Атомы у нас дома

Участок Игрек — это было какое-то загадочное место в дикой, неведомой глуши, где исчезло много наших друзей. Некоторые европейцы чувствовали себя там очень несчастными, потому что жизнь за оградой из колючей проволоки напоминала им концентрационный лагерь. Я не знала даже, как по-настоящему называется это место, но для нас там была приготовлена квартира, и один из физиков тщательно смерил в ней окна и прислал нам мерку, чтобы я могла купить занавески в Чикаго.

Участок Игрек было такое место, где пара обыкновенных ботинок была неожиданным даром, который вам ниспосылал отдел снабжения, а еще более ослепительным даром была электрическая плитка, потому что газа там не было и в помине; детям там позволялось бродить всюду, где им вздумается, потому что за ограду они все равно не могли выбраться, а о том, что вся переписка подвергается цензуре, обитателям участка объявили вскоре после того, как некоторые любознательные физики произвели опыты, подтвердившие, что их письма вскрывались. Эмилио Сегре, который жил со всей семьей на участке Игрек с 1943 года, однажды получил возможность совершить рейс «во внешний мир». Он написал оттуда письмо своей жене и вложил в него несколько волосков, а когда она открыла письмо, волосков там не оказалось.

— Конечно, вам будет очень хорошо на участке Игрек, — сказал мне, задумчиво покусывая трубку, некий молодой человек, с которым я до тех пор никогда не встречалась. Он приехал в Чикаго и пришел к нам рассказать, что можно, об участке Игрек, где он заведовал лабораториями. Его звали Роберт Оппенгеймер.

И вот это-то все каким-то непонятным образом привлекало и детей, и меня.

— Почему мы не можем сейчас поехать? — приставали дети.

Август в Чикаго был жаркий, противный. И я решилась.

— Ну, мы не будем дожидаться, поедем без тебя! — заявила я Энрико.

Но теперь, когда уже все было готово к отъезду, а Энрико не было, я представляла себе, как мы очутимся одни в Санта-Фе, и мне становилось страшно. И только вечером накануне отъезда, когда к нам неожиданно зашел Комптон, который уже бывал на участке Игрек, я с великим облегчением узнала, что и он тоже едет туда завтра и тем же поездом. «И кстати — не пригодятся ли Джулио резиновые сапоги, из которых наш сын Джон уже вырос, а они еще совсем крепкие?.. В горах возле участка Игрек много речонок, и там водится прекрасная форель, так вот Бетти (жена Комптона, очень дельная женщина) и подумала, что у вас может и не быть талона на сапоги…»

Что Бетти была поистине очень дельная особа, в этом я еще лучше убедилась на другой день, когда Артур пришел к нам в купе с сапогами в портфеле и сказал:

— Бетти велела позвать вас всех обедать… она разрешила мне пригласить вас, — поспешно добавил он.

В поезде меня ожидал еще один приятный сюрприз — я встретила нашего давнишнего друга Гарольда Юри, с которым мы расстались более двух лет назад в Леонии. Вернее, я увидела в открытую дверь одного купе лежащего на диване человека, похожего на Гарольда Юри, — с очень усталым лицом, с таким же, как у него, озабоченным выражением и о чем-то глубоко задумавшегося. Нелла и Джулио, которых я послала на разведку, вернулись сказать, что так оно и есть, конечно, это мистер Юри! Гарольд перегружал себя работой и слишком переутомился; все эти военные годы он казался много старше своих лет и оправился, только когда наконец можно было вздохнуть свободно и не думать больше о войне и обо всех связанных с нею обязанностях.

Я не могла подойти к нему и спросить: «А вы не Гарольд Юри?..» Или сказать просто: «Хелло, Гарольд!..»

В эти дни большинство известных ученых путешествовало под вымышленными именами. Гарольд Юри легко мог превратиться в Гуго Юргенса или Гирама Юстона, потому что военное ведомство, совершавшее эти превращения, отличалось неистощимой фантазией и сохраняло только инициалы. Энрико во время своих путешествий превращался в Эджина Фармера, а у Артура Комптона было даже два имени: мистер Комас и мистер Комсток — одно для путешествий на восток, а другое — на запад страны. Однажды он заснул в самолете на пути в Калифорнию, а когда стюардесса разбудила его и спросила, как его зовут…

— А где мы сейчас летим? — произнес Комптон вместо ответа и посмотрел в окно.

Поэтому я и не решалась заговорить с Гарольдом Юри. Но через некоторое время он очнулся и увидел нас. Мы долго говорили с ним о наших семейных делах, об общих друзьях, о последних событиях на фронте, о победах союзников во Франции — наши войска уже подходили к Парижу! Но ни он, ни я не обмолвились ни словом о том, куда и зачем мы едем. В Лами все мы вышли из поезда.

Едва я успела сойти на перрон, ко мне подошел белобрысый солдатик.

— Вы будете миссис Фармер? — спросил он.

— Да… я миссис Ферми.

— Мне приказано называть вас миссис Фармер, — мягко сказал он, но его голубые глаза смотрели на меня с упреком.

Я получила много всяких инструкций в Чикаго, но ни в одной из них не говорилось, что я должна носить новое имя Энрико.

Солдат повел нас к военной машине, на которой мы и проехали с ним шестьдесят с чем-то миль до места нашего назначения. Комптона и Юри увезли на другой машине. Они ехали на совещание, которое должно было состояться на участке Игрек.

История возникновения участка Игрек относится к осени 1942 года, иначе говоря, она начинается чуть ли не за два года до того, как я приехала туда с детьми.

Еще в декабре 1941 года высшее руководство Уранового проекта пришло к заключению, что, как только будет достигнута реальная возможность производить атомные бомбы, все работы по урану должны перейти в ведение военного министерства.

13 августа 1942 года из состава инженерных войск был создан особый военный округ для проведения атомных работ. Чтобы замаскировать его связь с атомными исследованиями, его назвали «Манхэттенский округ». 17 сентября военный министр Генри А. Стимсон назначил бригадного генерала Лесли Р. Гроувза начальником Манхэттенского округа. И в то же время было принято решение значительно расширить работу и приступить к этому как можно скорее…

Генерал Гроувз немедленно взялся за дело. Он проектировал работу с атомной бомбой еще до того, как показа тельный опыт с котлом 2 декабря 1942 года подтвердил возможность управления атомной энергией. Он выбрал участки для строительства новых лабораторий и заводов.

Фирма Дюпон уже проектировала закладку больших котлов для производства плутония в Хэнфорде, штат Вашингтон, на реке Колумбия. Отделять сильно расщепляемый изотоп урана от слабо расщепляемых изотопов предполагалось на участке Икс в районе Ок-Ридж, штат Теннесси. Для исследований и экспериментов по проектированию и созданию атомной бомбы, как для наиболее секретного вида работы, требовалось подыскать еще более изолированное и глухое место.

В поисках такого места генералу Гроувзу помогал профессор Роберт Оппенгеймер, или «Оппи», как звали его друзья. У семьи Оппи в долине Пекос на восточной стороне гор Сангре-де-Кристо было ранчо. Оппи хорошо знал Нью-Мексико. Он указал генералу Гроувзу на одну школу для мальчиков в уединенной горной долине неподалеку от каньона Лос-Аламес на склоне Хемезских холмов.

По мнению Оппи, школа и прилегающий участок вполне отвечали тем условиям, которые генерал Гроувз считал необходимыми для строительства новых лабораторий. Узкая горная дорога, может быть и не очень хорошая, но все же проезжая, вела от школы к шоссе, соединявшему Таос с Санта-Фе. Во всяком случае, эта дорога сильно облегчала задачу доставки материалов. От шоссе через Эспаньолу Санта-Фе отстоял в сорока пяти милях, а до ближайшей железной дороги было больше шестидесяти миль. Горная долина возле каньона Лос-Аламос была, несомненно, очень уединенным местом. В школьных зданиях могли поместиться на первых порах ученые, пока не будут построены жилые дома. И тут уж, во всяком случае, хватало места и для расширения работ, и для опытных исследований, и для крупного строительства. Кругом, насколько мог охватить глаз, не видно было ничего, кроме песка и сосен.

Генерал Гроувз очень заинтересовался школой и вместе с Оппи отправился в Санта-Фе.

Долина реки Рио-Гранде к северу от Санта-Фе представляет собой обширный бассейн, который когда-то в давние времена был озером. На востоке ее замыкают пологие отроги гор Сангре-де-Кристо, а на западе и северо-западе — зеленые куполы Хемезских холмов.

Дно этого бассейна — знойная бесплодная пустыня: песок, кактусы, редкие сосны, едва подымающиеся над землей, и широкий, необъятный простор, прозрачный воздух без капли влаги, без тумана. Только вдоль излучины Рио-Гранде да на узеньких полосках по краям горных ручьев земля покрыта зеленью; на ней что-то родится, она может давать жизнь. Старинные индейские пуэбло да испанские деревушки жмутся под тенью вековых деревьев, живут милостями, которыми одаряет землю река, и мирятся с бесплодной пустыней Нью-Мексико и ее беспощадным солнцем.