Аттила России

Павел Петрович в конце концов согласился с этими доводами и на следующий день рано утром отправился к матери.

От смущения, чувства неловкости и худо скрытой досады великий князь не мог как следует выяснить, зачем он, собственно, пришел к матери, и неточно поставил вопрос. Он хотел заинтересовать мать судьбой пропавшей, хотел сказать, что ее справедливость не потерпит безнаказанности за такие темные дела, что, наверное, она выведет преступников на чистую воду, а получилось так, словно он грубо и резко требовал отчета, куда именно девалась Бодена.

— Ты, должно быть, не совсем здоров, — сухо и пренебрежительно ответила Екатерина Алексеевна. — Неужели ты думаешь, что у меня больше и дела нет, как следить, куда и зачем поехала та или иная женщина сомнительного поведения?

— Ваше величество, вам должно быть известно, что Мария Девятова не «поехала», а исчезла…

— Почему это должно быть мне известно? Наоборот, я только теперь узнаю это от тебя, сын мой! Ведь я не имею таких оснований, как ты, следить за ее судьбой!

— Ваше величество, мне кажется, что меня в данном случае можно оставить совершенно в стороне. Дело идет о том, что одна из ваших подданных исчезла таинственным образом и что обстоятельства дела заставляют подозревать преступление. Я могу быть нелюбимым сыном, но неужели от этого должно страдать правосудие?

— Друг мой, я повторяю, что ты, должно быть, нездоров. Для расследования преступлений и наказания преступников в государстве существует полиция и суд. Или, может быть, ты уже обращался куда следует и тебе не захотели дать законное удовлетворение? Вот в таком случае ты прав, что обращаешься ко мне: назови мне имена этих преступно небрежных чиновников, и я накажу их!

— К чему эта вечная комедия? Что может сделать какой-нибудь полицмейстер, раз в дело замешан либо светлейший князь Потемкин, либо другой высокопоставленный негодяй!

— Я требую, — крикнула государыня, с бешенством ударив кулаком по столу, — я требую, чтобы ты с подобающим уважением говорил о человеке, которого я удостоила высшим доверием!

— Ты не можешь требовать, мать, чтобы я был так же слеп, как и ты. Если ты принимаешь злого духа за своего ангела-хранителя…

— Приказываю тебе замолчать и не вмешиваться не в свое дело. Что тебе нужно от меня?

— Так как таинственным образом исчезла сестра покровительствуемого мною поэта Державина, так как я знаю, что ее преследовал своей местью князь Потемкин, так как я уверен, что это злое дело не обошлось без его участия, то я прошу расследования…

— Так как, так как, так как!.. Где исчезла эта особа?

— В Москве.

— Кто является ближайшей заинтересованной стороной?

— Ее двоюродный брат, поэт Державин.

— Ну, так вот ему и надлежит принимать те или иные шаги. Предпринимал он их или нет?

— Но ведь Державин был здесь, в Петербурге, и обращался…

— Перед тем как побывать в Петербурге, Державин обращался к московской полиции, которой было произведено тщательное расследование. Никаких следов насилия не было обнаружено.

— Как? Так вам, ваше величество, это известно? А ведь только что вы сами изволили сказать, что ничего не знаете об исчезновении Девятовой.

Императрица густо покраснела.

— Да мне и сейчас ничего не известно об этом, так как обстоятельства дела не указывают на насильственное похищение, а заставляют предполагать добровольное бегство к новым авантюрам. Словом, пользуясь уже готовым логическим построением, которое вы, ваше высочество, только что дали в своей просьбе о расследовании, я отвечу вам: так как ничто не доказывает факта преступления, так как во время исчезновения этой особы Потемкин был в Крыму, так как вы, ваше высочество, упорно не желаете достаточно прилично и вежливо разговаривать со своей матерью и государыней, то предлагаю вам вернуться в Павловск, чтобы там на досуге заняться своим воспитанием! До свидания!

— Хорошо, я ухожу, здесь мне действительно делать нечего. Но мне интересно было бы еще раз слышать из ваших уст: вы и в самом деле не знаете, где находится Мария Девятова?

— Кто дает тебе право обращаться ко мне с таким вопросом? Кстати, скажи и ты мне: чем прикажешь объяснить то горячее участие, которое ты проявляешь к этой авантюристке?

— Тем, что я глубоко, искренне, всецело привязан к ней!

— И ты осмеливаешься откровенно признаться в этом? Ты, женатый человек? Ты, наследник престола, который должен подавать пример всем остальным?

— Меня никто не смеет упрекать ни в чем: ты насильно заставила меня жениться. Я очень уважаю свою жену, но любить ее не могу.

— Ну, конечно, еще бы! Она слишком хороша и невинна для этого! Вот если бы она была развратной цыганкой, то больше нравилась бы такому ничтожеству, как ты!

Павел Петрович скрестил руки на груди и кинул на мать такой преисполненный холодной ярости взгляд, что даже она, при всей своей твердости и самообладании, почувствовала себя смущенной и скованной.

— Мать, мать! — тихо сказал он, и каждый звук его голоса дрожал угрозой и ненавистью. — Самый жалкий, забитый, замученный пес начинает кусаться, если его уж очень несправедливо бьют и шпыняют при каждом случае! Еще раз спрашиваю, где Мария Девятова?

— Я сказала, что не знаю!

— Ты лжешь!

— Как ты смеешь…

— Ты лжешь! — еще громче крикнул матери великий князь, подходя к ней ближе и осыпая ее молниями своего взгляда, под которыми она снова почувствовала себя сломленной и странно безвольной. — Ты лжешь! Огненными письменами написано на твоем лице, что ты знаешь, где она! Негодяй Потемкин, чтобы отомстить одним ударом и Марии Девятовой, и мне, уговорил тебя сгноить ее где-нибудь в тюрьме, а ты… ты, прославленная за мудрость и справедливость, участвуешь в низкой интриге, направленной против твоего сына!

— Ты не смеешь требовать от меня отчета… Даже если все это верно, то я вправе удалить развратную девку, которая втирается между моим сыном и его женой… Какая наглая распущенность! Иметь такую жену и изменять ей черт знает с кем! Я не потерплю больше такого разврата.

Великий князь рассмеялся ироническим, скрипучим смехом и язвительно сказал:

— Какая величественная картина! Моя мать проповедует высшую мораль! Моя мать, которая меняет флигель-адъютантов, словно перчатки…

— Вон отсюда! — задыхаясь крикнула государыня.

Но снова взгляд сына заставил ее сжаться.

— Я ухожу, — сказал он, — ухожу, еще раз убедившись, что всякий смазливый парень тебе дороже, чем сын. Да простит тебе Господь этот великий грех! Мать, мать, ведь ты забыла, что я — твой сын!

— Ты не сын мне, раз осмеливаешься так говорить со мной! — крикнула государыня.

Павел Петрович, бывший в этот момент уже около самой двери, остановился, обернулся к матери и, снова окинув ее язвительным, полным ненависти взглядом, презрительно бросил: