах. Периферическим зрением Джон заметил, что Тонкий исподтишка рассматривает его, Кейна. Толстый действовал более профессионально, но и от него тоже вдруг завоняло копом.