Авианосцы адмирала Колчака

— А господа левые в Думе и в Советах, смею предположить, денно и нощно подстрекательством занимаются. Народ годами к бунту готовился, настроения созревали. Никогда не забуду, как я в Севастополе флот принимал. Верите ли, до германской войны каждый второй матрос или революционный был, или наслушавшийся бредней. Ваше Императорское Высочество, помните, как за первыми спусками «сикорских» на авиаматку смотрели с кормы «собачки»? Так в том экипаже один матрос готовился вас прикончить.

— Возмутительно! Но мы уклонились от предмета.

— Ничуть. Я к тому докладываю, что армия и флотские экипажи далеко не благонадежны.

— Ну, тут вы, милостивый государь, загнуть изволили, — покровительственно пророкотал Татищев.

— Рад бы ошибиться. — Колчак сдержал желание потереть разнывшееся от нервов колено. — Петр Николаевич, вы — национальный герой. А не посетить ли вам Ораниенбаумскую танковую бригаду и какую-нибудь расквартированную в городе часть? Вот и узнаем о солдатских настроениях из первых рук. Дозвольте, Ваше Императорское Высочество?

Великий князь дергано кивнул. Ему больше действий хотелось, нежели выяснений. На фронте проще — послал разведывательный аэроплан, и как на ладони видно, где и какой противник. Потом на карту вражьи войска нанести, сразу становится ясно, что предпринять. А здесь-то и линии фронта нет.

— А покуда предлагаю заслушать представителей думских фракций и Петросовета. Узнаем их требования и козыри. Тогда и поймем, куда дальше двигать.

Высокая резная дверь отворилась, в императорский кабинет грузно протопал НикНик.

— Александр Михайлович, докладывайте Государю. Лейб-гвардия рвется немедленно очистить город от смутьянов. Петропавловка и Шлиссельбург готовы принять хоть тыщу арестантов. Нельзя ни секунды терять!

Великий князь вдруг с невероятной отчетливостью понял, что наступила секунда выбора, от которого зависит судьба России. Он высочайшим повелением наделен полномочиями ввести военное положение и дать НикНику команду «фас». Лукавый предпринял сей демарш, чтобы подчеркнуть в очередной раз о неприятии верховенства Александра Михайловича и проявить готовность самому одолеть неприятность. Послушаться родственника, и он выведет гвардию на улицы без промедления. Или попробовать гибкость, приняв резоны Колчака.

Как часто бывает, на принятие решения повлияли случайные вещи, особого значения, казалось бы, не имеющие. Врангель и Колчак, жесткие, подтянутые, свежеопаленные войной, стояли посреди залы, окруженные кабинетными генералами. Флотоводец начисто выбрит, у танкиста только короткие усы торчком. Питерские же как один — заросшие лицом, бакенбарды с плеч перетекают на грудь, превращаясь в бороды-веники, оттеняющие брюшко. Мужчину генералом делают не эполеты и волосяные намордники, а умение командовать армией.

— Введение чрезвычайного положения приказываю отложить до завтра. Александр Васильевич, вас прошу немедленно ехать в Кронштадт. Оттуда жду рапорта — рассчитывать на помощь Балтфлота или готовиться к удару в спину. На вечер приглашаем думцев и Петросовет.

Великий князь уловил гримасу НикНика. Непременно побежит отбивать телеграмму Императору, кляузничать о нерешительности. Пусть его. Надо страну спасать, а не думать об удовольствии для Лукавого.

В распоряжении адмирала имелся трехмоторный «Григорович-12». Поэтому, не теряя ни минуты времени, Колчак сделал короткий телефонный звонок, после чего сбежал к набережной. Прямо у парапета, считай, под самыми окнами императорской резиденции, толпилось человек сто с плакатами «Долой самодержавие!» и «Долой царское правительство!».

Самолет, подпрыгивая на лыжах на неровном невском льду, прополз под Дворцовым мостом и поднялся над Васильевским островом тут же снизившись к Галерной гавани. Там адмирал Макаров, скользя по льдинам неверными старческими ногами, с трудом забрался внутрь при помощи летчиков.

— Право же, неожиданно, Александр Васильевич. Вы — победитель Грандфлита, эдакий Ушаков с Нахимовым в одном лице. Неужто Балтфлот вас ослушается?

— Увы, Степан Осипович. Экипажи, с которыми я ходил в бой, ныне в Черном, Эгейском да в Северном морях. Здесь остатки флота, славой обойденные. Потому вас и прихватил. Нет в России моряка, который не уважил бы адмирала Макарова.

На Котлине сбылись нехорошие предчувствия. Оставшиеся в тылу офицеры совершенно не так хороши, как топившие британские линкоры в Ла-Манше. Рядовые матросы и унтеры не то чтобы на грани бунта, но распропагандированы вовсю, избрали Совет Балтфлота, позже переименованный в Центробалт, в котором первую скрипку играют даже не эсдеки и эсеры, а неуправляемые революционеры-анархисты. Особенно неблагополучны экипажи старых додредноутных крейсеров «Диана» и «Аврора».

— Вывести бы их в бой и вздернуть на рее анархистскую сволочь за первое же неисполнение приказа, — вздохнул отставной адмирал. — Да нельзя. Прошли те времена. Я вам так скажу, любезный Александр Васильевич. Останусь на недельку при Кронштадском адмиралтействе, пригляжу, а вы прямиком в Зимний. Александр Михайлович наш — отнюдь не гений политики, но хоть одна трезвомыслящая голова. Рядом с ним процветают НикНик и прочие зоологические существа. Поддержите князя, голубчик. На вас надежда.

Столь же тревожные вести из питерских лейб-гвардейских полков привез и Врангель. В Ораниенбаум он не рискнул отправиться из-за забастовки на железной дороге. Вердикт барона: столичные части выполнят аптекарски точные команды с разъяснением их причин. От грубых демаршей в духе НикНика взбунтуется даже гвардия, не говоря о запасных полках.

Вечером в Таврический дворец Александр Михайлович зазвал представителей противоборствующих сил. Увидев это «новгородское вече», Врангель и Колчак тихо выругались. Вместо кулуарного совета с несколькими положительно мыслящими оппозиционерами великий князь устроил сборище, которое неизбежно повело себя по улично-митинговым законам, где ораторы от разных фракций тщились перекричать друг друга и толпу.

Самая многочисленная команда высших имперских чиновников держала круговую оборону. Военный и Морской министры, которым здесь делать откровенно нечего, смотрели на бушующие страсти чуть отстранение и свысока. Они только что выиграли войну и непременно победят в следующей, как только чернь перестанет путаться под ногами. Министр внутренних дел Протопопов молчал и закатывал глаза, будто ему открыто недоступное другим сакральное знание. Татищев и начальник охранного отделения Глобачев не лезли поперек начальника, однако золотыми плечами создавали численность генеральского корпуса.

Рядком восседал взвод государевых родственников. За монументальным НикНиком проглядывали более тщедушные Петр Николаевич и великий князь Михаил Александрович, официальный наследник Императора на случай кончины цесаревича. НикНик метал глазами молнии — дай мне волю, и я разгоню проходимцев; малокалиберные князья выглядели на редкость безучастными. Александр Михайлович нарочито отстранился подальше от других Романовых. Его родной брат Николай Михайлович, считавшийся самым левым по убеждениям из семьи, вообще не присутствовал.