Аваддон-Губитель

— Надо было бы проверить этих пресловутых свидетелей с научной строгостью. Почти все они — мистификаторы или бедолаги, склонные верить тому, что им рассказывают.

— Конечно, Рише [115] был мистификатором или одним из этих глупцов. Так ведь? Только что ты говорил о рентгеновских лучах. Полагаю, ты теперь не станешь меня уверять, что Крукс [116] был одним из глупцов.

— Крукс? Почему?

— Как это — почему? Разве ты не знаешь, что он исследовал эти явления?

115

Беба, вероятно, имеет в виду Шарля Рише (1850—1935), известного французского физиолога.

116

КруксУильям (1832—1919) — английский физик и химик.

— В каком возрасте?

— Что значит — в каком возрасте? Откуда мне знать!

— Это очень важно. Паскаль стал мистиком в двадцать пять лет. И ты же не будешь соглашаться со всякой чушью, которую он изрек в тридцать пять, лишь потому, что в двенадцать он изобрел геометрию. Если старикашка Рокфеллер посоветует мне вложить деньги в дело, связанное с летающими тарелками, я не последую его совету несмотря на то, что в тридцать лет он по части приумножения долларов был ох каким хватом.

— Перестань кружить вокруг да около, скажи прямо, слышал ли ты, что говорят о Салеме? Да или нет?

— Невозможно жить в Буэнос-Айресе и не слышать разговоров об этом типе.

— Значит, ты должен был услышать вполне конкретные вещи.

— Ничего определенного.

— Ну, а история с Эчеверри тебе тоже кажется неопределенной?

— История с Эчеверри?

— Да, гибель Эчеверри.

— Как? Разве Эчеверри умер?

— Брось, не притворяйся, будто живешь на луне.

— Ладно, не спорю. Что же предсказал этот господин?

— Я ведь сказала — гибель Эчеверри. При этом было много народу. Не знаю точно, как было дело, но…

— Ну вот, началось. Никогда не известно точно, что произошло.

— Фу ты, дай договорить! Эчеверри сделал какое-то ироническое замечание по адресу Салема. Не знаю, слышал Салем или нет…

— Если он ясновидящий, ему незачем слышать.

— В общем, турок побледнел и сказал кому-то стоявшему рядом…

— Кому-то, кому-то… Вечно одно и то же, вечно все та же неточность. А потом еще говорят о фактах. Или произносят общие слова или рассказывают сомнительные истории, которые почему-то все стараются выдать за истину, — этакая странная склонность спешить на помощь, когда пытаются оправдать этих субъектов. Он тебе говорит о сером платяном шкафе. Потом оказывается, что шкаф-то не платяной, а стенной, а дальше, что там не стенной шкаф, а что-то похожее на него. И еще дальше — если хорошо подумать, это вовсе стол с ящиками, и не серый, а красного дерева. И так далее. Но все в восторге, ведь он угадал, и глядят враждебно на беднягу неверующего, на того, кого проверяет этот супермен. Все стремятся оправдать ясновидца. И в конце концов оказывается, что там и не платяной шкаф, и не стол с ящиками, и не серый, и не красного дерева, а какая-нибудь гравюра или китайская ваза…

Казалось, доктор Аррамбиде готов рассердиться. Он вытянул манжеты сорочки и поправил галстук.

— Нет, ты выслушай, научись хотя бы слушать, раз уж претендуешь на звание ученого. Турок побледнел и заметил стоявшему рядом…

— Стоявшему рядом! Кто это был? Как звать этого таинственного господина? Точные данные, будьте любезны! Цифры, имена, даты. Не отделывайся общими словами.

— Откуда я знаю, кто в этот момент стоял рядом. Но несколько человек могут засвидетельствовать: Лало Паласиос, да и сам Эрнесто были там. Ведь так?

— Да, — согласился Сабато, уставясь в пол.

— Ладно, простим эту первую неясность. И что же заметил Салем загадочному господину с неизвестным именем?

— Он сказал, что Лало недолго будет над ним смеяться, потому что очень скоро погибнет в автокатастрофе и случится это в тот же вечер.

Беба многозначительно взглянула на доктора Аррамбиде, но ее собеседник, казалось, ждал продолжения.

— Полагаю, что тебе хотя бы это известно, — прибавила Беба с явной иронией. — Что Лало разбился в своей машине в тот же вечер. Да или нет?

— Лало Паласиос разбился насмерть?

— Да что ты несешь! С тобой невозможно разговаривать, твоей недоверчивости нет предела. Погиб Лало Эчеверри! Ведь речь-то идет о ком?

— Мне кажется, ты только что упомянула Лало Паласиоса.

— Так ты, значит, согласен?

— С чем согласен?

— Я тебе говорю: Салем предсказал, что в тот же вечер, выйдя из дома Лу, Эчеверри погибнет в автокатастрофе.

— Ладно, я согласен, Эчеверри погиб в автомобильной аварии. Но почему мы должны верить, что его смерть была предсказана?

— Разве я не говорила, что было много свидетелей?

— Я, кажется, только что слышал, что Салем сообщил этот смертный приговор — полагаю, не слишком громко, не во всеуслышание, — некоему господину, который до настоящего момента предпочитает хранить инкогнито. И, по-видимому, он является единственным подлинным свидетелем. Разве не так?

— Этого я не знаю. Не знаю, слышал ли кто другой замечание Салема, но факт тот, что после несчастного случая о предсказании заговорили все.

— После того, как Эчеверри погиб? О, это известный прием ясновидцев, чтобы рекламировать себя.

— Но тот, другой, он ведь слышал.

— Другой? До сих пор это фигура настолько загадочная, что ты даже не можешь назвать его имени. Вдобавок он, возможно, сообщник турка или, по крайней мере, один из тех, кто всегда готов помочь лжепророку. Быть может, Салем сказал что-нибудь вроде того, как ужасно много в последнее время погибает людей на дорогах.

— Если ты, Карлитос, будешь и впредь проявлять такое недоверие, лучше переменим тему. С меня довольно. Говорю тебе, там было много народу, даже Эрнесто был.

— Ну ладно, продолжим. Только смотри, ты будешь нервничать, у тебя нарушится обмен, а потом мне придется воевать с твоей экземой. Продолжай.

— Те, кто слышал слова Салема, были поражены, и некоторые решили проводить Лало, хотя бы при переходе через авениду.

— Погоди!

— А что?

— Одно из двух — если этот турок пророк и сказал, что Лало умрет, как можно избежать того, что должно было произойти? А если он не способен предсказывать, зачем было так стараться спасать Эчеверри?