Август

Помнится, это был серый, дождливый день. В нескольких шагах от моста стояла небольшая лачуга, сложенная из неотесанных камней, куда мы и направились, встретившись с Антонием и Лепидом. Перед тем как войти внутрь, Лепид обыскал нас на предмет оружия.

— Мы не хотим вам зла. Мы собрались здесь, чтобы наказать убийц, а не пытаться подражать им, — заметил на это Октавий.

Пригнувшись, мы вошли в низкую дверь. Октавий сел за грубо сколоченный стол в центре комнаты, Антоний и Лепид устроились по обеим сторонам от него. Ты, конечно, понимаешь, что общее соглашение было достигнуто еще до того, как мы встретились: Октавий, Антоний и Лепид должны были образовать триумвират вроде того, что существовал между Юлием Цезарем, Гнеем Помпеем и Крассом почти двадцать лет назад; этот триумвират должен оставаться у власти в течение пяти лет, давая им в руки бразды правления Римом, включая право назначать городских магистратов и командующих армиями в провинциях, из которых западные (восточные провинции оставались под властью Кассия и Брута) были поделены между триумвирами. Мы согласились взять самую скромную из трех частей — обе Африки, Восточную и Западную, и острова Сицилия, Сардиния и Корсика, хотя эти последние были под сомнением, так как Секст Помпей незаконно удерживал Сицилию и полновластно хозяйничал почти по всему Средиземноморью; но не земли были нам нужны от этого соглашения. Лепид сохранил за собой Нарбону и обе Испании; Антоний получил обе Галлии, Северную и Южную, — самые богатые и значительные из всех провинций. За всем этим, конечно, стояла необходимость объединить наши силы, чтобы разбить Кассия и Брута на востоке и таким образом покарать убийц Юлия Цезаря и принести мир и порядок в Италию.

Очень скоро стало ясно, что Лепид — всего лишь орудие в руках Антония. Это был напыщенный, самодовольный и довольно глупый человек, хотя, когда держал язык за зубами, он выглядел довольно внушительно. Тебе знакома эта порода — типичный сенатор. Антоний позволил ему побубнить минуту–другую, а затем прервал его нетерпеливым жестом:

— Мы вернемся к деталям позже, — сказал он. — А сейчас нас ждут более неотложные дела. — Он бросил взгляд на Октавия: — Как тебе известно, у нас имеются враги.

— Да, — ответил тот.

— Несмотря на то что сенат полным составом самозабвенно кланялся и расшаркивался перед тобой, когда ты покидал столицу, можешь не сомневаться — в эту самую минуту он снова замышляет против тебя.

— Я знаю, — сказал Октавий и остановился, ожидая, когда Антоний продолжит.

— И враги у нас не только в сенате, — добавил Антоний.

Он поднялся из–за стола и взволнованно зашагал взад и вперед по лачуге.

— Они по всему Риму. Я не перестаю вспоминать твоего дядю Юлия. — Он покачал головой. — Никому нельзя верить.

— Да, никому, — сказал Октавий с мягкой улыбкой.

— Они так и стоят у меня перед глазами — обрюзгшие, заплывшие жиром, купающиеся в роскоши и каждый день приумножающие свое богатство…

Он с такой силой ударил кулаком по столу, что лежавшие на нем свитки разлетелись по глиняному полу.

— И это в то время, когда наши воины недоедают, и к концу года положение может лишь ухудшиться. Солдаты не воюют на голодный желудок и без надежды на воздаяние в будущем, когда война окончится.

Октавий продолжал молча наблюдать за ним.

— Я не перестаю вспоминать Юлия. Если бы только он с большей решимостью выступал против своих врагов!

И он опять покачал головой.

Долгое время все молчали.

— Сколько? — тихо спросил Октавий.

Антоний ухмыльнулся и снова сел за стол.

— Тридцать, может быть, сорок имен, — небрежно заметил он. — Думаю, у Лепида тоже найдется несколько.

— Ты уже обговорил это с Лепидом?

— Он не возражает.

Лепид прочистил горло, важно опустил руку на стол и, откинувшись назад, изрек:

— К своему вящему сожалению, я пришел к выводу, что это единственный путь, открытый перед нами, каким бы неприглядным он ни казался. Смею уверить тебя, мой дорогой мальчик, что…

— Не называй меня «мой дорогой мальчик», — сказал Октавий, не повышая голоса, который, как и его лицо, оставался абсолютно бесстрастным. — Я сын Юлия Цезаря и римский консул. Ты больше никогда не будешь звать меня мальчиком — понятно?

— Уверяю тебя, — пролепетал тот и посмотрел на Антония. Антоний рассмеялся. Лепид суетливо всплеснул руками. — Уверяю тебя, в моих намерениях не было ничего…

Октавий отвернулся от него и произнес, обращаясь к Антонию:

— Значит, проскрипции, как при Сулле.

Антоний пожал плечами:

— Называй это как хочешь, но без них не обойтись. И ты это знаешь.

— Да, знаю, — медленно произнес Октавий. — Но мне это не нравится.

— Ничего, привыкнешь, — весело откликнулся Антоний, — со временем.

Октавий отчужденно кивнул. Он поплотнее запахнул свой плащ, встал из–за стола и подошел к окну. Шел дождь. Мне было хорошо видно его лицо, орошаемое брызгами разбивающихся о притолоку капель дождя. Он стоял неподвижно, как статуя, с лицом, будто высеченным из камня. Казалось, прошла вечность, прежде чем он повернулся к Антонию и сказал:

— Назови мне имена.

— Ты поддержишь эти меры, — сказал Антоний, растягивая слова. — Даже если тебе все это не по нутру, ты все равно поддержишь нас.

— Я поддержу вас, — ответил Октавий. — Назови мне имена.

Антоний прищелкнул пальцами, и один из его помощников подал ему Свиток. Антоний заглянул в него, потом посмотрел на Октавия и ухмыльнулся:

— Цицерон.

Октавий кивнул, затем медленно произнес:

— Я знаю, он доставил нам всем немало неприятностей и серьезно обидел тебя, но он обещал мне уйти от дел.

— Обещания Цицерона, — сказал сквозь зубы Антоний и сплюнул на пол.

— Он далеко не молод, — возразил Октавий, — и ему осталось не так долго пребывать в этом мире.

— Лишний год, полгода, даже месяц — и того много. Он слишком влиятелен, даже потерпев поражение.

— Он был несправедлив ко мне, — сказал Октавий как бы сам себе, — но я все равно люблю его.

— Мы понапрасну теряем время, — заявил Антоний. — Если бы речь шла о ком–нибудь другом, — он постучал пальцем по списку, — я бы еще мог вступить в переговоры, но о Цицероне не может быть и речи.

Мне показалось, что Октавий чуть ли не улыбнулся.

— Да, — отозвался он, — о Цицероне не может быть и речи.

После этого он как будто потерял всякий интерес к разговору. Антоний и Лепид препирались из–за отдельных имен, время от времени спрашивая его согласия. Он кивал с отсутствующим видом. Когда Антоний спросил его, не хотел бы он добавить свои имена в списки, Октавий ответил:

— Мне всего двадцать лет — я не так долго прожил, чтобы заиметь много врагов.

И вот поздно той ночью при мерцавшем от малейшего дуновения огоньке светильника списки были наконец составлены. Семнадцать из наиболее богатых и влиятельных сенаторов должны были быть немедленно преданы смерти, а их имущество конфисковано, после чего сразу же объявлялись вне закона и высылались из Рима еще сто тридцать человек, чьи имена должны были быть преданы огласке, дабы ужас перед проскрипциями имел свои пределы.

Октавий сказал:

— Если браться за дело, то надо начинать не откладывая.

После этого мы устроились на ночлег, завернувшись, как простые солдаты, в одеяла на глиняном полу. По уговору никто из нас не должен был вступать в контакт со своими армиями, пока все детали соглашения не будут улажены.

Ты сам знаешь, дорогой Ливий, сколько всего было сказано и написано об этих проскрипциях, как в осуждение, так и в похвалу; и действительно, проведение их сопровождалось довольно серьезными злоупотреблениями. Антоний и Лепид беспрестанно добавляли все новые имена в списки, и некоторые из солдат воспользовались неразберихой, чтобы свести собственные счеты, а заодно и обогатиться. Но этого и следовало ожидать — в делах, где замешаны сильные чувства, будь то любовь или ненависть, эксцессы неизбежны.