Аттила

Первый царь, то есть князь Уннов, Валамир, явился представителем Славянского единства в этой стране и очистил Славянские земли от власти Готов, прогнавши совсем за Дунай непокорных, именно Западных Готов. Не с бесчисленными Калмыцкими или Урало-Чудскими полчищами он выступал в поход, а действовал обычным порядком национальной борьбы, так же, как действовали и Готы, пользуясь больше всего междоусобными распрями своих врагов.

Дальнейшая погоня за Готами привела Славянских князей на старые жилища Готов, в северную Дакию, а потом и за Дунай, поближе к Латинской и к Греческой империям. Аттила, как видели, жил где-то вверху Тейса, под Карпатскими горами, в нынешней восточной Венгрии, которая по нашей летописи издревле была населена Славянами, несомненными потомками древних Языгов. Аттила, стало быть, ничего больше не сделал, как овладел старыми Славянскими землями, где и в его время население пило мед и калмыцкий кумыс, приготовляемый, однако, из ячменя.

В этих обстоятельствах Аттила явился первообразом нашего Святослава, почему-то говорившего, что Переяславец на Дунае (где-то в его устьях) есть середа его земли.

Кочевник Тавроскиф Святослав во многом напоминает кочевника-Унна Аттилу. Только не те были времена и исторические обстоятельства, и друг Святослава, Грек Калокир, призвавший его на Дунай, вовсе не был похож на друга Аттилы, знаменитого Аэция, точно так же по своим замыслам водившего Уннов воевать на далекий запад.

Как Святослав в отношении к Византии, так и Аттила, в отношении к Латинской и Греческой империям, становится сильным не столько от собственной силы, сколько от смут, происходивших между народностями запада и в самых империях. Быть может, в полках Аттилы находились и чистые кочевники, чистейшие степняки, но по всем сказаниям нигде нельзя заметить, чтобы ядро его войска, главную его силу составляли орды Монголов или тех Калмыцких чудищ, которых так разукрасили на показ читателям Аммиан Марцеллин и Иорнанд.

Надо согласиться, что в своих исследованиях об Уннах западная наука нисколько не отошла от тех заученных баснословных оснований, какие были положены в историю Уннов упомянутыми двумя историками. Поэтому, читая и новейшие сказания об Уннах Амедея Тьерри, невольно думаешь, что читаешь Марцеллина или Иорнанда: так разительно сходство в приемах изложения и повествования и во взглядах на предмет.

Пока здравая и всесторонняя критика не коснулась этого любопытного вопроса, пока обстоятельной истории Уннов, можно сказать, еще вовсе не существует, до тех пор позволительно каждому, сколько-нибудь вникавшему в эту историю, сомневаться в достоверности заученных выводов и решений.

Нам кажется, что Славянство Уннов, руководителей варварского и, главное, языческого движения Европы, которым ознаменовано так называемое великое переселение народов, раскрывается не только в начальной истории этого движения, но особенно в тех отношениях, какие Унны имели к разным племенам европейского населения и к тому же Славянству. Не будем говорить о крепком союзе Аттилы с восточными Готами и Вандалами, о том, что храбрые Германские народы, Квады, Маркоманны, Свевы-Швабы, Франки, Туринги, Бургунды с охотою становились под его знамена,– все это, если б мы признали Уннов за Калмыков и настоящих степняков, какими их описывают древние и новые историки, никак не может быть объяснено простым здравым смыслом, простыми здравыми понятиями, не только о народных, но и о повседневных людских отношениях.

Есть ли какая-либо сообразность с истиною, что в целой почти Европе, посреди просвещенного юга и храброго и отважного запада и севера, господствовал лет двадцать народ, «не имевший понятий ни о чести, ни о правосудии, не имевший никакой веры, питавшийся диким кореньем и сырым мясом, всегда живший в поле, убегавший домов, как гробов; днем ездивший, а ночью спавший верхом на лошадях; привыкший между собою драться и потом мириться без всякой другой причины, как только по природному зверству и непостоянству», и т. д., не говоря уже об отвратительном наружном его виде, об этих изрезанных лицах, похожих на безобразный ком мяса, с двумя дырами вместо глаз и т. д. Есть ли какая-либо сообразность, что предводитель такого народа, дикарь Аттила, был не только страшным воином, но еще более страшнейшим политиком, и не посреди Калмыцких орд, а посреди образованных Греков и Римлян, искусившихся с незапамятных времен в устройстве самых хитрых и тонких политических замыслов, и все-таки не успевавших побеждать политическую хитрость, проницательность и прозорливость дикаря Аттилы (припомним здесь отметку Погодина, сделанную им в 1830 г. по поводу разбора книги Венелина: «Древние и нынешние Болгаре». «Смотря на многообразные наполеоновские действия Аттилы на всех концах Европы, с Восточною и Западною Империями, с Вандалами в Африке, его союзы, переговоры, сношения,– говорит автор,– невольно отвращаешься от мысли, будто он был вождем какого-то дикого, кочевого азиатского племени, как историки утверждают обыкновенно, описывая нам только его кровопролитные войны языком пристрастных летописателей средних времен; такие политические соображения не получаются вдохновением, а бывают только плодом долговечной гражданской жизни»).

Есть ли какая-либо сообразность с истиною, что восточные Готы, например, не только долгое время живут вместе с этим свирепым и диким народом, но даже и заимствуют у него личные имена и сами прозываются Уннскими именами? Об этом прямо говорит Готский же древний историк Иорнанд. И нам кажется, что для доказательств Калмыцкого и Урало-Чудского происхождения Уннов, прежде всего, должно побороться с этим свидетельством Иорнанда и раскрыть, какие Калмыцкие и Урало-Чудские личные имена были в употреблении у Готов?

Толки и горячие утверждения о Монгольском и вообще об азиатском происхождении Гуннов основываются главным образом на их портрете, написанном Иорнандом при помощи сказаний Аммиана Марцеллина.

«Малорослое, грязное, гнусное это племя едва похоже было на людей, и язык его едва напоминал человеческий язык... храбрые и воинственные Аланы не могли устоять при виде ужасных Уннских лиц, бежали от них, охваченные смертельным страхом. Действительно, эти лица были ужасающей черноты».

Портрет самого Аттилы Иорнанд чертит таким образом: «Он был мал ростом, грудь широкая, голова большая, маленькие глазки, борода редкая, волосы с проседью, черен и курнос, как вся его порода». Легковерная ученость всячески утверждает, что это описание наружности Аттилы заимствовано у Приска. Но Иорнанд, где пользуется Приском, всегда упоминает об этом, а здесь он молчит и тем показывает, что портрет сочинен им самим и в своей основе заимствован у Марцеллина. Он ведь таким же образом сочинил и длинную речь Аттилы перед битвою на Каталаунских полях.

У Марцеллина же заимствовали свои описания наружности Гуннов и Римские стихотворцы V столетия Клавдиан и Аполлинарий Сидоний.

Главнейшая задача всех этих писателей заключалась в том, чтобы изобразить ненавистных Гуннов, напустивших такой ужас и страх на всю Западную Европу, как наивозможнее в отвратительном виде. Здесь в живейшем образе сказывается известная поговорка, что у страха глаза велики, что эти великие глаза видели в Гуннах племя, рожденное от союза ведьм и чертей. Очевидное дело, что такие люди не могли походить на обыкновенных людей. В этом заключался, можно сказать, литературный старозаветный обычный прием писательства, что если является сильный злодей-враг, то он неотменно не должен походить на обыкновенного человека. И наш летописец XIV столетия, описывая грозу от нашествия Тамерлана, выражается о нем точно так же, как историки описывали свирепых Гуннов. «Сице реку,– говорит он,– Темир не имый вида человеча, но весь мерзок и безобразен».

Мы слышали, как звенят имена первых Уннов. Это Валамир (Велимир, Волемир) первый князь Уннов, по имени которого прозывались впоследствии и Готские князья. Потом Рог, Руг, Рогила, Ругала; Улд, Волд несомненный Влад; Вледа, быть может, тот же Влад или Блед; Исла-Эсла (сравн. город Ислас на Дунае, при впадении Алуты; р. Ославу текущую с Карпат в Галиции); реку Ислачь, текущую в верхний Неман. Ислав, Хелхол-Холхлы там же; Скотта; Мама; Крека или Река (сравн. в Крайне и Далмации имена мест и рек Керка, Река, Кокра, и самый Краков; у Балтийских Славян – Креков и т. п. имена по всему Славянству) (Открытые в городище древнего Танаиса мраморные греческие надписи представляют высокий интерес для истории нашего придонского юга. Они изданы Имп. Археологическою Комиссиею (см. ее Отчет за 1870—1871 годы) и ожидают внимания наших уважаемых лингвистов. Надписи принадлежат каким-то религиозным общинам Танаиса и относятся к концу второго и началу третьего века по Р. X. Во множестве, варварских имен, некоторые звучать по-Славянски, таковы: Валодис, Лиагас Валодиоу, Велликос, Дадас, Ходиакиоу, Ходонакоу, Симикос и др. Очень часто употребляется имя Самватион, Самвион, указывающее на известное имя Киева, Самватас. Имя Вануноварос напоминает и Ванов, и Уннов, и Гуинивар Иорнанла, и т. д. Уптар, Оптар, быть может Тороп, или Топор, и т. п.