Аттила России

— Э, милая, недаром говорится: «До Бога высоко, до царя далеко»!..

Свищ долго уговаривал Бодену, но уговаривал разумно, мягко, необидно. И его даже не оскорбило, когда он понял, что тут «не пообедаешь»: втайне он ожидал этого, но не хотел опускать руки, не испробовав последнего средства.

Вообще во вторую часть пути их отношения значительно улучшились. Свищ был услужливее, добродушнее; Бодена не выказывала прежнего отвращения и довольно охотно разговаривала с ним.

В общем, ехали по-прежнему, если не считать того, что теперь вплоть до самого Петербурга Свищ держал окна кареты открытыми: ведь ему уже не приходилось скрывать от своей пленницы, куда ее везут. Только в нескольких верстах от Петербурга он снова захлопнул окна и спустил шторы. Однако до города они не доехали, а свернули влево и на седьмой день утром прибыли в Ораниенбаум.

Там Свищ сдал арестованную коменданту и в то же время передал ему записку Потемкина. В этой записке коменданту сообщалось, что арестантка — беглая монахиня Ирина — очень опасная государственная преступница, и ее надлежит держать в строжайшей тайне. Никто не должен знать о ее заключении, никого, под страхом наказания, комендант не имеет права пропускать к ней на свидания и должен по возможности лично сообщаться с нею, избегая посредства третьих лиц. В случае, если сестрица Ирина заболеет и понадобится врач, то лицо арестантки надлежит закрывать глухой маской; вообще — как можно меньше расспросов, как можно больше строгости.

— Понимаю! — сказал по прочтении письма комендант, покручивая концы своих рыжих бакенбардов.

Затем он достал маску и плащ, подошел к карете, стоявшей во дворе крепости, подал Бодене и приказал ей закутаться. Убедившись через дверь, что она надела и маску и плащ, он собственноручно отвел ее в подземную комнату, где и запер ее.

Свищ, получив расписку коменданта, понесся в Петербург к Потемкину.

Часть четвертая. Из мрака тюрьмы к подножию трона

I

По прибытии в Петербург Державин первым делом отправился к светлейшему.

— А, приехал, ревизор! — весело встретил его Потемкин. — Ну, как там дела?

Державин кратко и деловито передал главную суть своего дознания и мнение о необходимости привлечения к ответственности тех или иных должностных лиц.

— Ну, ну, — милостиво сказал светлейший, сделав изрядную понюшку. — Знал я, что кроме хорошего из твоей командировки ничего не будет; дельный ты человек, брат Гавриил! Теперь отправляйся к государыне. Матушка царица уже неоднократно о тебе справляться изволила; она калужским делом очень интересуется.

— Я крайне польщен милостивыми словами вашей светлости, — ответил Державин, — но дерзаю заметить, что для меня самого из моей командировки ничего хорошего не вышло.

— Это почему?

— Потому что во время моего отсутствия таинственным образом исчезла нежно любимая мною двоюродная сестра Мария.

— Исчезла? — с видом величайшего изумления переспросил Потемкин. — Опомнись, батюшка, что ты говоришь! Разве у нас, в Петербурге, люди исчезают?

«Неужели возможно так притворяться?» — подумал Державин, не зная, что ему теперь и думать, и сказал вслух:

— Это случилось не в Петербурге, а в Москве, ваша светлость.

— В Москве? — еще больше удивился светлейший. — Да как же Мария попала туда? А потом, и в Москве тоже люди исчезают таинственным образом? Нет, тут, братец, что-то не то! Расскажи-ка ты мне все по порядку…

— Уезжая в Калугу, я взял Марию с собой до Москвы, так как там живет наша старая родственница, двоюродная тетка, которая хотела познакомиться с чудесным образом обретенной племянницей. Когда на обратном пути в Петербург я заехал за сестрой, тетка, рыдая, объявила мне, что Маша исчезла.

— Но как это случилось?

— Однажды утром невдалеке от теткиного дома показались цыгане. Маша отправилась посмотреть, как они поют и пляшут, но домой не вернулась.

— Так она, может, ушла с ними?

— Тетка сейчас же отправилась к полицмейстеру. Тот принял горячее участие, приказал найти цыган и обыскать их. Цыган поймали под самой Москвой, но при них никого не оказалось. Дальнейшие розыски не привели ни к чему: нигде не удалось найти ни малейшего следа пропавшей…

— Да это просто сказка какая-то! Человек не иголка; куда ему пропасть?

— И все-таки это так, ваша светлость!

— Милый друг мой, самые таинственные происшествия оказываются крайне простыми, если отнестись к ним разумно. Логики, больше логики, братец, — вот главный ключ к истолкованию многого непонятного. Могли цыгане украсть твою сестру? Нет, потому что ее тоща нашли бы у них. Могло с ней что-нибудь случиться? Нет, потому что ты сам говоришь, что цыгане давали свои представления около дома твоей тетки, в людной местности, днем, и случись с твоей сестрой что-нибудь, это знали бы, увидали бы. Значит, остается одно предположение, и, судя по всему, оно самое вероятное. Просто твоя сестра, наслушавшись цыганских песен, возгорелась жаждой вновь вернуться к былой свободной жизни и сбежала; только и всего!

— Ваша светлость, что вы говорите!

— Знаю, что я говорю, милейший, знаю! Ты не забудь, что я ближе, лучше и дольше чем ты знаком с твоей сестрицей. Нельзя, конечно, сказать, чтобы она была плохим человеком — Боже упаси, в ней много хорошего. Но только она немножко сумасшедшая. Западет ей что-нибудь в голову — стук-бряк-хлоп, готово! Очень уж она горяча, необузданна, дика. А тебя я тоже знаю; ты у нас Иосиф Прекрасный, мораль ходячая. Чай, замучил ее до смерти? И то не хорошо, и это не годится… А тут пахнуло на нее запахом степей, раздольем табора… ну и поминай как звали!

— Ваша светлость, с тех пор как цыганка Бодена превратилась в Марию Денисовну Девятову, она поставила себе задачей стать достойной этого имени. Она сразу изменилась к лучшему!

— Вот то-то и дело, что «сразу»! Кто же, братец, сразу меняется? Столько лет прожила разнузданной цыганкой, а потом — стук-хлоп-бряк! — пожалуйте: сразу девица из хорошего дома! Слыханное ли это дело, братец? Просто это была одна из ее прихотей… Поверь мне, дружок, Бодена не хуже и не лучше всякой другой девчонки, назначение которой служить любви и прихоти!

— Вы оскорбляете меня…

— Ну вот еще! Разве ты можешь быть ответственным за добродетель кузины? Мало ли что бывает: Елизавета Воронцова была первым недругом нашей великой государыни, и один Бог знает, сколько эта подлянка гадостей царице натворила, а Екатерина Воронцова, ныне княгиня Дашкова, была государыней приближена… Вот и братья Орловы: один в немилости, другой в чести…

— Но Мария не могла быть настолько неблагодарной!

— Э, полно тебе! Благодарность не из числа ее добродетелей. Сам небось помнишь: я осыпал ее подарками, я дышал только ею, а как она вела себя со мной? Мало того, что была груба и дерзка, так она еще готова была с кем угодно изменить мне. Разве ты забыл, как она соблазняла тебя, как по ночам к тебе в комнату ходила? Вот то-то оно и есть!