Авантюристы Просвещения: «Те, кто поправляет фортуну»
Шрифт:
Но, разумеется, не только ими. Создаваемое философами и разносимое щеголями общественное мнение все активнее осознает себя как реальная новая сила, противостоящая государственной власти, основанной на тайне. Обсуждение начинается с литературы, театра, живописи, а кончается политикой. Критики создают и ниспровергают авторитеты; возникает та самая информационная среда, где циркулируют оценки и идеи, от кафе, салона и театра до парламента. Полемика об итальянской и французской комедии, об итальянской и французской опере («война буффонов») делит общество на непримиримые партии. В некоторых случаях, напротив, театр служит для выражения политических симпатий: по свидетельству Казановы, в 1766 г. в Варшаве сторонники и противники России поддерживали двух соперничающих между собой итальянских актрис.
Под влиянием буржуазных норм поведения тайной становится семейная жизнь, а публичный человек, щеголь и философ, оказываются у всех на виду. Обсуждать — значит влиять и отчасти контролировать. Подобно художественным произведениям, законы и указы проверяются на разумность, соотносятся с традицией, с естественным правом, а не только с волей государя [163] .
Глас народа — глас Божий, и потому общественное мнение выше монарха. Само это понятие возникает в середине XVIII в., во многом под влиянием Руссо. Оно описывается как поток (как позднее будет рисоваться Революция), как всепобеждающая сила («и вот на чем вертится мир»), все тайное делающая явным. Но общественное мнение, утверждают просветители, в частности Кондорсе, надо формировать и воспитывать, им нужно управлять, оно должно следовать мнению философов, а не толпы. Публика — это разумные и образованные люди,
163
Habermas J.L’Espace publique: Arch'eologie de la publicit'e comme dimension constitutive de la soci'et'e bourgeoise, trad. de l’allemand. Paris: Payot, 1978.
164
Ozouf M.Le concept de l’opinion publique au XVIII еsi`ecle.
165
S'egur L.-Ph. de.M'emoires, souvenirs et anecdotes, 'ed. F. Barri`ere. Paris: Firmin Didot, 1859. Т. 1. P. 97.
Авантюрист испытывает к королю те же чувства любви-ненавис-ти и соперничества, что и к философу. Основные этапы и логика их отношений почти полностью совпадают: поиск идеала, мэтра, Отца — письмо, переписка — предложение услуг взамен на «жалованную грамоту», дарующую место в государстве или Республике Словесности — личная встреча — отказ, разрыв — нападки на кумира. Письмо авантюриста монарху можно рассматривать как вполне устойчивую литературную форму [166] . Мы видели, что в письмах к философам и в критике их искатели приключений повторяются. Здесь происходит то же самое, тем более что авантюристы, как правило, пишут монархам то, что, по их мнению, те хотят услышать, и получается это добродетельно скучно. Как утверждал принц де Линь, Казанова — истинный философ, но только не в своих философских сочинениях. Открывает письмо лесть императрице или королю, затем следуют похвалы себе и изложение проекта. Если их несколько, то начинают с простого, чтобы потом предложить нечто глобальное. В подтверждение литературных талантов преподносится книга, врачебных — прилагаются афишки. В заключение просятся на службу или намекают на временные трудности.
166
Подробнее см. нашу работу: Stroev A.Aventuriers et petits-ma^itres, philosophes et monarques // Lez Valenciennes. 1995. № 18. P. 83–96.
Весьма характерно с этой точки зрения письмо, которое 1 января 1760 г. отправил из Амстердама императрице Елизавете Петровне уже знакомый нам «швейцарский дворянин, по крови москвитянин». Написано оно по-французски с грубыми ошибками, но непохоже, чтобы автор его был русским. «Золтыкоф Альтенклинген» предложил услуги некоего опытного мыловара, который мог бы открыть фабрики в России (аналогичный проект Казанова представил в Польше в 1765 или 1766 г. [167] ), а заодно самолично взялся исцелить все болезни с помощью тайного знания и алхимии (императрица часто хворала, жить ей оставалось два года). В заключение он обещал открыть секрет, как увеличить доходы государства на десять миллионов, не взяв с подданных ни гроша. Печатные афишки на голландском расхваливали чудодейственное искусство лекаря «Соллхофа», практиковавшего год в Роттердаме, его магические «арканы», добытые упорными штудиями и далекими путешествиями. Трудно сказать, что за проект хотел подать «Золтыкоф»: если это не лотерея, на манер тех, что организовывал Казанова (что представляется наиболее вероятным), то, верно, изготовление золота, которым промышляли и венецианец, и граф Сен-Жермен. Оба великих авантюриста и соперника именно в это время приехали в Голландию с тайными миссиями; напомним, что Сен-Жермен также называл себя Салтыковым, также лечил от всех болезней. Стиль его писем и прожектов 1759–1760 гг., адресованных датскому королю [168] и маркизе де Помпадур, весьма напоминает послание к Елизавете Петровне, хотя почерк отличен: жанр авантюрного поведения диктует эпистолярную форму. Но императрица письмо не прочла: хотя послание перевели для нее на русский язык, министры в конце концов решили, что оно не заслуживает Высочайшего внимания [169] .
167
Projet pour 'etablir une fabrique de savon `a Varsovie // HMV, 11, 1186–1188.
168
Париж, 24 декабря 1759. Сен-Жермен предлагает, среди прочего, соорудить непотопляемый быстроходный корабль без парусов и безоткатное скорострельное орудие, которыми сможет управлять один человек. — Langeveld L. A.Der Graf von Saint-Germain. P. 291–292. См. Приложения, с. 365–367 (в файле — раздел «Приложения», глава «Граф де Сен-Жермен». — прим. верст.).
169
АВПРИ. Ф. 14. Оп. 1. Eд. xp. Z 36. Я благодарю голландского ученого Жана де Боя за советы и помощь при анализе этого письма. См. Приложения, с. 368–369 (в файле — раздел «Приложения», глава «Золтыкоф Альтенклинген». — прим. верст.).
Аналогично действовал С. Заннович. В отличие от Вольтера, Екатерина II не ответила ни на льстивые письма, которые он ей послал из Варшавы и Дрездена в 1775 г., прося вспомоществования и надеясь получить приглашение приехать [170] , ни на сочинения в прозе и стихах, где он ее восхвалял («Ода» была опубликована в его «Турецких письмах», 1777). В 1783 г., когда его братья Премислав-Марко и Ганнибал Занновичи были арестованы в России как фальшивомонетчики, Степан Заннович опубликовал трактат «Коран наследных принцев», где назвал императрицу «жестокой и непристойной Семирамидой» и обвинил в убийстве мужа (то есть себя самого, ибо наш герой выдавал себя за черногорца Степана Малого, самозваного Петра III) [171] .
170
АВПРИ. Ф. 14. Оп. 14 Z. Ед. хр. 1. См. Приложения, с. 381–384 (в файле — раздел «Приложения», глава «Степан Заннович» п.п. 2.1, 2.2. — прим. верст.).
171
Stiepan-Annibale d’Albanie `a Fr'ed'eric-Guillaume de Prusse. 'Ep^itre path'etique, philosophique, historique etc. ou l’Alcoran des princes destin'es au tr^one. Saint-P'etersbourg: Imprimerie de l’Acad'emie imp'eriale, 1783.
Выходные данные книги (Санкт-Петербург, Типография Академии наук) — безусловно вымышленные.Анж Гудар, напротив, начал с нападок, а кончил хвалой, но примерно с тем же результатом. Его «Мемуары для истории Петра III» (1763) так разгневали императрицу, что она повелела канцлеру графу Воронцову приказать послам отыскать автора, добиться его наказания, конфисковать тираж и не допустить ввоза книги в Россию. Все переменилось, когда в июле 1771 г. граф Петр Александрович Бутурлин получил Сару Гудар за 500 фунтов стерлингов, ездил с ней по Италии, представил ее в Ливорно графу Алексею Орлову, командовавшему русским флотом во время войны с турками. Орлов стал любовником Сары либо в том же 1771 г., либо летом 1773 г. [172] Анж Гудар написал «Похвальное слово Екатерине II» (1771) и «Рассуждения о причинах былой слабости Российской империи и ее новой мощи» (1772) [173] . Сочинитель, видимо, подготавливал почву для поездки в Россию, но Орловы вышли из фавора, и план остался неосуществленным. Все же его трактат об установлении всеобщего мира в Европе (1757) был напечатан в России в 1789 г., во время следующей русско-турецкой войны, и, что примечательно, переведен он был непосредственно в военном лагере [174] .
172
Mars F. L.Ange Goudar, cet inconnu // Casanova Gleanings. 1966. Vol. IX.
173
Goudar A.M'emoires pour servir `a l’histoire de Pierre III. Francfort et Leipzig, 1763; L’'Eloge de Catherine seconde, imp'eratrice des Russes, 1771; Consid'erations sur les causes de l’ancienne faiblesse de l’empire de Russie et de sa nouvelle puissance. Amsterdam, 1772.
174
Мир Европы не может иначе возстановиться, как только по продолжительном перемирии или Проект Всеобщего замирения сопряженного купно с отложением на дватцать лет между всеми политическими державами. Переведено с французского языка в стане под Очаковым в 1788 г. […] СПб, 1789.
Итак, подобно философам, монархи в лучшем случае не замечают или высмеивают авантюриста, в худшем — высылают.
Глава 2
Литературное пространство Просвещения
Книги в романах и судьбе авантюристов
Мотив книги представляет собой пучок значений. Чтобы вычленить топос, повторяющийся повествовательный элемент, следует учитывать, что место эпизода в нарративной схеме меняет его семантику. Упоминание книги в начале, середине или конце повествования может привести к разным, даже противоположным последствиям. Добавим также, что другие топосы, в первую очередь те, что развивают тему театра, могут играть в интриге ту же роль, что и чтение.
В начале повествования книга обычно связана с мотивом ученичества. Она вводит в общество, служит путеводителем, учебником жизни, рекомендательным письмом, превращается в фолиант чернокнижника. Чтение предваряет или заменяет сексуальную, социальную и литературную инициацию. На следующем этапе книга и библиотека начинают конкурировать с действительностью и подменяют ее воображаемым миром. В итоге чтение и сочинительство вытесняют активную деятельность, любовь.
«Вселенная — это книга, из которой прочитана одна лишь первая страница, если видел только свою страну. Перелистал я их немало, но почти все нашел одинаково скверными», — заявляет Фужере де Монброн в первых строках романа «Космополит» (1750) [175] . Та же устойчивая метафора появляется в беседе Вольтера с Казановой: «Осмелюсь спросить, какой род литературы вы избрали? — Никакой, но время терпит. Пока я вволю читаю и не без удовольствия изучаю людей, путешествуя. — Это недурной способ узнать их, но книга слишком обширна» (ИМЖ, 459) [176] . Напомним, что, по легенде, первый розенкрейцер перевел с арабского на латинский «Librum mundi», «Книгу мира». В соответствии с мистической традицией, весь мир, живая и неживая природа, — письмена Бога, которые можно и нужно прочитать. Все книги суть одна-единственная [177] .
175
Fougeret de Monbron.Le Cosmopolite ou le Citoyen du Monde. Londres, 1753. P. 3.
176
Именно этим простеньким вопросом философ поставил на место венецианца, претендовавшего на роль младшего собрата, чем и раздражил его.
177
La Bible des Rose-Croix, 'ed. B. Gorceix. Paris: PUF, 1970. Ср. трансформацию этих идей в творчестве X. Л. Борхеса.
Путешествия, занимающие столь большое место в жизни авантюристов и в романах Просвещения, — всего лишь один из способов интерпретировать знаки, начертанные в великой книге бытия. Юноша или девушка должны прежде всего узнать язык светского обхождения и любви, пересечь не географическую, а символическую границу.
При этом необходимо различать два типа книг: романы даруют наслаждение, ученые сочинения обеспечивают положение в обществе. Первые возникают на начальном этапе, вторые программируют развитие действия и развязку.
Во французской прозе XVIII в. юноша прибегает к романам, дабы понять свои чувства, проанализировать поведение. «Я прочел несколько романов и счел себя влюбленным», — заявляет герой «Исповеди графа де***» Шарля Пино Дюкло [178] . Ему вторит герой «Заблуждений сердца и ума» (1736) Кребийона-сына: «В полном смятении вернулся я домой, уже не сомневаясь, что я влюблен по-настоящему, тем более что страсть эта возникла в моем сердце внезапно, точно гром среди ясного неба, а во всех романах пишут, что это первый признак большой любви» [179] . К литературе обращается он за советом: «На память мне пришли все описанные в романе предлоги, какими можно пользоваться, чтобы вступить в разговор с возлюбленной; к моему удивлению, ни один из них не подходил…» [180] . В сказочной повести Шеврие «Биби» (1745) воспоминание о прочитанных романах помогает добиться благосклонности королевы. В сказочном романе Ла Морльера «Ангола» (1746) принц во время свидания с феей тут же проделывает все, о чем читает в романе. «Посмотрим, — сказала фея, открывая книжицу, — быть может, мы найдем здесь какие-нибудь ситуации или советы, которыми вы могли бы воспользоваться. […] „Но он был ненасытен, и грудь возлюбленной открылась порывам его страсти“, — продолжил чтение принц и тотчас, верный образцу, он устремился к фее, распростер объятья, прильнул губами к ее белоснежной груди и покрыл ее жгучими ласками» [181] .
178
Duclos Ch.Les Confessions du comte de***, 'ed. L. Versini. Paris: Desjonqu`eres, 1992. P. 30.
179
Кребийон-сын.Заблуждения сердца и ума. М.: Наука, 1974. С. 46 (пер. А. А. Поляк и Н. А. Поляк).
180
Кребийон-сын.Заблуждения сердца и ума. С. 72.
181
La Morli`ere Ch.Angola. Paris: Desjonqu`eres, 1991. P. 92, 99.