Авиатор: назад в СССР 4

Как раз я проходил мимо кабинета командира полка.

— Что вы этим хотите сказать? — донесся из-за дверей Доброва до меня знакомый голос нашего командира эскадрильи.

Тон у Реброва был не совсем уважительный. Вряд ли он так будет разговаривать с Геннадием Павловичем.

— Вольфрамыч, успокойся, — сказал Добров. — Я не понимаю, товарищ подполковник сути ваших обвинений.

— Во-первых, товарищ Ребров не провёл в должном объёме разбирательства по событиям той самой субботы…, — это говорил Брусков.

Совсем недавно, его назначили замполитом училища. Он даже не успел ещё полковника получить, а как развернул сразу бурную деятельность! Теперь решил припомнить Реброву все косяки третьей «пьющей».

— Я тебя забыл спросить, что мне делать с моими подчинёнными, ты конч… — рыкнул комэска.

— Гелий Вольфрамович! — остановил реплику Реброва Добров. — Остынь!

— Нет, что вы, товарищ полковник, — слегка усмехнувшись, сказал Брусков. — Пускай говорит, если ему погоны жмут…

— Ах ты тварь! Квадратный мешок с фекалиями! Сейчас я тебя…

В кабинете послышался шум падающей мебели и призывы остановиться. Затем очередные угрозы, выражение эмоций и несколько ёмких фраз от Реброва.

— Вам, Гелий Вольфрамович, пора на пенсию. И я её вам устрою, — сказал Брусков.

За дверью послышались шаги, которые возвестили о том, что мне пора ретироваться. Сделав несколько шагов к лестнице, я затихорился за углом. В этот момент спускался Костя, которого я затянул за собой.

— Тихо, — шепнул я.

Дверь кабинета командира открылась, и кто-то вышел в коридор, проклиная фамилию Реброва.

— Брусок? — спросил шёпотом Костян, на что я, молча, кивнул. — Чего это он?

— На Реброва наехал. Многое ему припомнил, — прошептал я.

Как только шаги замполита стихли, мы продолжили своё движение. Да только не далеко. Открылась дверь кабинета командира, из которого вышел Ребров, дыша как бык во время схватки с матадором.

— Так, Родин и Бардин. Чего мы не в стартовом домике? — спросил комэска.

— Лётные книжки относили, товарищ командир, — сказал я.

— Отнесли?

— Так точно.

— Обороты «Максимал» и на своё законное место, — сказал Гелий Вольфрамович, пройдя мимо нас.

В казарме своей четвёркой мы обсудили произошедшее в кабинете у командира полка. Артём, который знал чуть больше о разговорах в самом училище от своего тестя, рассказал о разговорах в кулуарах среди начальства.

— Новый замполит начал бурную деятельность. Вот ему и нужна жертва.

— И выбрал он Вольфрамовича? — спросил я.

— На это дело, как сказал тесть, он получил добро от самого Борщёва и с особистом согласовал, — сказал Артём.

— И чего делать? — поинтересовался Макс.

— А ты ничего не сделаешь. С него теперь не слезут. Либо уволят, либо понизят в должности или сошлют куда-нибудь.

Жаль, что так получается в жизни нашего комэска. И ведь пострадал из-за нас, оболтусов. Вот она, нелёгкая доля командира.

Лётная практика подошла к концу, и нам в очередной раз пришлось расставаться со своим учебным полком. Также, для нас это крайнее построение перед штабом эскадрильи по итогам завершения обучения.

Кому-то выпадет вернуться сюда после выпуска и стать инструктором. А там и пойти по карьерной лестнице дальше.

Ну а кто-то прощается со, ставшим родным, аэродромом и людьми, работавшими над твоим становлением как лётчика.

— Иван Фёдорович, вы сегодня какой-то другой, — улыбнулся Макс.

— Да… день странный. Вроде и закончилась практика. У вас подготовка к госам начинается, у меня отпуск, а грустно всё равно.

— Это потому, что мы у вас первые выпускники за время инструкторской работы, — сказал я, выглядывая из-за спины Макса.

— Возможно. Фотоаппарат взяли?

— Конечно. Жаль, нашего фотографа со свадьбы нет. Он бы нас поснимал во всех позах, — посмеялся Артём.

Перед строем появился подполковник Ребров. Сегодня он был в парадной форме, при своих медалях и знаках отличия.

— Доброе утро, третья! Как настроение? — спросил он, прохаживаясь вдоль строя. — Чего-то вы кислые?

Из строя никто не решился говорить. В такой форме одежды Реброва мы никогда не видели. Не могу даже предположить, по какому случаю всё это. Есть у нашего Вольфрамовича и одна медаль «За боевые заслуги», и орден «Красной Звезды».

— Сегодня для вас, птенцы вы мои, наступил день, когда пора вам выпасть из гнезда и расправить крылья. Всему, что могли, а где-то и не могли, мы вас обучили, — продолжал вещать комэска.

— Это новая речь. Раньше у него не было таких, — шепнул один из инструкторов Швабрину.

— Премьера, — ответил тот.

И правда. В сегодняшнем выступлении командира эскадрильи не было и намёка на его оригинальные словосочетания и сравнения нас с различными предметами и животными. И к чему весь этот парадный вид? Неужели Брусков совершил задуманное?

— У вас впереди госы, защита дипломной работы, а главное — бессонная ночь с легальным употреблением всех ваших любимых горячительных напитков.

— И как же без оригинальности Реброва, — шепнул мне Тёмыч.

— Звучит, как новый научный термин прям, — ответил я.

Может кому-то выпадет возможность запатентовать весь арсенал фраз Вольфрамовича, но боюсь, он ещё придумает.

— Но это будет совсем скоро и также быстро пройдёт. А дальше… дальше как-нибудь уж без нас, сынки. С каждым из вас, стоящих в строю я летал, со многими и не раз. И я горд, что именно мне выпало командовать вами.

В этот момент он остановился по центру строя и выпрямился. Он был собран, суров, но глаза всё такие же добрые, как и обычно.

— До свидания, товарищи! — сказал он, приложив руку к голове, и получил наше хоровое прощание. — Честь имею!

После построения каждый бы хотел подойти к Вольфрамовичу и пожать руку. Да только он опередил нас и сам прошёлся по всему строю, удостоив внимания каждого.

По рассказам наших техников, перед построением не забыл Ребров и про них. Он прошёл по всей стоянке эскадрильи, заглянул в ТЭЧ и везде отметился рукопожатие с каждым.