Аттестат зрелости

– Что нашло на тебя, дорогой мой? – развела руками та, уже спокойно, но взыскательно. – Я никогда тебя таким не видела.

– Да, и мне самому сейчас крайне неловко. Я слишком погорячился, и прошу извинить меня, – пристыжено оправдывался ученик, поспевая за ней по тесному коридору.

– Шахар, ты знаешь, как я к тебе отношусь, – произнесла преподаватель. – Я знаю, что ты не драчун. Но если у вас с Наором какие-то личные разборки, то я хотела бы тебя попросить проводить их где угодно, но только не здесь. Не в моем классе, – подчеркнула она сердито.

– У меня к Наору нет вообще ничего личного! – воскликнул Шахар, ударяя себя в грудь. – Это был первый и последний раз! Ну, пожалуйста, Дана! Разве ты меня плохо знаешь? Не знаешь моих родителей? Помоги мне загладить промах!

Классная руководительница остановилась, размышляя. Шахар был очень искренен, и ей самой, на самом деле, не хотелось так жестко его наказывать. Все-таки, они все были свои люди.

– Я попытаюсь, – кивнула она ободряюще, избегая более точных обещаний, хотя Шахар увидел по ее выражению лица, что он был, в принципе, прощен. – Только подумай и ты. Хорошенько подумай, о чем мы сегодня с тобой говорили.

– Этого я никогда не забуду, – благодарно изрек парень, довольный, что легко отделался. – В любом случае, спасибо тебе огромное!

Дана кивнула ему напоследок и удалилась. Воспрявший духом Шахар немного постоял, окидывая привычную школьную сутолоку поверхностным взглядом, и внезапно заметил Наора, зачинщика неприятности, который, скрестив на груди свои мускулистые руки, молча наблюдал за ним издалека, и, наверно, стоял там уже давно, прислушиваясь к его объяснению с педагогом. При виде "короля шпаны" парень слабо занервничал, но внешне изобразил ледяное спокойствие. Тот тоже выглядел хладнокровным. Немое противостояние одноклассников продлилось недолго. Наор, все с тем же гордым выражением и высоко поднятой головой, отошел первым, сделав для себя все выводы.

Шахар вернулся в класс. "Ужасный день", – подумал он, подходя к Галь, которая о чем-то тихо и встревоженно беседовала с Одедом, и заявил, что его неуд по поведению будет отменен.

– Вот и отлично! – подскочила его подруга, хватая его за руку, и, на радостях, прибавила: – Я так и знала, что Дана ничего тебе не сделает. Она просто пригрозила тебе для галочки.

– Наверно, – согласился Шахар, и, обратившись к Одеду, принес ему извинения и сожаление за свою неумеренную грубость.

– Все в порядке, – улыбнулся молодой человек. – Вообще-то, ты должен извиняться перед Хеном, а не передо мной, – уточнил он.

Этот неисправимый скромник отзывался о любой склоке как о мелочи. Но Шахар был уверен, что своим извинением загладил вину перед товарищем, как раньше – перед учительницей.

– Конечно, я поговорю с ним потом, – заверил он, и резко отодвинул парту, чтобы пройти на свое место.

При этом движении стопка тонких тетрадий Одеда в целлофановых обертках, лежавшая на краю парты, соскользнула на пол. Шахар кинулся подбирать вещи друга, и вместе с тетрадями поднял листок, до которого смятенный Одед не успел дотянуться первым. Это был тот самый листок, на котором он черкал на последнем уроке. Вся поверхность листка была исписана вроде как четверостишьями, местами зачеркнутыми, местами со вставленными сверху словами. Шахар невольно приблизил его к глазам и прочел:

"Я не один, я с близкими людьми,Но мне порой безумно одиноко.Того, что я, не чувствуют они,Ведя свой путь от чуждого истока.Когда мечусь, снедаемый тоскойИ страхом жить, они протянут руку,На краткий срок умаслят боль и муку,Но все ж тоска останется со мной.Я не могу неблагодарным быть.И я с друзьями в горькие минуты.Но должен каждый свой бокал испить,Идти, своею тяжестью согнутый.И вот, как все, учусь в себе держатьВсе, что мое дыхание спирает,Что гордый дух никак не отпускает,Что только я способен понимать".

Шахар перечитал произведение вслух и вернул листок пунцовому, как свекла, другу, который принял его потупив глаза.

– Это ты написал, Одед? – изумленно промолвил он.

Тот ответил неловким молчанием и робкой улыбкой. Вопрос был, конечно, риторическим.

– Замечательный стих! – подхватила завороженная Галь. – Вот честно! Я бы так не сумела.

Одед возился со своими вещами, делая вид, что это не к нему. Но скрывать уже было нечего.

– Да ты у нас, оказывается, талант, дружище! – похлопал его по плечу Шахар, которому было важно вновь снискать расположение его друзей. – Лучше опубликуй его, а не прячь. Он стоит того.

– Да-да, точно, опубликуй! – как эхо, повторила за ним его девушка.

Одед вложил листок в тетрадь и прислонил тетрадь к груди, давая понять, что стихи – это его личное. От Шахара не ускользнул его исполненный недоверчивости жест. Он отступил, признав право приятеля не афишировать свое творение, и вдруг понял, что не сочини тот своего стиха, то те же самые слова и ощущения вырвались бы, в другой форме, из его собственного сердца.

* * *

Тем же вечером Шахар, без предупреждения, нанес визит своей подруге. Открыла ему Шимрит, в кухонном фартуке и с руками, запачканными мукой. Галь как раз зашла в душ, обьяснила она, пусть Шахар немного ее подождет.

– Возьми, – протянула она ему пирожок с грибами. – Только что из духовки.

Парень неловко взял угощение из рук женщины, чью дочь сегодня мысленно обидел. Пытаясь справиться со смущением, он предложил Шимрит свою помощь на кухне, но та, по привычке, отказалась.

– Почему ты не предупредил заранее о своем приходе? – спросила хозяйка, хлопоча. – Мы бы все вместе поужинали.

– Мне захотелось сделать Галь сюрприз, – ответил юноша, – а поужинал я дома, спасибо.

– Сюрприз – это хорошо, – мечтательно протянула Шимрит. – Отец Галь тоже приподносил мне сюрпризы, – прибавила она со вздохом, давая понять, что те сюрпризы были далеко не из приятных.

Шахар, жуя пирожок, тихо прошел в комнату подруги. Ее постель была как всегда разбросана, жалюзи на окне опущены, лишь неярко горела настольная лампа, матовый свет которой создавал интимную обстановку. На этажерке, одна рядом с другой, красовались ее знаменитый пляжный снимок и их общий фотопортрет. Из-за приглушенного освещения их лица на снимках казались покрытыми тенью.

Молодой человек подошел к фотографиям, взял в руки ту, на которой Галь лежала у воды, и заходил по комнате, любуясь ею, испытывая при этом чувство вины и досады на себя. Нет, не за то, что он дал Наору в морду в присутствии Галь, а за тот перелом, что сегодня случился с ним. Он оказался трусом, слабаком. Настоящим Хельмером из "Кукольного дома". Парень надеялся, что его визит поможет ему сгладить впечатление от сегодняшнего позора, и искупит перед Галь неприятные моменты их общения, что возникали между ними в последние несколько недель.

Он не помнил, сколько времени провел за созерцанием чудесного снимка. Но вот, наконец, кутаясь в халат и шустро переставляя ноги в тапках в виде плюшевых собак, в комнату вошла его девушка, распространявшая запахи пряного шампуня и душистых кремов. Увидев Шахара, она замерла от неожиданности на пороге.

– Я хотел сделать тебе приятное, – улыбнулся Шахар, ставя фотографию на ее письменный стол и подходя к ней.

– Ну ты даешь! – ошарашено, но не без радости в голосе сказала Галь, помня его утреннюю агрессивность и холодность.