Атомка

— Больше всего нас интересует, кто такой Жозеф Ортевиль, — вздохнул Шарко.

— Всему свое время. Это… это сложная история.

Они пришли на третий этаж.

— Верхний уровень. Здесь вы не увидите открытых дверей. Пациенты, которые здесь содержатся, нуждаются в особо строгом надзоре.

Юсьер отпер одну из дверей, толкнул ее, и полицейские прошли вслед за ним в коридор без окон. Свет тут давали только неоновые лампочки, размещенные через каждые пять метров. Да, конечно, это был «верхний уровень», но из-за каменных стен у Люси и Шарко рождалось ощущение, будто они идут через подземный ход или попали в шахту, выдолбленную в горе. Они свернули, продвинулись еще немного вперед и наконец оказались в зоне с палатами. В массивных дверях, запертых на тяжелые замки, были проделаны круглые отверстия типа иллюминаторов.

«Это не россказни, такие места существуют пока на самом деле», — подумала Люси.

Теперь ей стало по-настоящему страшно, все внутри сжалось. Люди за этими дверями, наверное, убивали, уничтожали с улыбкой на губах целые семьи. Выйдут ли они когда-нибудь из этих зловещих стен? Превратятся ли, очутившись на свободе, в потенциальных Агонла? Она пыталась на ходу заглядывать в окошки, но ничего за ними, кроме, как ей показалось, совершенно пустых комнат, видно не было. Скорее всего, пациенты лежали на кроватях, накачанные лекарствами.

Но вдруг в одном из «иллюминаторов» показалось лицо — и Люси невольно отпрянула.

У мужчины за стеклом был прямой пробор в темных волосах, он оскалился, сморщил нос и, не спуская с Люси глаз, стал мерно биться лбом об окошко изнутри. Ей почудилось, будто он похож на Грегори Карно, убийцу ее двойняшек.

— Люси, ты как? Все нормально?

Голос Шарко…

Люси зажмурилась, потом открыла глаза и поняла, что за окошком уже никого нет. И эта палата тоже выглядела теперь пустой. Что же до Карно, то он умер и похоронен полтора года назад на ближайшем к Пуатье кладбище.

Все-таки слегка растерянная, она снова двинулась по коридору:

— Да-да, все нормально.

Хотя на самом деле — не все, далеко не все! Она понимала это. Она же видела кого-то, кого, наверное, не существует.

В этом отделении было тихо, но тишина давила, казалась опасной. Время от времени Энебель мерещились крики, больше похожие на хрип, и исходили они словно бы из недр здания. Средоточие кошмаров, а не здание! Наконец они остановились у последней двери — в отростке коридора. Юсьер повернулся спиной к стеклу, закрыв его собой так, чтобы полицейские не могли заглянуть.

— Пришли. Должен вас предупредить, что Жозеф Ортевиль страдает психозом в самой тяжелой форме, на нем надета смирительная рубашка, тем не менее прошу не переступать порога палаты и не приближаться к пациенту.

— А я думал, смирительных рубашек больше не существует, — нахмурился Шарко.

— Вы правы, но пациент сам попросил, чтобы на него надели рубашку: Ортевиль отлично осознает, что без нее сдерет себе кожу с лица и торса, будет отрывать от себя куски до тех пор, пока не умрет… За долгие годы больной сделался устойчив к химиотерапии — ни одно лекарство больше на него не действует. Не стану долго объяснять, в чем суть этой болезни, скажу только… только, что она весьма опасна… как для него самого, так и для вас.

Люси невольно сделала шаг назад, позволив Шарко опередить ее на несколько сантиметров. Она не выносила взгляда сумасшедших, потому что в глубине их зрачков можно прочесть все, что вытесняется нашим сознанием, все, что сознание мешает нам видеть.

— В его «послужном списке» есть убийства? — спросил комиссар.

— Нет. — Доктор вставил ключ в замочную скважину. — Он никому не причинил зла, только на себе испытал. Должен вас предупредить, лицо у Жозефа не такое, как у нас с вами. — Юсьер замолчал, обернулся и посмотрел собеседникам прямо в глаза. — Здесь, в горах, двадцать пять лет назад происходили ужасные вещи. Местные жители говорили, что в долине поселился сам дьявол. Вы приехали сюда, в мою больницу, и вы никогда даже и не слышали об этой истории?

— Совершенно не в курсе. Расскажите, пожалуйста.

Юсьер вздохнул:

— Жозефу сейчас сорок шесть лет, он единственный, кто выжил в страшном пожаре. Тогда ему было едва за двадцать, у него обгорело лицо и почти все тело, он провел больше года в ожоговом центре и перенес несметное количество хирургических операций. Несколько раз он чуть не умер, огонь отнял у него способность произносить ясные и членораздельные звуки, говорить пациент не может — только писать…

Доктор понизил голос. Вдали раздавались глухие удары в дверь, слышались стоны, но Юсьер не обращал на них ни малейшего внимания.

— Вам может показаться странным то, что я стану делать и говорить в этой палате, но предоставьте мне действовать, а главное — ни слова! Эта фотография, эти вкладные листки — новые фрагменты большого пазла, и, может быть, они послужат мне ключом к сознанию пациента.

— Вы сказали «единственный, кто выжил»? А сколько же народу погибло?

— Семеро… Семь братьев сгорели на глазах Жозефа с нечеловеческими криками. Эти их крики он иногда воспроизводит целыми часами. — Прочитав на лицах полицейских изумление, врач поспешил объяснить: — Под «братьями» я, конечно же, имел в виду монахов, Жозеф Ортевиль и сам был монахом.

Люси, сраженная новым поворотом дела — еще и монахи! — не могла вымолвить ни слова. Шарко пришел в себя несколькими секундами раньше подруги:

— Пожар возник в результате несчастного случая или…

— Несчастный случай, самоубийство, одержимость, которая ввела монахов в состояние истерики и подтолкнула к самоистреблению… Рассматривались все возможные гипотезы, распространилось множество легенд и слухов. Знаете, тут у нас, в горах, всему склонны приписывать мистическое значение. Но если конкретно, то тела семи монахов были найдены в библиотеке аббатства, следствие показало, что все они перед смертью наглотались до отвала святой воды. Вам, должно быть, известно, что святая вода — лучшая защита от дьявола… Наверное, им не хотелось отправляться в ад… — Он пожал плечами. — У меня-то есть собственная версия того, что тогда случилось, и мне кажется, за ней вы сюда и приехали.

Святая вода… Полицейские были оглушены.

— Думаете, они были убиты, да? — спросила Люси дрожащим голосом.

Юсьер медленно повернулся к ним спиной и открыл наконец дверь.

28

«Лицо как будто из глины вылепили» — первое, что пришло Люси на ум, когда она увидела физиономию Жозефа Ортевиля. У него не было ни бровей, ни ресниц, ни волос, кожа местами была темно-коричневой, цвета кофе, но на этом почти черном фоне сохранились розовые и даже почти белые островки, в основном вокруг рта и на шее. Глаза, казалось, выскакивают из орбит — наверняка такое впечатление складывалось потому, что кожа под глазами была оттянута вниз, к щекам, как оттягивают ее пальцами дети, желая состроить рожу пострашнее. Но у него эта гримаса застыла навеки и стала отпечатком неописуемых страданий. Не человек — ходячая рана…

Пациент в смирительной рубашке сидел на кровати и смотрел закрепленный на довольно большой высоте телевизор. Четыре стены вокруг кровати с закругленными, чтобы не поранился, краями и маленький экран, только и связывавший его с внешним миром, — вот и вся вселенная Жозефа Ортевиля. Мрачная, по-спартански обставленная комната, овальное окошко из плексигласа, выходящее на бесконечные ряды елей… Ага, вот еще учебник шахматной игры, стопка бумаги и карандаш — на тумбочке… Двадцать пять лет заключения в этой сумрачной могиле. Даже если бы взяли его сюда абсолютно нормальным, здесь он точно сошел бы с ума…