Аут. Роман воспитания
Шрифт:
Потом людей стало больше – впереди завиднелись дома. Алексею стало скучно. Он не так себе представлял это место, слишком оно выглядело обыденным для логова страшного маньяка.
Повернул обратно. Вышел из парка, но ошибся, не там вышел, где входил, – грязноватая улица. Темнело.
У ларька компания мужичков покупала пиво. Алексей подошел, спросил, где метро.
– Заблудился, что ли? – неожиданно участливо поинтересовался один, моложавый, в спортивной шапочке. В руке не пиво – баночка колы.
– Немного, – кивнул Алексей.
– Издалека приехал?
– Издалека.
– Метро рядом.
– Нет, спасибо, я пива не пью. Пить хочу, да. Но денег нет.
– Ишь ты!
Мужички тем временем отошли от ларька, уселись на скамейку. Моложавый поглядел на них, потом снова на Алексея.
– Вот, пей, а я себе еще куплю, – протянул банку.
– Спасибо.
– Да не за что. Я, брат, сегодня пораньше с работы ушел. Знаешь, почему? Нет? Собаку помянуть. Вот и мужичков зову. Ночью сдохла. Да не хотят они. Я ее в парке закопал утром. Земля еще мягкая была, легко копалось. А то – помянем? Одному-то несподручно, а?
– Как это – помянем?
– О-хо-хо! – развеселился моложавый. – Да ты откуда такой – обычаев не знаешь?! Мужики, слыхали? Пацан не знает, как поминать надо!
– А чего знать – наливай да пей! – донеслось со скамейки.
– Хотя вообще-то ты прав, – вдруг сказал моложавый. – Поминать тоже с умом надо. Кутью сварить, блинчиков спечь, рюмаху корочкой хлеба накрыть… Но так мы ж не человеков поминаем, – собаку! Водочки выпьем, сальцом закусим, и все дела. Ну разве могилку окропим, не остывшую. А?
Алексей чихнул.
– Видишь, дело говорю, раз ты чихнул! – засмеялся моложавый.
Он располагал к себе: веселый, бойкий, взгляд осмысленный, внимательный.
– Ты часом не заболел? Одет кое-как… Надо тебе водочки принять, для сугреву – упреешь!
– А вы мне случайно деньги не поменяете?
– Доллары, что ли?
– Если бы доллары! Кроны датские, – Алексей вынул из кармана бумажку.
Мужички любопытно потянулись рассматривать.
– Ишь ты! Кроны, говоришь? А на что они мне?
– Ну не знаю. Их тоже ведь можно в банке поменять… У меня денег совсем нет.
– Ладно, давай. Двести рублей тебе хватит?
– Хватит.
– А помянуть пойдем, что ли?
– Пойдем, пойдем, – Алексей, радуясь, что раздобыл денег, был согласен на все. – Я только вот позвоню, и пойдем. А то у меня и на метро денег не было…
Он купил карточку для автомата, набрал Танин номер.
– Алло, Таня? Это я, Алексей.
– Алексей?… Ты откуда?
– Я здесь, в Москве. Кажется, это «Калужская»… Мне ночевать негде, можно у вас?
– Как в Москве? Ты же писал, что болеешь! Ну конечно, можно. Хочешь, я тебя встречу? От «Калужской» до меня – всего три остановки! Когда ты приедешь?
– Сейчас, подожди.
Алексей выглянул из будки и подозвал моложавого:
– Мы долго поминать будем?
– Да нет, чего там! Полчасика. Стемнеет скоро.
– Через час приеду, – сказал в трубку.
– Тогда стой у первого вагона на «Академической». Понял? Повтори.
– У первого вагона на «Академической».
– Невеста? – спросил моложавый.
– Невеста? Нет, друг.
– Ну уж и друг – с женским именем!
– Да – друг.
– Ладно, пойдем, поздно. Меня Виталиком
звать, а тебя?– Алексеем.
Через пять минут они уже были в парке, моложавый шагал весело, с прибаутками, он был возбужден, радовался чему-то. Уже почти стемнело, тропинки едва различимы, но моложавый вел уверенно.
– Я слышал, в этом парке убийца, – сказал Алексей. Он шел чуть сзади, едва поспевая за спутником.
– Ха! Наговорят тоже! Убийца! Да я тут с детства живу – ну, пару раз грабили кого-то, к девкам приставали, а чтобы убивать – упаси господь – не было такого. Да и как тут убьешь – народу видимо-невидимо. А вечером кто в темноту потащится, а? Кто по доброй воле сюда ночью пойдет? С собакой только погулять. Я с собакой гулял. А вот и пришли мы с тобой, Алексей. Вот тут я ее и прикопал, любезную. Видишь?
Ничего видно не было, грязь и грязь, твердая, мерзлая уже. Виталик остановился возле забетонированного колодца, достал водку, расстелил на крышке полиэтиленовый пакет, поставил бутылку, пару банок коки, пластиковые стаканчики, положил нарезанную колбасу, хлеб.
– Готово! – он скрутил с бутылки крышку и слегка окропил землю за собой – могилку. – Сявкой ее звал, такая была смешная, даже лаять не умела – сявкала!
Но умница, умница! Ну, чтоб земля тебе и пухом, Сявочка моя, и прахом вышла! Незабвенная!
Алексей хлебнул водки и мигом и согрелся, и опьянел.
– Хм! Убийца! Да если и убийца – чего ж тут такого? Убийцы – они как санитары. Вот волков называют санитарами леса, а у человечества – какие санитары? Ты садись, Алексей, вот на фанерку садись, чтобы жопу не застудить, – Виталик достал из-за крышки колодца лист фанеры, услужливо положил, усадил гостя. Сам же продолжал уютно журчать:
– Прежде войны заместо санитаров были – как расплодится народу излишек, тут и война, чтобы его это… поубавить. А теперь? Теперь вон всякие конвенции изображают! И мину противопехотную не поставь, и атомную бомбу не сделай, если прежде не успел. Куда мир катится!
Алексей слушал, вполоборота сидя к своему собутыльнику. Ему было тепло и приятно.
– Ну что, еще по одной? – спросил Виталик. – Между первой и второй промежуток небольшой! Ха-ха-ха!
Он разлил еще водки по стаканам, снова окропил грязь под ногами. Алексей глотнул. Здесь, в темном парке, ему вдруг понравилось это новое состояние – даже голова не заболела: тупо было и тепло. Двигаться не хотелось, не хотелось тащиться к метро, ехать к Тане, ничего не хотелось. Будь он повнимательнее, он бы заметил, что его компаньон водку не пьет, выливает на землю и все поглядывает по сторонам, словно ждет чего-то. Но Алексей не видел.
– А убийцы – это хорошо, я считаю. Каждый человек – убийца в душе. Каждый! А коль и не убийца, то жертва. Равновесие должно быть, равновесие, Алексей. А? Как ты считаешь?
– Да-да, – машинально соглашался Алексей. Он почти готов был рассказать своему новому знакомцу про свои недавние подвиги, про Харона Хароновича, про взорванного олигарха, про мечты, про революцию. Но не рассказал – лень было.
– Вот когда в мире всего будет поровну – не будет слабых и больных, а будут одни сильные. А чуть кто слабину даст – его чик! по горлу и гуляй, Вася! Верно говорю? А?