Аватар Х

— Абрек, дверь закрой! — распорядился пацан, забежавший первым, взяв на мушку трофейного Вальтера П38 старика-башмачника.

Его чернявый подельник, совсем не похожий на кавказца, даром, что Абрек, технично захлопнул дверь в будку сапожника, не выпуская меня с прицела.

— А ты, балдох[1], чё расселся, как в раскумарке? — рявкнул он, демонстративно взводя курок. — Хрусты, карточки, талоны — сюда гони, фраер!

— Ордена еще у этого убогого не забудь дернуть! — Окатив меня беглым презрительным взглядом, распорядился первый пацанчик, видимо, центровой в этой криминальной двойке. — У Бабая маруха[2] трепалась, что знает пару барыг, кому их толкнуть с хорошим наваром можно! Усек?

— Усек, Карась! Ну, инвалид, слыхал? — Мотнул наганом шкет. Похоже, они прекрасно видели, как я ковылял по улице, едва переставляя ноги, и решили, что никакой опасности для них не представляю. — Или в уши долбишься, засранец? Железки[3] свои сымай! Живо! Или маслину в лобешник закатаю, а после сам сдерну! Живей, ну!

Я ничего не ответил, чувствуя, как тяжелым и вязким расплавленным металлом вновь вскипает во мне злоба и ненависть ко всей этой мерзости, лишь внешне похожей на обычных людей. Как мое сердце, замерев на мгновение, неожиданно принялось ускоряться до невиданных ранее скоростей, разгоняя по жилам неведомую мне Силу.

То, что это во мне бурлит именно Сила, а не разогретая адреналином кровь, я просто знал. И о причинах подобного знания, выскочившего из какого-то недоступного мне уголка мозга, поврежденного вражеским Магом, я больше не задумывался. Пусть все идет своим чередом… Знать бы только, каким?

— Чё вылупился, сапог? — Голос Абрека неожиданно вздрогнул, когда он встретился со мной взглядом.

Что он там для себя увидел, мне не ведомо. Но, думаю, оттуда на него взглянула сама Смерть. Палец налетчика неожиданно дрогнул на спусковом крючке, намереваясь закатать мне в лобешник этак граммов шесть-семь свинца, но продавить его так и не сумел.

До этого, буквально за пару ударов сердца, вороненый ствол его нагана начал стремительно покрываться морозными узорами. Холод не только разукрасил ствол, но и крепко прихватил ударно-спусковой механизм, блокировав его работу. Теперь, чтобы спустить курок, нужно было приложить поистине титанические усилия.

Но такими физическими данными грабитель, увы, не обладал. Да и если бы обладал, хрен бы него что получилось, просто бы спусковой крючок обломил. Отчего-то я был в этом уверен на все сто процентов.

— Ты чего, чушкан, сделал? — Слегка обалдевший Абрек наблюдал расширившимися глазами, как пистолет в его руке быстро обрастает колючей снеговой коркой. — Ай, бля! — Тонко взвизгнул грабитель, когда изморозь с оружия резво перекинулась на его пальцы и ладонь.

Он испуганно тряхнул рукой, пытаясь бросить пистолет, но хрена там — наган намертво примерз к его ладони, которая тоже живо побелела. Мало того, губительная «морозная волна» в мгновение ока перекинулась на запястье и побежала по рукаву, превращая моднявое драповое пальто в кусок твердой деревяшки, покрытый мелкими кристалликами льда.

— Че за кипишь на болоте, Абре… — Недовольный главарь резко повернулся к подельнику и остолбенел от увиденного — на месте живого и дерзкого бандита стояла неподвижная ледяная статуя. — Гребаный Экибастуз… — свистяще прошептал грабитель. — Надо же, на Сеньку[4] нарвался…

Пока Карась тупил, я прихватил рабочей рукой с пола большую сапожную лапу. Инструмент оказался солидным и увесистым, целиком отлитым из чугуна. Коротко размахнувшись, я со всей дури врезал массивной опорой лапы по ледяной фигуре застывшего бандита. Ледяная статуя, едва слышно тренькнув, раскололась на миллион мелких осколков, которые с колючим шорохом ссыпались мне под ноги.

Оставшийся в живых бандит изменился лице и, бросив пистолет, поднял руки над головой:

— Тихо, дядя! Не кипишуй! Спокойно — я ж без оружия… Разойдемся краями, а?

Я, громко хрустя осколками льда под подошвами сапог, медленно и молча, покачивая в руке тяжелую лапу, надвигался на этого перепуганного до усрачки шкета, мигом утратившего всю свою крутость и борзоту. Рубль двадцать, рубль двадцать, рубль двадцать, — хрустел лёд в такт моей «летящей» походки.

Мало того, он мне еще и «на жалость» решил надавить дрожащим голоском:

— Ты ж не убьешь безоружного, дядя? Ты ж у нас герой! Фронтовик! Запачкаешься и все — вовек не отмыться! В мусарню меня сдай! Пусть судят… Требую справедливого советского суда…

— Суда справедливого, говоришь? — Под моей ногой хрустнул особо крупный кусок льда, когда я остановился.

— Ага, дядя…

А я, вдруг, словно в открытую книгу сумел на мгновение заглянуть в его черную душу и «перелистать страницы» памяти, что были на самой «поверхности»: зоны-лагеря-тюрьмы, разбои-грабежи-насилие и убийства-убийства-убийства. А ведь ему еще и двадцати не было. Что же это за чудовище такое в человеческом обличье? Как вообще его земля носит? Нет таким тварям места средь людей! Нет, и не не было никогда!

— Будет тебе справедливый советский суд! — Произнес я, заметив какой надеждой на спасение своей жалкой душонки блеснули его маленькие лживые глазки. — Сдохни, тварь! — неожиданно рявкнул я, а из моего рта вырвался морозный поток воздуха, мгновенно превративший грабителя в еще одну хрупкую скульптурную композицию.

— Сдохни! Сдохни! Сдохни! — эхом повторил мои слова старичок, крепкими и точными ударами небольшого сапожного молотка разбивая своего обидчика в груду колотого льда, а после принимаясь неистово давить оставшиеся осколки сапогами, подкованными металлическими набойками. — Твари! Ненавижу! Твари! — Старик давил куски льда со слезами на глазах.

Я обнял старика за плечи, стараясь его хоть немного успокоить:

— Всё, отец, всё…

— Такие же… вот… скоты… два месяца назад… — Старик даже договорить не смог, видимо, мешал ком, стоявший в горле.

Но я уже и без всяких слов понял его беду, так же, как и в случае с уничтоженным преступником, легко прочитав его память. Как оказалось, бандиты убили его самых близких друзей — пожилую семейную пару. Вернее, убили старушку, а старичок умер, зачахнув от горя и печали.

Как мне это удалось, я и сам не понял. Но, действовал я как самый настоящий Мозголом, хотя, как мне сказали, моим Даром раньше была Воздушная Стихия. И вот еще эта Заморозка… Ведь это тоже Талант, не иначе? Неужели после ранения я стал универсальным Силовиком? Иначе, как все это объяснить?

Да и понимания сути того, что я творил, так и не появилось. Просто, как в какой-то прострации действовал. Вроде и я этих уродов разделал под орех, а вроде бы, и не совсем я… Как будто кто «моими руками» вместо меня водил. Да и сейчас еще водит…

Я зыркнул из-под прищуренных век на ледяное крошево, постепенно таявшее и окрашивающееся в алый цвет, и оно мгновенно начало «парить». Прямо вот так, практически не переходя в жидкую фазу.

Сублимация, всплыло в моей памяти название этого процесса: переход вещества из твердого в газообразное состояние, минуя стадию жидкости. Это, когда белье зимой на морозе сохнет, а жидкость так и не образуется. Я постарался убедить себя, что это — сведения именно из моей памяти, ведь, как-никак, а физмат МГУ я к началу войны закончил. Ну, написано же в документе…