Аватар Х

Особо же отмечали в этих местах Семик — старинный праздник, пришедший из языческого календаря; в этот день на седьмой четверг после Пасхи поминали усопших. Делать это полагалось широко и разгульно, отчего обычно приключалось всяческое разнузданное веселье, доходившее в иные годы до кулачных боёв «стенка на стенку».

Бандитское же прошлое Марьиной рощи, по одной из версий, восходит к девушке Марье, полюбившей атамана разбойничьей шайки Илью, бывшего крепостного лакея. Она ушла с ним в лес, где ярко проявились её таланты знахарки, прославившие подругу атамана на всю округу. Другая версия уже саму Марью делает разбойничьей атаманшей.

Однако, старинные легенды — старинными легендами, но свою бандитскую репутацию Марьина Роща приобрела только в конце 19-го века, и вряд ли под влиянием фольклора; причина была куда прозаичнее, и имя ей — индустриализация. Промышленный переворот в России привёл к бурному росту городов, и Москва с десятками крупных и сотнями мелких фабрик, как в городской черте, так и за её пределами, была одним из лидеров этого процесса.

Село Марьино ещё со времён графов Шереметевых было населено ремесленниками, а теперь ему сам бог велел превратиться в растущую как на дрожжах фабричную окраину. За 15-ть лет прирост населения — в 4 раза! Разумеется, большинство рабочих с окрестных фабрик снимали со своими семьями даже не комнаты — углы за занавеской. Понятно, что в таких условиях сюда тянулся люд не только рабочий, но и уголовный.

В такой обстановке бок о бок с ремесленниками традиционных занятий в Марьиной роще процветали и предприятия напрочь нелегальные. Ясно, что поселились они здесь ещё «до Советов». Большим спросом пользовались, благодаря близости Сухаревского и Минаевского рынков, перешивка и перелицовка краденой одежды.

«Экипажное заведение» предоставляло бандитам рысаков. Вовсю торговали самогоном — что в годы винной монополии, что в период «сухого закона». Девочки, промышлявшие на Тверской, тоже любили селиться здесь — экономно и добираться недалеко. «Дома» они, правда, не «работали», но время любили проводить шумно и весело.

Короче: нет жизни проще, чем в Марьиной роще…

Тот поток информации, свалившийся на меня, был куда обширнее, чем я смог охватить за те несколько мгновений, что стоял у калитки. Однако, неожиданно прозвучавший в моей голове «голос», резко его оборвал:

«Заходи! Гостем будешь!»

Я крутанул головой в поисках говорившего, не разобрав поначалу, что никаких слов вслух произнесено не было. Но вновь прозвучавший в моей голове голос, исправил эту оплошность:

«Не трать попусту мое время, Мамонт Иванович! Забыл, к кому „в гости“ пришел?»

Точно! Он же Мозголом! — Наконец-то пришло понимание, как он все это делает. Ведь я, не так уж и давно, подобным же образом сумел «разглядеть» всю подноготную в головах бандитов, завалившихся в будку сапожника.

После этого я решительно распахнул калитку и пересек небольшой дворик, заботливо очищенный от снега и льда. Похоже, что тутошний Мозголом не брезгует пользоваться прислугой. Сомневаюсь, чтобы он сам махал лопатой, расчищая двор от завалов снега.

Я поднялся на высокое крыльцо особнячка, где под широким портиком, поддерживаемым белоснежными колоннами, было организована этакая летняя веранда. Некогда шикарная плетеная мебель из ротанга в ожидании теплых деньков была аккуратно составлена в углу веранды и накрыта непромокаемой тканью.

Едва я протянул руку, чтобы постучать, дверь распахнулась. На пороге возник пожилой, но все еще крепкий и могучий мужик кавказской национальности, заросший почти до самых глаз разбойничьей черной бородой, однако, в связи с возрастом, еще и основательно побитой сединой.

Голова кавказца была тщательно выбрита, аж до зеркального блеска. Облаченный в черную черкеску — традиционный наряд горцев, с хорошо узнаваемым элементом этого платья — специальные карманчики для пороха с газырями, «привратник» Мозголома выглядел очень и очень сурово и представительно.

— Э-э-э, нэ стой, генацвале! — грудным низким голосом прогудел кавказец. — Совсэм дом выстудишь! А с дровами и углем проблэмы сэйчас! Проходи — хозяын ждет!

Я шагнул в натопленное помещение, а пожилой горец стремительно закрыл за мной дверь. Ну, насчет нехватки дров он, конечно, приврал — жара в особняке стояла неимоверная. Так что я сразу упрел даже в своей не слишком-то и теплой шинельке — на дровах здесь не очень-то и экономили.

Показав, куда повесить шинель, кавказец заставил меня основательно вытереть заляпанные грязью сапоги и повел куда-то вглубь дома.

— Хозяын ждет тэбя в кабынэтэ, — произнес он, вышагивая передо мной. Под его могучей фигурой жалобно поскрипывали старые рассохшиеся половицы. — Старый он… очэн… Поэтому: громко нэ говорить, нэ нэрвировать, нэ злить, — наставлял меня, по всей видимости, личный ординарец старого Силовика-Мозголома.

Хотя, если судить по возрасту, то он — самый натуральный Сенька — Осененный божественной благодатью. Ибо никаких Силовиков до Восстания рабочей черни и подлого люда вообще не существовало. А всех Магов на Руси традиционно обзывали Осененными-Сеньками.

Особняк изнутри тоже оказался неплох — солидная резная мебель, ковры, картины. Однако, ремонта эти стены давно не видели: кое-где растрескалась и облупилась штукатурка, отклеились обои и облезла краска. Да и богатые ковры, если приглядеться, местами оказались основательно вышарканы.

Самое интересное, что хозяина этого немалого особнячка после Восстания никто так и не «раскулачил». Ведь большинство подобных особняков после семнадцатого года были экспроприированы у буржуйского элемента и заселены «черной костью» с основательным уплотнением.

— А попробовали бы они меня уплотнить! — раздался немощный каркающий голос, но уже не у меня в голове, а в реальности, когда дородный абрек распахнул дверь в кабинет. — Всем бы мозги вскипятил к е. ени матери!

[1] Василий Андреевич Жуковский (1783 –1852) — русский поэт, один из основоположников романтизма в русской поэзии, автор элегий, посланий, песен, романсов, баллад и эпических произведений. Также известен как переводчик поэзии и прозы, литературный критик и педагог. В 1817—1841 годах учитель русского языка великой княгини, а затем императрицы Александры Фёдоровны и наставник цесаревича Александра Николаевича. Тайный советник (1841). Автор слов государственного гимна Российской империи «Боже, Царя храни!».

Глава 10

Я медленно прошел в кабинет и уставился на ссохшегося старика, восседающего в глубоком кресле-качалке напротив растопленного камина. Несмотря на жару — в кабинете царила, ну, прям настоящая Африка, старикан зябко кутался в толстый клетчатый плед. А у меня по спине, едва я переступил порог кабинета, сразу же побежали горячие струйки пота.

— Ибрагимка! — недовольно каркнул старикан. — Дверь закрой — сквозит! И чаю мне горячего принеси! Хоть согреюсь немного…