Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика

Куды едзеш, Рамане?Ой, вір-вір, бом-бом.На кірмаш, васпане!Ой, вір-вір, бом-бом.А што вязеш, Рамане?Ой, вір-вір, бом-бом.Воз хлапцоў, васпане!Ой, вір-вір, бом-бом.Пачым цэніш, Рамане?Ой, вір-вір, бом-бом.Па талеру, васпане!Ой, вір-вір, бом-бом [3] .

Кого-то продают за талер, а кого-то и за шелег, всем есть цена в этом не лучшем из миров… Басетля глухо поддакивала высокому голосу слепого певца. Прантиш нащупал в кармане башенку – кубок с астрогалами, игральными костями. Может, присоединиться к компании? Иногда удавалось же выигрывать да мошенничать, если не наткнешься на более сильного мошенника. В коллегиуме он и еще один щавлик с младшего курса, Михась Мицкевич, тоже из небогатой шляхетской семьи, были самыми сильными игроками. Мицкевич, правда, особенные способности имел: три раза подряд мог «венеру» выбросить – все шестерки, и никто не поймал его на шельмовстве. Тот щавлик твердо намеревался, когда подрастет, ехать в Лемберг, учиться у лучших шулеров и потом королей обыгрывать. Прантиш же мечтал стать славным воином, завоевать богатство и титулы саблей, которую, кстати, тоже в ближайшее время стоило раздобыть. Выпитое пиво приятно кружило голову и вынуждало к подвигам.

3

Куда едешь, Романе? / Ой, вир-вир, бом-бом. / На ярмарку, васпане! /Ой, вир-вир, бом-бом.

А что везешь, Романе? / Ой, вир-вир, бом-бом. / Воз парней, васпане! / Ой, вир-вир, бом-бом.

По чем оцениваешь, Романе? / Ой, вир-вир, бом-бом. / По талеру, васпане! / Ой, вир-вир, бом-бом. (бел.)

Черноволосая корчемница снова спустилась вниз и налила в кувшин из маленького бочонка особого вина. Прантиш сразу же подскочил к молодке, как аист к луже с лягушками, затараторил, забалагурил… Но хозяйка заведения и сама имела язычок острый, как сабля королевского улана, и голубые глаза Прантиша никак не могли пробиться к ее закаленному опытом корчемного ремесла сердцу. Это она шляхтичу отказывает? Эх, была бы у него сабля!

Кувшинчик в руке Адэли притягивал, как горячая смола – пылинку… Женщина ловко уклонилась от нахального юноши и двинулась, оглядывая свое хозяйство, как гетман – поле битвы. Поравнялась со столом, где сидел Лёдник… Что-то тихо сказала ему… И – что такое? Поставила перед Прантишевым слугой заветный кувшинчик!

Школяра пронизало злобой. Балтромей поднял на женщину темные глаза:

– Простите, пани, я сейчас не могу позволить себе токайское.

– Это угощение от меня пану лекарю!

А с какой наигранной стыдливостью произнесла! И даже будто невзначай прижалась к чародею! Прантиш ничего не мог понять. Он, Вырвич – юный, веселый, красивый, а доброе вино на дармовщину достается старому мрачному чернокнижнику с клювастым носом! Что он – присушивает женщин латиницей? Или носит с собою мясо молодого жеребенка, высушенное в новом глазурованном горшке, или волосы с конца волчьего хвоста, а может, собственную кровь, выпущенную в пятницу, смешанную с заячьими ядрами и печенью голубицы, да в порошок превращенную, подсыпает женщинам?

Еще немного пошептавшись с лекарем, Адэля ушла, даже не взглянув на голубоглазого чубатого школяра. Лёдник проводил ее взглядом, неспешно налил вина, красного и густого, как кровь, в свой опустелый бокал, даже какое-то мечтательное выражение появилось на лице… Вспомнил, очевидно, свои золотые деньки, когда еще и не такое вино смаковал. А смолы тебе горячей!

Прантиш рванулся вперед и выхватил бокал просто из-под носа алхимика. Глядя в глаза своему слуге, неспешно выпил. От злобы даже хорошенько не распробовал. Но вино, кажется, отличное… И крепче пива. Значительно крепче. Брякнул пустым бокалом о стол. Лёдник, будто изучая редкую болезнь, смотрел на господина. Снова налил полный бокал. Протянул руку…

Прантиш снова опередил слугу. Медленно поднес бокал к губам, выпил, не отрывая взгляда от черных глаз, в которых больше всего на свете хотелось увидеть вместо затаенной искры насмешки – настоящую обиду. Но держать взгляд на одной точке становилось все тяжелее, лицо мерзавца Балтромея начало каким-то непонятным образом двоиться.

Пустым бокалом стукнул о дубовый стол. Лёдник снова промолчал, посидел, опустив голову. Прантиш, немного пошатываясь, нависал над ним угрожающе, как циклоп над Улиссом. А что – он, пан Вырвич герба «Гиппоцентавр», сильный, большой… Ух, какой хват! Что перед ним какой-то доктор, даже если и в Праге учился! В голове играли скрипки и волынки, пол пошатывался в такт музыке, так что пришлось опереться обеими руками о стол.

Алхимик, как ни в чем не бывало, опять наполнил бокал. Прантиш снова успел первым, хоть и расплескал драгоценной жидкости… Но его руку вдруг стремительно, как клещами, перехватила рука лекаря. Лёдник холодно промолвил, не глядя на школяра:

– Думаю, вашей милости уже достаточно.

– Да т-ты как посмел! Да я т-тебя… Хам… Плет-тей попро…про…

Однако язык не успевал за возмущенными мыслями, мир вокруг зашатался, как отражение в вешних водах. Вырвич только осознал, что кто-то взвалил его на плечо самым позорным образом, как мешок с горохом, и куда-то понес. Да еще низкий голос где-то рядом ворчал:

– Глупый мальчишка…

На этом длинный день приключений для Прантиша Вырвича завершился.

Глава третья Как Прантиш познакомился с воеводовой дочкой и едва не потерял алхимика

Утро началось с головной боли. Этакое нормальное шляхетское утро. Прантиш еле продрал свои когда-то яркие голубые глаза. Он лежал в кровати не самой шикарной, но все-таки в кровати, а не на полу… Хоть и на извечном для придорожной корчмы сенном тюфяке. Похоже, им выделили, как почетным гостям, комнатку на втором этаже. Адэлина любезность? Память понемногу возвращалась, и это не радовало. Неужто его сюда принес Лёдник? Прантиш вспомнил, как выхватывал бокалы из-под большого носа доктора с радостным чувством, что это настоящий подвиг, и щеки загорелись от стыда. А где этот доктор? Не сбежал ли? Вырвич попробовал приподняться, но от этого мир поплыл купальским хороводом, даже отблески пламени костра примерещились… О, Боже, как болит голова!

– Что, наискался пан in vino veritas? – насмешливый голос рядом воспринялся с облегчением. Школяр повернул голову, от чего в глазах потемнело. Когда туман рассеялся, Прантиш понял, что доктор, уже без своей черной мантии, в одной белой рубахе и саксонских портках, размешивает в кубке какой-то отвар, от которого идет запах собачьей мяты.

– И часто пан Вырвич доходит до такого состояния? – насмешливо проскрипел алхимик.

– Я не люблю быть таким… Таким, как мой отец…

Вырвич сразу пожалел о своих словах… Вот оно, что у трезвого на уме…, embritas et amor cuncta sekreta produnt. Но Лёдник даже не хмыкнул. Только спросил, продолжая что-то взбивать в кубке:

– А вот что мне интересно… Мой пан такой боевитый, а без сабли. Видимо, в геройской сече свое оружие оставил?

– Ага, в сече… – вот же умеет человека уколоть. – В конвенте забыл.

– Значит, убегать пришлось… Неужто дочку какого-то профессора соблазнил?

Злые слова Лёдника, однако, звучали скорее ворчливо, нежели издевательски, тем более что сам он сунул под нос господину глиняный кубок с отваром.

– Поднимайся… Пей…

И даже помог приподняться. Прантиш торопливо глотнул горячую душистую жидкость – страшно сушило… В глазах почти сразу прояснилось, утихла головная боль. Хорошо иметь своего лекаря!

Между тем Лёдник смотрел на юношу как-то странно.

– И ты не спросил, что в кубке? Не приказал мне отпить самому? А если бы я тебе яду подлил?

– А что, ты мог? – весело спросил Вырвич, откидываясь на тюфяк. Алхимик молча стоял над ним, худое лицо его еще больше вытянулось… И Прантиш вдруг понял, что лекарь не привык, чтобы ему вот так верили. Видимо, среди не самых приятных ближних терся…

– Можешь быть спокоен, пан Франциск, я подавал людям только лекарства… – голос алхимика звучал глуховато, будто он все еще был под впечатлением.

– А я и не переживал! – Прантиш сладко потянулся. Знает же алхимик свое дело! Даже тошнота прошла… Эх, как хорошо, когда тебя не будят едва не с первыми петухами, чтобы вставать на уроки… Сейчас бы саблю в руки, да на коня, да чтобы за тобою верное войско! Где та сабля с выгравированным на эфесе Гиппоцентавром…

– Кстати, я не Франциск, а Франтасий!

Лёдник искренне удивился.

– Тоже православный?

– Вырвичи веры не меняют! – гордо сообщил Прантиш. – А мой святой покровитель, мученик Франтасий, ух какой святой! Ему и его сподвижникам римляне в головы гвоздей набили, а потом отрубили. Так мученики головы подняли и к своему епископу Франтону распрощаться пришли. Вот что вера творит!